Состав гостей не отличался разнообразием – не из тех, что одобрила бы миссис Гэтерти: джентльмены превышали нас, дам, числом более чем втрое. Но, учитывая спешку, работа лорда Хилфорда, взявшего на себя приглашение гостей женского пола, чтобы мы с Натали не оказались единственными дамами за столом, была достойна всяческого восхищения. Присутствовали здесь и известный орнитолог Мириам Фарнсвуд, и математик Ребекка Норман, и другие, чьи имена, к сожалению, мало что скажут современной аудитории, поскольку их труды ныне забыты.

Нацепив на лицо улыбку, я взяла лорда Хилфорда под руку и двинулась в наступление – смотреть, кто из собравшихся дрогнет.

Одному за другим, он представил меня тем, кого мы сочли вероятными преступниками. Никанор де Андрохас-и-Реон («этот крысомордый мараньонец», чья неудачная форма носа действительно делала его похожим в профиль на грызуна), Бхелу Гуаталакар, Цон Гунь-ван, Фома Иванович Озерин… Все это время нас сопровождал и мистер Уикер. Конечно, ни один из нас не ожидал, что кто-либо из собеседников вломился в лабораторию Кембла лично – это, несомненно, было делом рук некоего наемного грабителя, но к тому времени вор наверняка должен был успеть просмотреть записи Кембла. Мы с мистером Уикером упоминались в них так часто, что упустить связь наших имен с этой работой было просто невозможно.

Цон немедля решил, что я не стою его внимания, и все свои речи неизменно обращал к лорду Хилфорду с мистером Уикером. Озерин, напротив, уделил мне куда больше внимания, чем мне хотелось бы, но совершенно не того свойства, и я постаралась распрощаться с ним как можно скорее. Де Андрохас-и-Реон действительно дрогнул, но такова была его реакция абсолютно на все вокруг (осмелюсь утверждать, что в такой толпе он чувствовал себя еще менее уютно, чем я).

Вне всякого сомнения, лучше всего вышло с видватийским химиком Гуаталакаром, хотя по крайней мере поначалу никакой пользы нашему расследованию это знакомство не принесло. Он был моложе других – лет тридцати, не более, и принадлежал к тем людям, каких я встречала в жизни бессчетное множество раз и, признаться, предпочитаю всем прочим. Гуаталакар был увлечен своей работой настолько, что быстро забывал о банальных условностях вроде пола собеседника. Ему не было бы никакой заботы, окажись я хоть орангутаном – значение имели только проявленный мною интерес к химии да способность реагировать на его высказывания разумными вопросами (пусть даже не понимая ответов). Вызвать его на разговор не составило никакого труда; от энтузиазма его голос звучал громче и громче.

От меня потребовалось только одно: придать ходу его мысли желаемое направление.

– Драконья кость! Да! – сказал он. Видватийский акцент стал гораздо заметнее: его познания в ширландском не поспевали за мыслями. – Думаю, решение не за горами. Учитывая, сколько ученых работает над этой проблемой, и новое, современное оборудование… Ответ вскоре будет получен.

Только и всего. Ни малейших признаков какого-либо тайного знания, ни единого намека на то, что он знает больше, чем говорит. Продолжая беседу, я сосредоточилась на толпившихся вокруг гостях. Голос Гуаталакара звучал так громко, что вскоре всему залу стало известно, что мы с ним обсуждаем проблему сохранения драконьей кости.

– Решение этой проблемы будет потрясающим научным открытием. Но я, признаться, встревожена его возможными последствиями. Область моих интересов – естественная история, и я не могу не принимать близко к сердцу то, что может вдохновить людей на истребление драконов.

Снисходительное хмыканье слева возвестило о появлении Питера Гилмартина, маркиза Кэнланского, вице-президента Коллоквиума Натурфилософов.

– Но разве ваша экспедиция не истребляла драконов в Выштране ради науки, миссис Кэмхерст? Насколько мне известно, зарисовки убитого животного – ваша собственная работа. Безусловно, было бы много лучше, если бы натуралисты получили возможность сохранять скелеты драконов для изучения вместо того, чтобы добывать новый экземпляр всякий раз, как возникнет новый вопрос.

Все это звучало вполне логично, однако его покровительственный тон пришелся мне не по вкусу. Только почтение к его положению в обществе вынудило меня смягчить рвавшийся с языка ответ.

– Меня тревожат не натуралисты, милорд, но те другие, кто не удовольствуется горсткой скелетов. Человечество не отличается скромностью и умеренностью.

– И все же подумайте о прогрессе, который может воспоследовать за этим открытием. Стоит ли ставить благополучие диких зверей превыше нашего собственного?

На это я могла бы, не сходя с места, ответить целой лекцией, но лорд Кэнлан не оставил мне шанса даже начать. Он повернулся к Гуаталакару и склонился в его сторону в дружеской, слегка заговорщической манере.

– Мне хотелось бы поговорить с вами завтра, в более академичном окружении. Ваша работа представляет для меня немалый интерес, и я полагаю, что могу оказаться в состоянии помочь вам в ней.

Дохни на меня в тот миг выштранский горный змей – даже тогда я не могла бы оцепенеть сильнее. Пока Гуаталакар отвечал, я не мигая смотрела на лорда Кэнлана, будто одной силой взгляда могла подтвердить или рассеять внезапно возникшие подозрения.

Возможности использовать результаты Кембла самому у маркиза не было: основной областью его научных интересов являлась астрономия. Но это не значило, что Кэнлан не может получить от них выгоду иными способами – например, продав дневники Кембла тому, кто даст большую цену.

Уж не почудилось ли мне? Уж не была ли его улыбка, обращенная ко мне, не просто снисходительно-учтивой любезностью, а тайным, злорадным сообщением, что потерянное мной – в его руках, и он намерен извлечь из этого все возможные выгоды?

Имея титул маркиза, он превосходил положением в обществе даже лорда Хилфорда. Обвинять его здесь же, на месте, нечего было и думать, хотя шок едва не заставил меня забыть о благоразумии и высказать все свои подозрения ему в лицо. А ведь он не сказал ни слова, которое хотя бы для начала можно было интерпретировать как улику, не говоря уж о ее убедительности для всех остальных.

До самого конца ужина я кипела от злости, не имея возможности отойти в сторону с кем-нибудь из друзей и поделиться подозрениями с ними. Но после, пока лорд Хилфорд прощался с гостями, я поспешила оттащить мистера Уикера в угол и поведать ему обо всем.

– Тонковата зацепка, – сказал он, выслушав меня и хмуро взглянув через зал туда, где стоял лорд Кэнлан.

Его слова вовсе не воодушевляли, однако они все-таки прибавили мне мужества. Было время, когда Томас Уикер только фыркнул бы в ответ и отнес мои опасения на счет буйной фантазии. Сейчас же он всерьез задумался над ними, пусть даже его раздумья не привели к согласию.

– Да, мне неизвестно, откуда он мог узнать об исследованиях Кембла, – призналась я. – Но вам ведь уже доводилось встречаться с ним – стал бы он так щеголять передо мной своим удачным ходом?

Гримаса на лице мистера Уикера ответила яснее слов.

– Если дело касается проекта женщины и человека вроде меня… то да. Он просто обожает ставить нижестоящих на место.

И все же неприятный характер подозреваемого еще не мог служить неоспоримым доказательством вины.

– Вы будете завтра вечером на этом банкете?

Мистер Уикер крепко сжал губы и отрицательно покачал головой. Конечно, нет: может, принадлежность к мужскому полу и открывала ему двери во владения Коллоквиума, но на праздничном банкете сыну каменотеса из Нидди было не место.

– Значит, следить за ним придется лорду Хилфорду. Завтра лорд Кэнлан может предложить дневники Кембла на продажу или по крайней мере начать прощупывать потенциальных покупателей. Учитывая болтливость Гуаталакара, разговорить его будет нетрудно.

На скулах мистера Уикера заиграли желваки.

– Это вряд ли улучшит наши шансы остановить его. Не можем же мы просить лорда Хилфорда затевать скандал.

– Однако это все, что мы пока можем предпринять, – ответила я, умолчав о прочих мыслях – о том, что возможности сделать что-нибудь большее нам вполне может и не представиться.