"...Я мечтал и мечтал и витал в облаках весь день и весь следующий день, так, словно мне еще нет двадцати.В голову не лезло ничего, кроме тысячи сцен, героиней которых была она, а героем я. А мне ведь уже вот-вот стукнет 56. Никогда, наверное, не происходило ничего столь смехотворного и столь чудного. В пятницу мы пробыли вместе целый час: мы посетили лорда; мы ездили на такси; мы сидели на скамейке в Кенсингтон-сквере; и годы спадали с моих плеч, как одежда. Я уже 35 часов нахожусь в состоянии влюбленности; и да простятся ей за это все ее грехи!".

А потом было и такое письмо:

"...Вы для меня больше не та знаменитая актриса миссис Белла Донна а моя девочка, моя красавица, моя милая, босоногая, в пыльной юбчонке, или моя богоматерь, или еще десяток милых, безумных названий, которые немало удивили бы молодых львов в стенах Сэн-Джеймса... Так что если вам хоть сколько-нибудь интересно, продолжаю ли я любить Стеллу, то ответом будет да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да, да и миллион раз да. Ничего не могу поделать. Я в здравом уме, сохраняю силы, остаюсь самим собой, и все же я - это какой-то малый, заигравшийся с вами где-то в горах и неспособный понять, где вы берете начало и к каким берегам убегаете...".

Однако Стелла, уже имевшая горький жизненный опыт, действительно от него убежала - в августе 1913-го года она уехала в Сэндуич, расположенный на южном побережье Англии. Но Шоу последовал за ней. 10 августа, увидев драматурга в Сэндуиче, актриса пришла в ужас и послала ему записку, в которой требовала его немедленного отъезда в Лондон, пригрозив, что если он не уедет, то уедет она. Записка заканчивалась умоляющей просьбой: "...Пожалуйста, не вынуждайте меня презирать вас. Стелла".

Утром, смертельно уставшей Стелле всё-таки пришлось спешно покинуть Сэндуич, а оставшийся Шоу вечером написал Стелле гневное письмо, в котором были и такие строки: "

"... у вас нет разума; вы карикатура на сентиментального мужчину восемнадцатого века... вы ничего не знаете. <...> вы актриса одной роли, да и та-то роль ненастоящая; вы сова, за два дня уставшая от моего солнечного сиянья; я слишком хорошо к вам относился, обоготворял вас, расточал перед вами свое сердце и ум (как расточаю их перед всем миром), чтобы вы извлекли из них все, что сможете извлечь: а вы только и смогли, что убежать. Идите же: шовианский кислород сжигает ваши маленькие легкие; ищите затхлости, которая будет вам по душе. Вы не выйдете за Джорджа! В последний момент струсите или отступите перед душой более смелой. Вы уязвили мое тщеславие; невообразимая дерзость, непростительное преступление. Прощайте, несчастная, которую я любил. Джи-Би-Эс".

На следующий день, всё ещё находясь в Сэндуиче, драматург пишет Стелле второе письмо:

"...Нет, моя обида еще не утихла: я сказал вам слишком мало скверных слов. Да кто вы, несчастная женщина, чтобы из-за вас все внутри у меня разрывалось на части, час за часом. Из 57 лет я страдал 20 и работал 37. И тогда мне выпало мгновение счастья: я почти снизошел до влюбленности. Я рискнул порвать глубокие корни и освященные узы; я смело ступал на зыбучие пески; я бросался во тьму за блуждающим огоньком; я лелеял самые древние иллюзии, отлично сознавая при этом, что делаю. Я схватил горсть опавших листьев и сказал: "Принимаю за золото".<...> О мой критический ум и острое зренье, дайте же мне вы тысячу доводов, чтобы я мог судить это легкомысленное творение по заслугам, если только можно найти воздаяние достаточно страшное. Соберитесь вкруг меня, все добрые друзья, которыми я пренебрег ради нее. И даже хулители ее будут ныне желанны; я скажу: "Изрыгайте яд; воздвигайте горы лжи; выплевывайте злобу до тех пор, пока самый воздух не станет отравой; и тогда вы еще не скажете всей правды". А друзьям ее, всем одураченным ею и всем ее обожателям я скажу: "То, что вы говорите, правда, и она заслуживает еще больших похвал, но все равно это ничего не значит: она вырвет струны из арфы архангела, чтобы перевязать пакеты с покупками, так она поступила и со струнами моего сердца". И подумать, что это существо мне придется тащить через всю пьесу, которую она будет изо всех сил гробить, что мне придется льстить ей, примиряться с нею, дружески поддерживать ее в минуты, когда она готова будет ринуться с крутого уступа вниз в море. Стелла, как вы могли, как вы могли?..".

Даже на третий день после отъезда актрисы, Шоу изливал свой гнев в очередном письме: "...Я хочу причинить вам боль, потому что вы причинили мне боль. Мерзкая, низкая, бессердечная, пустая, недобрая женщина! Лгунья; лживые губы, лживые глаза, лживые руки, обманщица, предательница, вкравшаяся в доверие и обманувшая его!..".

Таким образом, в реальной жизни Шоу, не без помощи её хозяина, произошло парадоксальное событие, показавшее, что драматург оказался "ещё тем Пигмалионом", перед которым сам профессор Хиггинс представляется эдаким добродушным чудаком и дамским угодником. Утверждение Шоу о том, что " Так как человек по большей части мысленно представляет себя таким, каким его описывают в книгах, то он, в конце концов, приемлет ложное представление о себе самом, которое навязывает ему литература, и исходит из него в своих поступках" очень убедительно материализовалось в "любовной истории" двух знаменитостей.

Следует отдать должное Стелле, которая, в отличии от Шоу, не опустилась до его "плинтуса", хотя и написала такие строки в ответ: "...Вы и ваше сквернословие в стиле XVIII века... Вы потеряли меня, потому что никогда и не находили... Но у меня есть мой маленький светильник, один огонек, а вы загасили бы его мехами вашего себялюбия. Вы бы задули его своим эгоистическим фырканьем - вы, изящный обольститель, вы, дамский угодник, вы, драгоценное сокровище дружбы, - и все же для вас я поддерживаю огонек светильника, боясь, что вы заблудитесь во мраке!..".

Стелла сдержала своё обещание. Она поддерживала переписку с Шоу почти до конца своей жизни, несмотря на то, что в 1914 году всё-таки вышла замуж за Джорджа (Джорджа Корнуоллиса-Уэста - бывшего отчима и ровестника У.Черчилля, премьер-министра Великобритании).

***

9 апреля 1940 года Стелла Патрик Кэмпбелл окончит свой жизненный путь в возрасте 75 лет, и Бернард Шоу напишет такие строки в одном из своих многочисленных писем:

"...Да, она умерла, и все ощутили большое облегчение; а сама она, пожалуй, в первую очередь; ибо на последних своих фотографиях она отнюдь не выглядит счастливой. Она не была великой актрисой, но зато была великой чаровницей; каким образом удавалось ей производить на людей столь сильное впечатление, не знаю; но уж если она хотела покорить вас, то вы могли ждать этого совершенно спокойно; потому что она была неотразима. К сожалению, в смысле профессиональном она представляла собой такую дьявольскую обузу, что всякий, кому хоть раз пришлось ставить пьесу с ее участием, никогда не повторял этой ошибки, если только была возможность избежать этого. Однажды она принесла большой успех Пинеро, в другой раз мне; и хотя оба мы впоследствии писали пьесы, где были роли, идеально подходившие ей, мы не брали ее в труппу. Она не умела обращаться с живыми людьми реального мира. По рождению в ней была смесь: наполовину итальянка, наполовину пригородная провинциалка из Кройдона; и переход от одной к другой бывал у нее просто ошеломляющим. Дед ее содержал цирк, а мать была наездницей в этом цирке и так никогда и не смогла англизироваться; несмотря на это, с итальянской стороны в ней была какая-то аристократическая струнка; по временам манеры у нее бывали просто отличными. Она очаровала и меня среди прочих; но я бы не смог прожить с ней недели; и я знал это; так что из этого ничего не вышло...".