Серьёзно?

— С мамой поздоровайся, — слышит Рыжий свой примороженный голос, когда они проходят мимо окна на кухню. — Она на смене.

Хэ Тянь тут же наклоняется и машет рукой, и блистает широкой улыбкой, которую отражают в себе вытяжки и плиты, отражают в себе лица поварих и, конечно, Пейджи. Пейджи на седьмом небе от счастья. Она говорит что-то доброжелательное. Зачем-то за что-то его благодарит. Кто-то на кухне весело смеётся — мажорчик сказал что-то смешное. Рыжий закрывает глаза, сжимает в руке пакет с сэндвичем и понимает, что если он сейчас позволит себе сказать хоть одно слово, одно долбаное словечко — его понесёт. Поэтому просто стоит у двери на задник и ждёт, когда закончится этот цирк.

Хэ Тянь подходит к нему, когда мысленно он раз третий его избивает до потери пульса.

Хэ Тянь говорит:

— Сюда?

Рыжий молча открывает дверь.

Задник — небольшой асфальтированный двор, отгороженный от парка бетонной стенкой. В углу что-то типа пристройки-склада — там, внутри, нераспечатанные пивные бочки, пакеты сока, морозильные камеры и прочее ресторанное говно. Рядом с дверью мигает кнопка сигналки. В другом углу, под навесом — железный стол со сложенным вдвое блокнотом под ножкой. Два стула. Тут можно спокойно пожрать на свежем воздухе, если совсем заебёт галдёжка внутри. Поварихи обожают собирать здесь женсовет.

Рыжий шлёпает пакет на столешницу, тяжело садится на ближайший стул. Хэ Тянь закрывает за собой тяжёлую дверь. Осматривается. Говорит:

— Вау.

Натыкается взглядом на разобранную и приваленную к бетонной стене кухонную вытяжку. На манекена с отломанной ногой — Рыжий понятия не имеет, нахрена жиробас приволок сюда эту хрень, — но глаза у Хэ Тяня округляются. Он повторяет:

— Вау.

Рыжий внимания на него не обращает. Опирается локтями о стол, сильно сцепляет пальцы. Хэ Тянь заканчивает с осмотром, останавливает взгляд сначала на его руках, потом — на самом Рыжем. Медленно подходит, садится напротив. Не к месту думается о его белоснежных штанах — вряд ли они останутся белоснежными. Чёрная водолазка облизывает плечи, как вторая кожа. Хэ Тянь в этой обстановке выглядит неуместно. Как будто персонаж из совсем другой, красивой и дорогой книги — в журнале типа ремонта довоенных машин с пятнами машинного масла на страницах.

Он откидывается на стул, потягивается. Руки по привычке поднимаются, чтобы зацепиться локтями на спинку, но она слишком короткая. Хватает только для спины.

— Уютно тут у вас.

И затыкается, как только Рыжий поднимает лицо, сверлит прямым взглядом его глаза. В этом взгляде нет ничего хорошего. В голосе тоже:

— Ты нарочно?

Хэ Тянь смотрит. Потом на секунду прикрывает глаза, садится ровнее. Подаётся вперёд.

Говорит:

— Нет.

— Уверен?

— Уверен. Я просто принёс поесть.

— Я, блядь, работаю в кафе. Тут все едят. Не наталкивает на мысль?

Хэ Тянь молча рассматривает его лицо. Неожиданно между его бровей появляется морщина. Напряжённая и непривычная.

— Я иногда вообще тебя не понимаю, — серьёзно говорит он.

— Что непонятного? Оставь меня в покое, всё сразу станет понятней, отвечаю.

Морщина никуда не девается. Рыжий тоже хмурится, отворачивается. Протягивает руку и ворошит пакет. Внутри два сэндвича. Он достаёт один, молча откусывает кусок. Свежий. Хлеб ещё тёплый. Кетчуп внутри — тоже. Он отворачивает башку и жуёт, глядя на мигающую красную лампочку у двери. Хэ Тянь смотрит, как работают его челюсти, выражение какое-то странное. Рыжий бы подъебал, но у него полный рот. Вкусно.

Он реально проголодался.

Он больно глотает и говорит:

— Ешь, чё сидишь? Посидеть пришёл?

— Это тебе, оба. — Что-то в парке отбивает солнце, и зайчик пару секунд скачет по лицу Хэ Тяня. Он щурится. — Я дома поел.

Рыжий шумно выдыхает через нос.

Ерошит свободной рукой отросшие на макушке волосы. Отворачивается совсем, смотрит на бетонную стену. Появляется абсурдное желание встать и побиться об неё головой — кажется, что жизнь сразу станет чутка попроще. Как у Трипа.

От мысли об этом внутри снова жмёт льдом.

— Он не из этих, — говорит Рыжий резко.

— Кто не из кого?

— Трип.

— Кто?

Рыжий бычит. Смотрит исподлобья, как будто Хэ Тянь издевается. Потом вспоминает — реально, он же их не представил. Он дожёвывает последний кусок, привычно сминает в кулаке бумажку. Глотает. Говорит:

— Тот перец, которому ты подмигнул. Он не из этих. Не из твоих… Не из твоего братства, дошло? У него есть девчонка.

Хэ Тянь молча смотрит на Рыжего и словно пытается в уме решить уравнение со звёздочкой. Из тех, что в учебниках помечают, как особенно сложные.

А Рыжего уже несёт:

— Я, конечно, понимаю, что ты привык, что тебе все дают, на кого ты пальцем ни покажешь, но Трип, я тебе уже сказал, ваще не в твоей теме. Так что свои… — он сминает снежок бумажки сильнее, царапает им ладонь. — Подмигивания эти, короче. Завязывай, блядь. Аж тошно.

Хэ Тянь молча сидит и смотрит. Он теперь всё чаще просто молча смотрит на Рыжего, как будто у него время от времени слова заканчиваются.

Рыжий голову не поднимает, он чувствует себя идиотом: у него саднит прямо в горле, в лёгких, под пуговицами канареечной рабочей футболки. И отчего? Оттого, что мажорчик вдруг решил засмотреться на Трипа, а у Трипа вдруг оказались бабские ресницы и вполне себе симпатичная рожа. И хуже этого может быть… наверное, ничего не может быть.

— Что у тебя в башке творится, а? — наконец спрашивает Хэ Тянь.

И правда, — думает Рыжий. — Что?

Хочет сказать что-то злое, обидное, но молча поднимается, забрасывает бумажный ком в дальнюю урну. Попадает в обод. Ком отбивается, падает внутрь. Крошечное, еле заметное чувство триумфа стирается в ту же секунду аномальным бессилием. Кажется, что кости сейчас подломятся и он просто рухнет — останется здесь валяться рядом со сломанным манекеном. Вот так же — без ноги и с облупившейся, облетевшей кожей.

— Мне работать пора.

Рыжий держит лицо. Для него это важно. Молча роется в кармане штанов, достаёт пару мятых юаней. Пересчитывает. Мало. Лезет во второй — там мелочь. Вываливает всё на стол — монеты катятся и со звоном падают на асфальт.

— На. Остальное завтра верну. Щас голяк.

А потом проходит мимо, не глядя, и дёргает на себя дверь. Но широкая рука мягко припечатывает дверь обратно — прямо у Рыжего перед носом. Спину обдаёт теплом. Рыжий тупо смотрит на длинные, аккуратные пальцы. Думает отстраненно: ему бы на скрипке лабать. Или на пианино.

Потом его цепляют за локоть и разворачивают. Он не собирается прижиматься спиной к двери, но прижимается, потому что иначе Хэ Тянь окажется слишком близко. Это то расстояние, когда тревожная лампочка в голове начинает мигать. Следующая стадия — когда она отключается. До этой стадии ещё сантиметров десять. Может, восемь.

— Что ж тебя так носит из крайности в крайность? — спрашивает Хэ Тянь.

— Никуда меня не носит.

— Вчера ты один, сегодня ты другой. Составь мне график, чтобы я знал, как себя вести, идёт?

Рыжий молчит. А что тут скажешь? У него даже сил нет говорить. Он просто заебался. Устал. Выдохся.

— Нафига мне твой Трип?

В груди поднимается.

— Он не мой Трип, — привычно огрызается Рыжий спасительной яростью. — Не я ж ему подмигиваю и не я на него таращусь, как на, блядь, не знаю, как на сладкое.

— На сладкое, — слишком серьёзно повторяет Хэ Тянь и зачем-то понимающе кивает головой. Как врач, который понял диагноз ещё перед осмотром. У него очень странное выражение лица.

— У него девка есть, понял? Полезешь к нему — он башку тебе проколотит. Отвечаю. И я добавлю ещё. Потому что нехуй лезть со своей пидорасней к моим знакомым. И ко мне! — резко добавляет он.

У Хэ Тяня очень сильно напряжен лоб и губы, и мышцы лица, и крылья носа — это становится заметно. Как будто… как будто он еле сдерживается, чтоб не заржать.

— Жаль, — говорит очень тихо, слегка дрогнувшим голосом, — а я думал, ты мне дашь его номерок.