— Что я говорил тебе, блядь, о «Гуане».

Хэ Тянь смотрит как-то странно. Так, как ещё не смотрел. С напряжением, нарастающей злостью, лёгким непониманием, а потом — и это самое стрёмное — с пониманием таким огромным, что взгляд этот становится дерущим. До самого мяса. Он подаётся вперёд, обхватывает его лицо ладонями. Сильно, почти грубо. Высвободиться можно, только свернув себе шею.

И нихуя он не пьяный, потому что больше его не качает, не пошатывает. Даже в выдыхающих губах запаха алкоголя почти не осталось:

— Не было никакой помады, придурок.

Рыжий шумно дышит носом. Ему больно в том месте, где Трип вчера оставил ссадину, чуть выше скулы, как раз там, где сжимаются пальцы Хэ Тяня. Но он скорее сдохнет, чем скажет.

— Не было, понял?

— До одного места мне твои похождения, — еле слышно отвечает Рыжий. — Пусти. Иначе я так въебу тебе, что…

— Давай, въеби! — выпаливает Хэ Тянь, резко отпуская его лицо и разводя руки в стороны. Так резко, что Рыжему приходится сделать шаг назад. — Въеби, ну. Хотя бы раз, давай. Может, попустит, наконец.

Попустит, как же.

Его это даже не трогает. Ему насрать. Так насрать, как не было никогда в жизни. Так насрать, что Рыжий громко фыркает. Кривит губы, делает широкий шаг вперёд. Выплёвывает:

— Иди ты. — Прямо в рожу. И добавляет, уже на ходу к лифту:

— Дебил, блядь. Башку свою лечи.

Башку лечи. Ебанутый. Какой же ты ебанутый, господи.

Сердце заполошно качает кровь, грудная клетка дрожит. Каждый шаг отдаётся в висках. И глаза — глаза печёт, как сука.

Рыжий скрежещет зубами, повторяет, почти орёт про себя: иди. Иди. ИДИ, уёбывай. Уёбывай отсюда быстрее. Уёбывай от него подальше. Спасайся, пока живой. Пока ещё не совсем поздно всю эту хрень обрубить. Уже не на корню, но можно ведь и под корень.

Под корень — в самый раз. Больно и глубоко, чтобы брызнуло густым, горячим. И вытекло до последней капли. Закончилось, наконец.

Ему кажется, что он видит, как Хэ Тянь сейчас зарывается руками в свои волосы, сжимает в кулаки и застывает, пробивает взглядом его спину. Он чувствует этот взгляд. Чувствует, как не хватает дыхания. И почему-то становится просто пиздец, как страшно. Он боится одного: что на этот раз снова, снова останется. В последний момент останется. Сделает тот самый шаг, который всей душой ненавидит делать и каждый раз делает. С разгону прыгнет на ебучие грабли, которые каждый раз пробивают его череп насквозь, а он снова и снова прёт по старой дорожке, потому что в упор не видит другой.

Что он не вернётся домой и не выдохнет с облегчением: всё. Теперь — точно.

Что он не вернёт свою жизнь больше никогда. Так и будет перебивать себе хребет в этой молотилке — раз за разом, с упорством кретина.

Чтобы всё закончилось нужно просто зайти в лифт и нажать на первый этаж. Нужно просто зайти в лифт.

Просто зайти.

И в тот момент, когда Рыжий открывает рот, чтобы сделать судорожный вдох горящей и сжатой глоткой, его вдруг волочит назад так, что дыхание слетает в ноль, как на долбаных горках в детстве.

Мастёрка ломко хрустит по шву, рукава больно впиваются в плечи. Кулак Хэ Тяня сжимает ткань с такой силой, как не сжимаются челюсти вцепившегося в мясо бульдога. Он тащит Рыжего назад, и тот даже не сразу понимает, что за спиной захлопывается дверь, что теперь они в студии, и знакомые голые стены почти валятся на него, а пол — ещё немного, и бросился бы в лицо.

Кровать. Ночник. Марево из кухни. Окна в пол.

Нет. Нет, нет, нет.

И он орёт:

— Нет! — так, что голос срывается.

Орёт:

— Пошёл ты нахуй! — так, что в голове разлетается писком, как будто отец снова замахнулся и ударил в висок тяжёлой ладонью. И ты снова беспомощный, можешь только исходить слезами и орать.

Рыжий слепо влетает в Хэ Тяня грудной клеткой, как птица — ударяется о решётку, на секунду забыв, что больше она не свободна. Он пытается продраться к двери, но Хэ Тянь перехватывает его за руки, за плечи. У него бледное, как у мертвеца, лицо.

Красная лампочка в башке начинает мигать так бешено, что Рыжего вот-вот вывернет.

Он отшатывается, напарывается на спинку дивана. Почти не замечает её. Сорванно выдыхает:

— Нет.

И Хэ Тянь застывает, как будто на стену натыкается. С поднятыми раскрытыми ладонями. Я сдаюсь, смотри. Я сдаюсь. Я не трогаю тебя.

— Если ты сейчас… клянусь, я… — Рыжий шумно, астматически задыхается. Перед глазами мутно, в носоглотке режет. — Я просто прикончу тебя нахуй.

Хэ Тянь опускает руки, они безвольно повисают вдоль тела. Грудная клетка работает тяжело и шумно, как заклинившие мехи. У него застывшие чёрные глаза — или так кажется из-за белых, как мел, скул — и голос совсем чужой. Совсем. Говорит:

— Дыши, ладно?

Рыжий жмурится. Он ненавидит его всем своим, блядь, существом. Хэ Тянь повторяет:

— Дыши. Носом.

И он дышит. Отсчитывает, как дебил, каждый вдох. Чувствует, как что-то влажным теплом скользит по щеке — так течёт кровь, когда разбивают бровь или лоб. Хэ Тянь осторожно протягивает руку и вытирает это пальцем. Руки у него — ледяные.

Удаётся насчитать пятнадцать вдохов. Дальше — каша. Потому что:

— Иди сюда.

Рыжий раздувает ноздри, сцепляет челюсти. Поднимает взгляд — картинка растекается, плывёт. Хэ Тянь не прёт танком, он еле прикасается кончиками пальцев. Смотрит прямо, в его глазах впервые появляется что-то безотчётное, как будто только что ему было невыносимо страшно. Или больно.

— Пожалуйста, — глухо говорит Хэ Тянь. — Иди сюда.

Как собаку, — тупо думает Рыжий, — выманивает. Чтобы пальнуть в башку.

И как-то так выходит, что в следующую секунду Рыжий прижимается лицом к его шее. Без выебонов, без лишних слов. Медленно восстанавливая дыхание. Закрывая глаза и чувствуя: в животе поднимается холодный, лихорадочный озноб, как бывает после нервяка или срыва.

Я больной, ловит он шизоидную мысль. Я, блядь, болен. И эта хуйня точно меня убьёт.

Хэ Тянь этих мыслей не слышит: гладит его всей ладонью по шее, скулой шелестит по уху. Дышит, касаясь кончиком носа стриженых волос. Почти укачивает в руках, а Рыжему даже не кажется, что это тупо. Что это неправильно. Рыжий слабо морщится, когда снова чувствует чужой, приторный душок, поднимает руку и упирается Хэ Тяню в плечо. Тот ослабляет обхват. Смотрит настороженно, неподвижно, в любую секунду готовый сделать шаг назад.

Отпустить.

— Сними его нахуй, — сипит Рыжий, глядя в сторону. — Или отойди от меня.

Хэ Тянь как будто в коматозе: не сразу понимает. Потом опускает глаза и смотрит на свой свитер. До него доходит. Медленно, но доходит. Рыжий сильно сжимает челюсти, когда Хэ Тянь заводит руки назад и тащит свитер со спины — вперёд. Тёмная ткань медленно открывает шлевки джинсов, лижет втянувшийся пресс, рёбра и изогнутые плечи. Кожа у Хэ Тяня светлая и такая тугая, что, кажется, не вышло бы даже в щепотку взять. Рыжий смотрит на всё это вскользь. Не может заставить себя посмотреть прямо.

Зато поднять голову и посмотреть в тёмные глаза — может.

— И больше не еби девок с такими галимыми духами. Это, блядь, не твой уровень.

Свитер летит куда-то к окну. Куда-то, где его запах исчезнет, испарится. Станет ненастоящим.

Хэ Тянь опускает руки и устало смотрит на Рыжего сверху вниз. От его тела идёт настоящий, гипнотический жар, и только теперь кажется, что идея попросить его снять свитер была так себе. Теперь собственная кожа зажигается от этой печи. Взгляд так и тянет опустить вниз. Воткнуться им в широкую грудь и прямые ключицы, в выпирающие крупными костьми плечи и свод рёбер, в линию пресса и узкую талию с подтянутыми боками. Идея — полная хрень. Точно. Рыжий безотчётно облизывает сухие губы, а потом просто отворачивает голову. Сверлит взглядом прозрачную створку на кухню.

— Это сестра Йонга.

Рыжий морщится:

— Что?

— Су. С ней мы пару раз потанцевали, — спокойно говорит Хэ Тянь. — Она крутилась вокруг, как шило. Думаю, её духами пропахла даже Ван.