Говорит оторопело:

— Это ж, блядь, щенок.

— Ш-ш-ш! — Чжо возмущённо прижимает лохматый клубок к груди, как будто он внатуре мог хотя бы слово понять из их разговора. — Следи за языком. Он же ещё ребёнок.

Всё.

Походу, миру пришёл окончательный каюк. Чжо тоже свихнулся. Все вокруг свихнулись. Всё, теперь осталось дождаться великого потопа и умереть с чистой совестью. Больше ничего адекватного здесь не произойдёт. Можно даже не пытаться.

— Где ты его взял? — тупо спрашивает Рыжий, глядя, как Зефир пытается выкрутиться из рук Чжо, а потом натыкается на его палец и начинает пожёвывать боковыми зубами.

Чжо умилённо смотрит на это зрелище и пожимает плечом:

— У меня есть богатенькие знакомые. У их знакомых ощенилась сучка золотистого ретривера. Один щенок получился бракованным, нужно было его куда-то сплавить. Чтоб не пришлось усыплять.

— Усыплять?

— Их сучка с документами, чистокровная, — раздраженно качает головой Чжо. — А у этого красавчика на ухе откуда-то проявилось рыжее пятно. Был бы позор, если бы кто узнал. Медалей бы выставочных лишили.

— Охренеть, — говорит Рыжий. В нём появляется странное желание протянуть руку и потрогать этот вертящийся лохматый клубок. — Так а я тут при чём?

Чжо поднимает взгляд. Думает немного. Потом отвечает:

— Не знаю. Мне этот парень точно не к месту, времени на него не будет. Решил, что продам кому-то из наших парней — породистый же. Потом с утра повозился с ним и подумал о тебе в первую очередь.

— Вот спасибо, — мрачно отзывается Рыжий. Смотрит, как Зефир виляет хвостом и самозабвенно грызет подставленные пальцы. — Кто ему вообще придумал эту дебильную кличку?

— Гуань! — шипит Чжо. — Ты, может быть, не знал, но комплексы прививаются с детства! У него прекрасная кличка. И если ты сегодня закатишь глаза ещё хотя бы раз, они могут не выкатиться обратно.

— У меня всё равно денег нет.

Взгляд Чжо меняется. Из возмущенного он становится почти оскорбленным.

— Я не собираюсь брать с тебя деньги за это чудо, — говорит он, как само собой разумеющееся. — Я же сказал. Мне не всё равно, что с тобой происходит. Не всё равно, счастлив ты или нет. Особое отношение. Понимаешь? Ты вырос на моих глазах. И теперь становишься мужчиной.

— Заткнись, ради бога, — торопливо перебивает Рыжий. — Это реально крипово. Как и твой материнский инстинкт.

Он смотрит на Зефира, а Зефир вдруг отвлекается от пальцев Чжо и поворачивает морду к Рыжему. У него на левом ухе реально рыжая шерсть. Пятно неровное, покрывает всё ухо и часть по-щенячьи приплюснутой головы. Он вываливает розовый язык наружу и скулит, виляя хвостом. Пока это больше похоже на писк резиновой игрушки, на которую кто-то случайно наступил со всего маху.

Псина реально милая. С большой и плюшевой головой.

— Нет, — говорит Рыжий, поднимаясь со стула, отводя взгляд.

Повторяет:

— Нет. Тут я тебе не помощник. У меня своего головняка — завались. Отвечаю. Сейчас — прям как никогда. Очень. Очень много. Сечёшь? Так что убери от меня это. Дай этому нормальную кличку и оставь себе. Или продай. Или, мне похрену, можешь его отпустить на волю.

— Может, хотя бы…

— Я сказал: нет.

Зефир очень тёплый.

Он реально тёплый, почти горячий. Как будто в этой крошечной псине, которую наконец-то срубило сном, врубили уфо, выкрутили все значения на максимум. Рыжий в ветровке, а под ветровкой только футболка — и Зефир, — и даже холодный ветер не вызывает мурашек. Даже низкие грозовые тучи, наползающие со всех сторон, почти не давят беспокойством на сердце.

Видимо, ясная осень прошла. Они, эти ясные деньки, всегда проходят.

Теперь на Ханчжоу лезет тяжёлый, дождливый предзимний циклон. С деревьев почти все листья облетели. Ветер продувает насквозь. Не верится, что вчера ещё было солнце.

Но так это и бывает с погодой.

Мысли о погоде — лучший вариант. Лучше думать о ней: о том, что скоро может выпасть снег — синоптики обещали холодную зиму — о том, что придётся расчищать двор и прогревать дом. О том, что у матери часто случаются обострения как раз в этот период. Лучше об этом, чем поднимать голову и смотреть на огромное стеклянное здание, которое за последние месяцы стало слишком, слишком знакомым. Привычным.

Раньше он в такие даже не заходил.

А теперь знает, что внутри есть лифт, тилинькающий дурацкой музыкой, есть светлый ковролин и девчонка за ресепшеном. Есть студия, дорогая, но по-дурацкому пустая. Есть человек, дорогой — но по-дурацкому не счастливый.

Зефир как будто чувствует волнение Рыжего — его ускоряющиеся удары сердца — вертится, вытаскивает лохматую башку из ветровки наружу, но холодный ветер, по ходу, собакам не нравится. Потому что он почти сразу прячется обратно и утыкается носом куда-то в плечо.

— Ща, ща, — негромко говорит Рыжий, поднимаясь по ступенькам. — Уже почти пришли, братан.

Он понятия не имеет, откуда знает, что Хэ Тянь любит собак.

Он точно ему говорил. Или кто-то ему говорил. Может быть, Йонг. Может быть, Ван. Но Рыжий уверен — собак Хэ Тянь обожает. Собака — это то, что может превратить мёртвую студию в живую. То, что может занять Хэ Тяня, который, кажется, от безделья временами на стены готов бросаться. Или творить разную хрень. Например, приезжать в «Тао-Тао» из центра города, чтобы проводить Рыжего домой. Чтобы зажать его на заднике и целовать, как ебанутый. Тереться, как чокнутый, о его тело. А потом просто забить на его существование.

У Хэ Тяня должна неплохо получиться эта фишка с приручением, — кисло думает Рыжий, проходя через стеклянную дверь в холл. Здесь тепло и уже приятно пахнет, хотя это ещё даже не жилой этаж. — Как минимум, приручить к себе и к своим рукам. Это точно сработает на собаке, если так хорошо сработало с человеком.

Рыжий не верит в знаки и прочую хуйню, но всё это реально выглядит, как знак.

Сама вселенная подогнала Рыжему Зефира в тот день, когда у мажорчика день рождения, хоть и проходит он странно. Как будто мажорчик с утра загадал желание: исчезнуть с лица земли.

Рыжий загадывал это желание на протяжении полугода, и почему-то оно не исполнялось. А сегодня, вот. Удалось. Свершилось. Как раз когда не нужно было. Как всегда.

— Здравствуйте, — говорит девушка за ресепшеном.

Вот. Что Рыжий говорил о приручении? С дрессировкой у Хэ Тяня тоже проблем не будет.

— Привет, — бросает он. Кивает на потолок. — Хэ Тянь у себя?

— Да, но…

— Отлично. Сиди, я помню, где лифт.

Музыка из этой адской зеркальной коробки никуда не делась.

Рыжий облизывает губы, постукивает ногой, слушает, цепляется за неё всем своим вниманием, отчаянно давит в себе абсурдное желание: вот бы вырубили электричество. Вот бы застрять.

Зефир копошится под боком — Рыжий расстёгивает ветровку. Плюшевая голова тут же выскакивает наружу и таращится по сторонам. На тысячи отражений, в которых Рыжий со взъерошенными ветром волосами и потерянными глазами и ёбаным ужасом в них.

Нахрена тебя сюда несёт?

Я поздравлю его и сразу съебу.

Нахрена тебе его поздравлять?

Он вчера странно себя вёл.

Какого хуя с тобой происходит?

Я не знаю. Я, блядь, не знаю.

Вдруг его всё-таки нет дома? Вдруг он внатуре исчез. Вдруг он уже летит в Токио или…

Звенит невидимый звонок и железные двери разъезжаются в стороны. Медленно открывает взгляду знакомый бесконечный коридор и кремовый ковролин. Как же уборщицы, наверное, заёбываются его стирать, думает Рыжий, шагая вперёд.

Зефир широко зевает. Рыжий тоже хочет зевнуть — ему неожиданно перестаёт хватать воздуха. Но он просто идёт вперёд, идёт вперёд, идёт вперёд, пока не останавливается напротив нужной двери. Снова застёгивает ветровку, прячет толкающегося Зефира. Сюрприз же, блин. Потом застывает и сильно закусывает губу. Сжимает руку в кулак.

Блядь, да какого хуя?

Я тыщу раз стучал в эту дверь.

Они проходили эту херню тыщу раз — сейчас Хэ Тянь откроет, не удивится, отойдёт с порога. Пропустит внутрь. Рыжий пройдёт, не спросив, можно ли, потому что — можно. Разуется. Вручит Хэ Тяню Зефира. Подарок на день рождения.