Встреча с зайцами отвлекла Федора от серьезных размышлений по поводу тяжелобольного жеребенка и сложностей поддержания отношений с противоположным полом. Кроме того, нахлынувшие на него думы заняли достаточно много времени, отчего дорога сократилась как минимум наполовину.

Скоро лес закончился, покрытые инеем деревья отвесили ему последний поклон, и он выехал на простор.

Перед его глазами предстала чарующая картина пригородной части районного центра, находящегося тоже на берегу реки. Поблескивая стеклянными окнами словно приклеенные к старательно выстиранной белой простыне, беспорядочно разместились разновеликие домики. Но было между ними и кое-что общее. Из каждой трубы вверх строго перпендикулярно земле и параллельно друг другу поднимались удивительно прямые белые столбики дыма. Издалека создавалось реальное впечатление, что разместившиеся на склоне берега избы были кем-то подвязаны белыми дымовыми нитями к небу, дабы под действием какой-либо стихии человеческие жилища не соскользнули в реку. Издалека трудно было разглядеть улицы, соединяющие людей и разделяющие дома, в которых они жили. Федор знал их хорошо с детства, когда вместе с отцом регулярно наведывался к Отто Карловичу. Он задумался, и перед глазами буквально всплыли картины прошлого.

Ходить в гости – это вовсе не русская традиция, а общечеловеческая. Другое дело, поведение в гостях. Тут у русских есть своя специфика, которая за многовековую эволюцию народа превратилась в его традиции или обычаи. Отец Федора – Ф едор-старший слыл в округе абсолютным трезвенником. Отто Карлович был чистокровным немцем, а следовательно, пьющим редко, лишь по вескому случаю и умеренно. Но когда они встречались, то пробуждался инстинкт состязательности. Кто кого больше стимулировал к этому порочному занятию, сказать трудно, но каждая встреча обязательно обильно орошалась алкоголем.

Присутствовавшие при этом жены не возражали против такой формы общения, а скорее, наоборот, поощряли, собственноручно наполняя едва опустевшие рюмки своих мужей. Им нравилось наблюдать за пьяными трезвенниками, которые вдруг выходили из образа слишком рациональных мужей и становились болтливыми, веселыми, обаятельными мужчинами. По русским меркам они пили безобразно мало, но этого вполне хватало, поскольку пьянели они по меркам Запада, где пьянеют не от крепости напитка, а от объема жидкости, содержащей алкоголь.

Дети доставляют удовольствие родителям не только тем, что они есть, но иногда тем, что они могут. Бывали случаи, когда после активного общения с Отто Карловичем Федор-старший, отправляясь в обратный путь домой, передавал управление лошадью, то есть вожжи, сыну, так как, исходя из состояния, не чувствовал себя достаточно уверенным в том, что найдет должное взаимопонимание с лошадью. Такой поворот событий Федор-младший не мог расценивать иначе как счастливое послание судьбы. Управлять самостоятельно лошадью да еще в присутствии отца, пусть даже немного захмелевшего, было голубой мечтой любого юноши его возраста.

Для Федора-младшего это имело особое значение еще и потому, что с детства, еще не испытав любви к людям, он испытал необыкновенно сильную привязанность к лошадям. Они представлялись ему во сне, наяву, в мечтах и грезах. Он рисовал их везде – на песке, на снегу, выцарапывал на ледяной поверхности реки. А когда пришло время, то стал рисовать и на бумаге. Самым большим впечатлением детства было для него, когда отец сажал сына на самую смирную лошадь. Он крепко цеплялся рукой за пояс его штанов, и они втроем, не спеша, совершали прогулку по зеленому лугу. Со временем подстраховка отца, да и вообще его присутствие стали излишним. Подведя лошадь к амбарной лестнице, Федор вскарабкивался на нее, и потом они вдвоем мчались по пыльной дороге.

С возрастом набор удовольствий расширялся. Скоро самым любимым занятием стало гонять лошадей в ночное. Это понятие состояло из целой цепи приключений и чуть ли не преступлений. С приближением ночи русские «ковбои» на отработавших день лошадях выезжали на заранее облюбованный луг с сочной травой. Там наездники спешивались, спутывали передние ноги лошадям веревкой, чтобы они, наполняя желудки травой, слишком не увлекались и не удалялись далеко от облюбованного места. Где-то на опушке леса или в небольшой ложбине разводился костер. Формально он должен был отпугивать волков, бродивших по лесу. Фактически же костер являлся главным экзотическим элементом во всей ночной затее, ради которого молодые добровольцы-пастухи отказывались от теплых постелей и домашнего уюта.

Костер защищал сидящих вокруг от озноба в связи с проникновением под рубаху ночной прохлады. Он давал возможность испечь в образующейся горячей золе принесенную из дома, а чаще всего наворованную с чужих огородов картошку. Если добавить к горячей, запеченной картошке еще и не очень честным путем приобретенные свежие колючие огурцы, то можно точно сказать, что ночная трапеза была для юношей наивысшей точкой ночной эпопеи.

Федор-старший, прошедший все этапы эволюции деревенского парня и хорошо знавший всю цепочку увлечений, которую проходят все местные подростки, становясь мужчинами, против увлечения сына лошадьми и хождений его в ночное возражений не имел.

Другое дело – мать. Она не то, чтобы возражала, но боялась за единственного и очень любимого ребенка в семье. И ночь, которую Федор проводил весело со своими сверстниками у костра, стоила ей больших волнений. С возрастом хождения в ночное прекратились сами по себе. Однако страсть к лошадям не исчезла, а, может быть, напротив, стала сильнее.

Воспоминания укорачивают дорогу, а, кроме того, несомненно, существуют невидимые нити, по которым человеческие желания передаются животным. Пребывая в воспоминаниях, Федор предельно ослабил уздечку и не управлял лошадью. А потому искренне удивился, когда она остановилась точно перед домом Отто Карловича. Размышлять о причудах природы было некогда. Он легко спрыгнул с лошади и подошел к калитке.

Дом Отто Карловича вроде бы как у всех, но, тем не менее, отличался от своих собратьев. Забор, например, главная достопримечательность России, отличался от своих собратьев-соседей своей низкорослостью, прозрачностью и вообще напоминал скорее кладбищенскую ограду, поставленную не для защиты от нашествия посторонних, а лишь для того, чтобы обозначить границу между живыми и усопшими.

Были и другие признаки, отличавшие этот дом от соседних. Он был единственным, на крыше которого был установлен флюгер в виде металлического флажка. Он показывал живущим в доме, а также проходящим мимо, откуда дует ветер, хотя они и сами об этом догадывались.

И в тоже время окна обрамляли резные наличники самого причудливого узора, что было характерно почти для всех домов в округе. Чем богаче выглядели наличники на окнах, тем зажиточнее был хозяин.

Сочетание своего и привнесенного чужого еще больше бросалось в глаза Федору, когда встретившая с неподдельной радостью хозяйка провела его в комнаты. В прихожей на стене висела небольшая проморенная доска, на которой был нанесен текст житейской мудрости на старонемецком диалекте, на которую прежде Федор то ли по глупости, то ли по молодости, а скорее всего по сумме этих прекрасных качеств, не обращал внимания.

Сейчас он не только внимательно прочел, но к своему удивлению и понял смысл текста, набранного свинцовыми буквами: «Каждый сам кузнец своего счастья». Для наглядности мудрость была проиллюстрирована. Сверху над текстом красовалась выдавленная из металла жанровая картинка, на которой изящный конь кокетливо задрал переднее левое копыто, куда припавший на правое колено мастеровой прибивал подкову.

Отштампованный на тонком железе конь тут же вернул Федора к тяжелым воспоминаниям о больном жеребенке. Захотелось немедленно вернуться домой, но он тут же вспомнил, что приехал сюда как раз для того, чтобы спасти своего любимца.

– Как хорошо, что ты приехал. Мы как раз собирались обедать. Сейчас Отто придет, он будет необыкновенно рад.