– Эй, Малинин, иди на стражу караулить дверь!
И черненький, как мушка, Малинин, мальчик лет одиннадцати, стремглав помчался к двери класса, выходящей в коридор.
Счастливчика окружили плотнее, схватили за руки, прижали к стене. Чьи-то проворные пальцы стали стаскивать с него куртку, пояс, сапоги, штанишки…
Через какие-нибудь пять минут у доски вместо маленького гимназистика в куртке стоял беленький, в одном нижнем белье, дрожащий, как лист, от холода и волнения худенький кудрявый мальчик.
– Ну вот, теперь ты и повар! Не хочешь ли сготовить нам обед? – хохотал Подгурин, дергая Счастливчика за волосы, за рубашку, за пуговицы нижнего белья.
– Нет-нет, он не повар, а сенатор! Только сенатор без мундира! Честь имею приветствовать вас, ваше превосходительство! – вторил товарищу Калмык, становясь во фронт перед раздетым Счастливчиком и взяв руку под козырек.
– Ха-ха-ха-ха! Вот умора! Совсем-совсем ощипанная левретка! Стриженая овца! Бе-бе-бе-бе! – неистовствовали остальные гимназисты.
Счастливчик стоял у стены, дрожа всем телом. Личико его было бледно. Губы дрожа ли. Глаза были полны слез.
«Бабушка! Бабушка! Зачем ты меня отдала сюда на такую обид у, на такую муку!» – томился бедный мальчик.
Вдруг Подгурин наклонился, схватил с пола валявшееся в куче платье Счастливчика и, вскочив на парту, взмахнул рукою с костюмом и ловко забросил его на лампу, висевшую под потолком.
– Господа, кто желает купить с аукциона эти вещи? Дешево продам! – вскричал Калмык и волчком закружился на одном месте.
В ту же минуту дверь класса широко распахнулась, и карауливший ее Малинин как бомба вылетел на середину комнаты.
Вслед за Малининым в класс влетели Янко, Голубин и Курнышов.
Краснощекий Помидор Иванович на минуту остановился у порога, быстрым взором окинул класс и, казалось, в один миг понял все происшедшее.
– Ага! Вы все-таки обижаете Лилипутика! – крикнул он во все горло. – Постойте же, мы вас с Янко угостим по-свойски. Только держись!
И, засучив рукава своей курточки, он стремительно накинулся на Подгурина.
Синеглазый Ивась Янко, в свою очередь, в два прыжка очутился на спине Калмыка, и… пошла потасовка!..
Аля Голубин, бледный, взволнованный, с горящими глазами, растолкал мальчиков, пробрался к Счастливчику и, обхватив за плечи последнего, отчаянно волнуясь и жестикулируя, кричал своим тоненьким детским голосом:
– О, как не стыдно вам! Как не стыдно! Что он вам сделал?! Бессовестные вы все! Это нечестно, гадко, подло, нехорошо!..
Но мальчики сами и без худенького Голубина отлично знали, что во всем происшедшем действительно не много было хорошего.
Смущенные, отхлынули они от новенького и его друга.
А посреди класса уже кипела форменная драка. Янко, Курнышов, Верста и Калмык катались по полу в одной сплошной, отчаянно барахтавшейся и запыленной куче…
Глава XIV
– Директор идет!..
– Ну-у?
– Как Бог свят, директор!..
– Директор! Что делать? Что делать?
На лицах мальчиков отразился ужас.
Только четверым драчунам сейчас нет до директора никакого дела: они продолжают кататься по пол у, награждая друг друга пинками и тумаками.
Тогда Малинин, красный как вареный рак, бросается к Помидору Ивановичу и кричит в самое ухо что есть мочи, громко, как на пожаре:
– Директор идет! Понимаешь – директор идет.
– Что? Где? Какой директор? Почему? Каким образом? – ничего не понимая, тяжело дыша и сопя носом, с вытаращенными глазами, недоумевает Помидор Иванович.
Но ему некогда пояснять.
Десятки рук подхватывают его, ставят на ноги, потом приводят в стоячее положение тем же способом Янко, Калмыка, Подгурина.
Голубин в это время хватает за руку Счастливчика и кричит:
– Спрячься! Спрячься! Под скамейку спрячься! Не то всему классу попадет!
И сам мчится стрелою к своему месту.
В классе минутная возня… Топот ног… шелест… возгласы испуга…
Директор идет – это ведь не шутка! Директор идет, а у них раздетый мальчик в классе! Что делать? Что делать? Счастливчик, взволнованный, трепещущий, измученный от всего пережитого, медленно выходит из угла и направляется к своему месту.
– Скорее! Скорее! – кричат ему мальчики с первых скамеек.
– Скорее же двигайся, Лилипутик! – звонко выкрикивает Янко и для чего-то протягивает руки вперед.
Но уже поздно…
На пороге класса стоит директор – высокий, полный, красивый господин с баками вроде котлеток по обеим сторонам симпатичного лица.
На лице директора выражение не то недоумения, не то испуга.
– Это еще что за явление? – говорит директор и протягивает вперед указательный палец.
Перед ним, спиною к нему, шагает маленькая белая фигурка в одном нижнем белье и в носках, с длинными густыми локонами, падающими на плечи, как у библейского Самсона.
На вопрос директора фигурка останавливается, оборачивается и, увидя вошедшее новое лицо, почтительно кланяется, шаркнув полуобутой ножкой по всем правилам искусства.
Глаза директора раскрываются еще шире.
– Это еще что такое? – суровым, строгим голосом спрашивает он.
Подоспевший воспитатель, Дедушка, бочком протискивается к Счастливчику и шепчет над его головою очень тревожно:
– Где же твое платье, Раев?
Счастливчик хочет поднять руку и показать, где его платье, хочет ответить, что его платье мирно покачивается на лампе под потолком, но в это время, весь красный, пробирается между партами Янко и, незаметно очутившись около Голубина, рядом с первой скамейкой, шепчет усиленно Счастливчику:
– Только не выдавай!.. Только не выдавай!.. Они все дрянные, гадкие, но ты их все-таки не выдавай!.. У нас выдавать не полагается… У нас правило товарищества… Пожалуйста, не выдавай!
Счастливчик молчит. Его губы сжаты. Глаза полны слез.
– Да что с тобой, голубчик? – тревожно спрашивает его старый воспитатель. – Отвечай же господину директору, отчего ты раздет.
Голос Дедушки похож на голос monsieur Диро, и весь он смахивает немножко на Ами: такой же седенький, старый. И потом, он первый приласкал Счастливчика в этих нехороших, так неласково встретивших его стенах, назвал приветливо «голубчиком», тревожится насчет его, сочувствует ему…
Напряженные нервы Киры, перенесшего столько волнений сразу, не выдерживают и точно рвутся. Слезы мгновенно брызгают фонтаном из глаз. Он стремительно прижимает голову к синему сюртуку воспитателя и рыдает горько, неудержимо.
Нечасто можно видеть в классе плачущего гимназиста в нижнем белье, похожего на поваренка. Это явление весьма необычайное. Притом мальчик плачет так искренне, так исступленно и так дрожит всем своим маленьким телом, что тревога невольно наполняет сердце директора, и он говорит, приближаясь к Кире:
– Ну-ну, успокойся, мальчик! Да расскажи, в чем дело.
Но так как вместо рассказа рвутся одни только рыдания и всхлипывания из детской груди, директор уже ровно ничего не понимает.
– Да объясните же мне наконец, что случилось?!. – уже явно сердитым голосом обращается он к классу.
Но мальчики стоят как истуканы каждый у своей парты и молчат.
Тогда отделяется Янко от первой скамейки. Его синие глаза заметно искрятся. Рожица у Ивася сейчас самая плутовская, но на губах пугливая улыбка, а брови хмурятся, стараясь придать очень серьезное выражение лицу.
Он оборачивается назад, окидывает одним взглядом класс и останавливает глаза на заметно испуганных и бледных лицах Подгурина и Бурьянова. На этих лицах так и написано без слов: «Не выдай нас, Янко! Пощади! Не выдай!» Но Янко и без этого отлично помнит, что выдавать товарищей – мерзость. Помнит и то, что директор, Григорий Исаевич Мартьянов, любит его, Янко, и очень хорошо относится к нему. Авось поверит его словам и не рассердится сегодня ни на кого.
И синеглазый Ивась нервно обдергивает курточку, хмурит брови и говорит, обращаясь к директору, почтительно, но смело:
