— Съебись. — И получается так же — очень, очень устало. — Просто съебись отсюда, лады? Я тебя знать не хочу. Забудь, кто я такой. Забудь вообще всё.

А сам-то — сможешь? — потешается внутренний голос.

Сможет. Леопард не меняет своих пятен — Рыжий не меняет своих принципов. Попробовал, хватило, спасибо. И вот оно, лишнее, очередное доказательство. Наклоняется над перилами веранды, тяжело опирается о них локтями и снова сплёвывает вниз, на пожелтевшую траву.

Рыжий тупо смотрит.

Его начинает слегка трясти, и он может только смотреть — на его острый изгиб торчащих лопаток, на гребни позвонков, сбегающих под плоский ворот свитера. Кровавая слюна тянется, как карамель.

— Ты хорошо бьёшь.

Рыжий хочет сказать: «ты тоже». Но молчит.

Откуда-то внутри возникает мысль, что Хэ Тянь пришёл не прощения просить, не объяснять, что произошло. Рыжему внезапно кажется, что Хэ Тянь пришёл прощаться.

Как тогда, с Токио, только теперь — иначе. Теперь он никуда не летит, потому что на нём нет костюма, нет сраного пиджака. Он упакован, но внутри, в себе. Оттуда не позвонишь по междугородке. На нём старые джинсы, бежевый свитер и кровь под носом.

И Рыжий думает: слава богу, наконец-то, господи.

И ещё одно. Рыжему становится страшно.

— Это был мой брат.

— Чё?

— Дверь открыл, — медленно повторяет Хэ Тянь, — мой брат. Чэнь.

— Да мне…

— Работает на отца. Возглавляет штат личной охраны и следит за безопасностью, — продолжает он, не отрывая взгляд от земли. Его запястья расслаблено застыли, как будто только что он окончательно сдался. — Убирает неугодных людей. Убирает тех, кто мешает или может помешать. Кто не понравится отцу. Мой отец… нехороший человек.

«Убирает» дерёт по барабанным перепонкам, как игла дерёт по исцарапанному стеклу.

Рыжий сглатывает. Вслушивается в его интонацию. Пытается распознать пиздёж. Распознать хотя бы что-то, кроме аномального заёба, который сейчас пропитывает Хэ Тяня до костей. Но больше не слышит и не чувствует ничего.

Хэ Тянь уже как будто всё для себя решил. Как будто прямо щас готовится выстрелить себе в рот. Дело за малым — курок спустить.

Что за ебучая драма, думает Рыжий.

Но мысль теряется в ворохе других.

— У отца что-то типа мании контроля. Ему нужно, чтобы я был тем, кто станет полезным для его бизнеса в будущем. А Чэнь — тот, кто не даст мне сделать ни шагу в сторону. Поэтому я не хотел, чтоб он тебя видел. И тем более, чтобы он знал, что…

Хэ Тянь сглатывает. Хмурится. Опускает голову — волны позвонков выделяются сильней, волосы падают на лоб.

У Рыжего перехватывает дыхание, потому что, кажется, он понимает, что только что хотел сказать Хэ Тянь. От этого становится больно глотать.

Поэтому Рыжий говорит:

— Завязывай.

И ещё:

— Мне это не интересно.

Эта ложь нужна, чтобы не стоять и не молчать. Чтобы не чувствовать, как першит в глотке. Но Хэ Тянь внимания не обращает. Повторяет:

— Не хочу впутывать тебя в дерьмо своей семьи. — Слова почти теряются в тихо, еле слышно зашумевшем дожде. — Не хотел, чтобы тебя это вообще коснулось, но… сам видишь, как вышло.

Сам видит.

Да, Рыжий уже давно видит, куда всё это катится. Во что всё это превращает их обоих. Он привычно щерится:

— Я не собирался становиться частью твоей семьи. — И это что-то из разряда защитных реакций. — Не хочу вообще ничего общего с тобой иметь.

— И не хотел? — резко спрашивает Хэ Тянь. — До сегодняшнего. Не хотел?

Рыжий с вызовом поднимает подбородок, кривит губы:

— Ты, что ли, глухой? Или, не знаю, отсталый, недалёкий? Вроде оценки нормальные же. Я сказал, что ни-че-го от тебя не хочу. Не хотел. Не буду хотеть.

На щеках Хэ Тяня чётко проступают желваки. Он поворачивает голову, смотрит прямо в глаза.

У Рыжего в башке пусто, он вообще связно не соображает. Хэ Тянь, который пытается защитить его от своей чокнутой семейки? Какого хрена, где был его брат все эти полгода, когда Хэ Тянь шатался за ним, как ебанат? Или он понял, что всё зашло слишком, нахер, далеко, когда чуть в штаны себе не спустил на заднике «Тао-Тао»?

Или просто нужно было взять вчера трубку, чтобы не переть к нему домой, чтобы не сталкиваться с этим Чэном, чтобы всё было, как было — сложно, но не катастрофически? Когда ещё можно было остановиться?

Рыжего изнутри окатывает кипятком.

— Бля, — выдыхает он.

Отворачивает лицо. Проводит по нему руками — правую тут же простреливает болью.

— Бля.

Хэ Тянь смотрит на него, и Рыжему снова кажется, что это кто-то чужой.

Когда Хэ Тяню больно, он меняется, будто переключают привычную радиоволну: приёмник тот же, а транслирует что-то на совершенно другом, чужом языке. Рыжий не знает, что нужно говорить, не знает, что собирается говорить. Просто открывает рот, просто набирает в лёгкие воздух, но его перебивают — дверь за спиной открывается. Ч-чёрт.

Хэ Тянь тоже сдувается. На медленном выдохе закрывает глаза.

— Хэ Тянь! — восклицает Пейджи. — Какая радость! Я как раз…

И резко замолкает, как будто в ней вырубается звук. Потому что видит испачканную в крови руку. А потом мажорчик поворачивает к ней своё разукрашенное лицо, на котором появляется натянутая улыбка.

— Добрый вечер! Я уже собирался…

Пейджи ахает, хлопает глазами. Переводит растерянный взгляд с разбитого носа на Рыжего, но тот стоит молча, сжав губы, и смотрит в сторону, на соседский забор. Разминает правую руку.

— Боже мой, — выдыхает мать. — Что с тобой произошло?!

— Ничего страшного. — Хэ Тянь быстрым движением вытирает подсыхающую кровь, но это не особенно помогает. — Порядок. У вас возле перекрёстка бейсбольная площадка. Прилетело мячом. Лихо играют.

Рыжий изо всех сил старается фыркнуть. Мячом, как же. Ага.

Но даже этого не выходит. Он снова съезжает взглядом вбок: смотрит, как бежевый свитер обтягивает плечи Хэ Тяня, смотрит, как устало ссутулена его спина. Думает: какого хуя. Какого хуя он ещё здесь.

Если пришёл прощаться, то пиздуй. Тебя там ждёт твой братец. Твой отец шизанутый.

Но Пейджи уже организовывает бурную деятельность: хватает Хэ Тяня под руку, и, причитая, волочет в дом.

— Как же так-то! Вот неугомонные дети! Очень больно, дорогой? — И, уже из прихожей: — А ты, Гуань? Почему его держишь на пороге, это же нужно обработать!

— Ему поговорить приспичило, — бросает Рыжий, стягивая руками грудную клетку. Делая медленный — останови их, останови их, останови же! — шаг за ними.

Ему неожиданно становится холодно, мокрый ветер пробирает до самых костей. Только теперь он замечает, что выскочил в одной домашней футболке. Придурок.

В прихожей Хэ Тянь мягко высвобождается, тормозит, как будто натыкается на толстое стекло, которое дальше входного коврика не пускает.

— Пейджи, извините, я… — он бросает взгляд через плечо.

На Рыжего, который тоже застывает на пороге, за ним. Смотрит с напряженным вопросом во взгляде. Что, мол, ты?

— Мне нужно идти. Я не…

— Как же — идти? — поражённо переспрашивает Пейджи. — Ты же только пришёл! Тебе же нужно умыться! Куда ты спешишь?

— Я бы с радостью остался, но дело в том…

Рыжий почти не чувствует своей руки, только прикосновение. Горячее. Когда протягивает ладонь и сжимает ею твёрдое плечо Хэ Тяня под тонким свитером. Вместе с ним сжимаются зубы.

— Зайди, — цедит он.

Хэ Тянь снова смотрит на него. Удивлённо. Рожа разукрашена бурыми разводами.

В этом взгляде такой лабиринт, что Рыжий чувствует себя лабораторной мышью, которая ощущает запах сыра, но хуй знает, как до него добраться.

Поэтому решает просто переть напролом. Хуже уже точно не будет.

Поэтому слегка подталкивает его в плечо и сразу убирает руку. Зачем-то трёт ладонь о штанину, как будто пытаясь избавиться от ощущения его тепла. Сжимает пальцы в кулак.

Добавляет в сторону:

— Там дождь. Зайди.

И Хэ Тянь заходит.