Рыжему хочется сплюнуть.

— Ты чего здесь сидишь?

Просто так. Отличное место, чтобы вбить в гугл «время в Токио» и гипнотизировать взглядом экран мобильного. Делать вид, что смотришь на часы. Делать вид, что тебе не хочется, чтобы сейчас была ночь, чтобы с луной и чтобы повыть на неё хорошенько. Делать вид, что ты знаешь, что делать дальше и что хорошо спал на выходных.

А теперь ещё и на работе дали отгул из-за прорванной в зале трубы, так что теперь Рыжий свободен, как ветер. И невольно в голову лезет мысль: Хэ Тянь бы наверняка его куда-нибудь поволок, выдайся у Рыжего свободный денёк. Этот придурок не отлипал бы от него до самого вечера.

Он морщится. Отвечает:

— Просто жду.

— Я не помешаю?

— Нет.

Тут нечему мешать.

— Хорошая погода сегодня.

Ну, понеслась. Эти топтания на одном месте. Рыжий прикрывает глаза, зарывается пальцами в волосы. Почти раздражается.

— Я, — говорит, — не буду учить тебя играть. Если ты только из-за этого… — Он показывает рукой на неё, потом на себя. Потом снова на неё.

Опускает руку и со вздохом лезет в карман за сигаретами.

Ван пожимает плечами. Говорит:

— Нет, не из-за этого. Тем более, я уже записалась в баскетбольную секцию для девочек.

Раздражение уходит слишком быстро. Я, думает Рыжий, охренительно нестабилен.

— Зафиг, — говорит, — тебе вообще сдался баскетбол?

— Девочки не такие слабачки, как тебе кажется, — на удивление уверенно говорит она, бросив на Рыжего быстрый взгляд. — Может, мы в чём-то и слабее вас, но это не значит, что мы мячом в кольцо не попадём.

Он понимает, что уставился на Ван, только когда огонёк зажжённой спички лижет подушечку пальца. Она спокойно смотрит перед собой: рассматривает площадку, как стратегический объект. Как шахматную доску. Как будто уже играет.

Рыжий представляет Ван в игре, с мячом, и ему, если честно, хочется фыркнуть.

Он выбрасывает сгоревшую спичку и достаёт ещё одну. Шепелявит:

— Ясно, — зажав зубами сигарету.

Ван поворачивает голову и наблюдает, как он подкуривает. Потом вдруг начинает смеяться:

— Что, думаешь, я странная?

Рыжий приподнимает брови и честно отвечает:

— Да.

Они многозначительно переглядываются, потом снова смотрят перед собой. Сквозь осенние ветки ярко светит солнце.

Ван как будто оказывается здесь случайно, и, даже если это не так, Рыжий чувствует, что сейчас ему… на удивление нормально. Нет долбанутого желания вскочить со своего места и припустить подальше, как это было бы, если бы вместо Ван здесь сейчас развалился Хэ Тянь.

А может… — неожиданно думает Рыжий.

А что?.. А вдруг?

Он скашивает взгляд на Ван, задумчиво качающую ногой, рассматривает её маленький нос и накрашенные губы. От неё всё ещё приятно пахнет летом и мёдом с примесью сладкого ореха. Никакого глянца и окон в пол. Она всё ещё очень — очень, очень — хорошенькая. И испытывать к ней нечто вроде симпатии было бы настолько нормально, что от этого ощущения нормальности почти зубы сводит.

Он опускает глаза и смотрит на свою сигарету.

Чёрт. Мать твою, а. Что ж ты делаешь, дурак.

— Слышишь, — говорит, автоматически стряхивая пепел пальцем. — У тебя какие планы на вечер?

Ван поворачивает голову. На её лице выражение озадаченной почти-обеспокоенности. Почти-напряжения.

— Никаких. А… у тебя?

Рыжий поднимается и щелчком отправляет недокуренную сигарету в урну.

— Пошли. Пошатаемся, пока дождь не ебанул.

Но дождь не ебашит, хотя вечером всегда прохладнее, чем днём. Это единственная причина, по которой Рыжий предлагает Ван свою мастёрку. Видимо, это также единственная причина, по которой она соглашается её принять.

В мастёрке Рыжего Ван тонет почти по уши.

Накидывает её на плечи, выглядит немного смущённой, но милой и как будто игрушечной со своими медовыми волосами и густой чёлкой. Рыжий скользит взглядом по лицам идущих навстречу людей и не понимает, что останавливало его раньше от подобных прогулок. Это же совсем не напряжно. Да, нужно думать, что ответить на тот или иной вопрос, но не нужно думать, что в любой момент тебе на шею могут закинуть руку, и у тебя снова загнанно заколотится сердце. Что тебе в ухо выдохнут: «Соскучился?..», а ты шарахнешься в сторону, потому что именно так было бы правильно. Потому что есть люди, которые просто не должны выдыхать тебе в ухо.

С Ван очень просто. Как будто она давно хотела вот так с ним пройтись, а теперь ни в коем случае не хочет оставить о себе галимого впечатления.

Всё в её поведении говорит: посмотри, как со мной легко. Посмотри, как может быть хорошо. Подумай об этом. И Рыжий думает. И Рыжий соотносит. И Рыжему в голове становится так хорошо, а в грудине — несоизмеримо хуево.

Они как раз останавливаются возле маленького лотка с разноцветными шариками мороженного под стеклом и целой башней из вафельных рожков, когда в кармане жужжит мобильный, и Рыжий знает, кто это. Слишком легко догадаться. Потому что он смотрит на часы и понимает, что уже 20:57.

А в Токио 21:57.

И, да, сердце пропускает пару ударов, но потом — куда оно денется, — продолжает биться дальше. И Рыжий думает: всё равно продолжит. Даже если ты не примешь телефонный звонок, твоё сердце будет наворачивать круги, и с этим ты ничего не сделаешь. Даже если тебе звонит премьер министр или президент. Это не смертельно.

Он сжимает мобильный в кармане, чувствует всей ладонью это короткое «бз-з-з». «Бз-з-з». «Бз-з-з». Думает: заглохни. Бесится: заглохни. Умоляет: заглохни.

Ван оборачивается, с улыбкой протягивает ему вафельный рожок с холодным зелёным шариком. Рыжий расцепляет сжатые на мобильном пальцы, протягивает руку и принимает мороженое. Чувствует тугую вибрацию бедром, через ткань, ещё несколько секунд — потом она исчезает. И Токио остаётся в Токио.

А Рыжий ненавидит фисташковое.

— Милый, как дела?

Рыжий стаскивает кеды и бросает рюкзак на вешалку. Поднимает на мать глаза и говорит:

— Нормально.

Если она сейчас скажет, что Хэ Тянь названивал им домой, потому что Рыжий не ответил на его звонок, он за себя не отвечает. Он точно начистит этому мажорчику рожу. Отведёт душу по полной. От души постарается — его даже Йонг не узнает после такой байды.

Но мать говорит:

— Хорошо. — И снова исчезает на кухне.

Рыжий хмурится, останавливается в гостиной. Зачем-то осматривается.

— Никто не звонил?

Пейджи гремит ножом о раковину. Кричит из кухни:

— Ах, да, хорошо, что ты напомнил!

Диафрагма тут же подбирается, взгляд примораживается к пустому экрану телевизора. Вот, сейчас она скажет, что…

— Звонили из «Тао-Тао». Завтра уже можно выходить на работу.

— И всё?

— И всё.

— Ясно.

— Гуань, — она выглядывает в гостиную, — всё в порядке?

Он отрывает взгляд от телевизора. Отвечает:

— Да. Да, всё в порядке.

— Где ты был?

— Гулял. С девчонкой.

Пейджи приподнимает брови. Она удивлена. Почему-то осматривает его с ног до головы. Выражение глаз понять невозможно: то ли любопытство, то ли недоверие. То ли что-то совсем другое.

— Ты мне ничего не рассказывал о девчонках.

В груди просыпается острое желание отвернуться, уйти от этого взгляда, которым мать продолжает его сканировать. Он о многом ей не рассказывал. О многом она откуда-то знала и без его рассказов.

Рыжий прочищает горло, пожимает плечами.

— Её Ван зовут.

— Очень информативно, — улыбается она.

Что-то в её улыбке остаётся неискренним. Какой-то элемент… Рыжему кажется, что Пейджи ему не верит. От этого холодеет в грудной клетке.

— Я пошел спать, — говорит он. — Спокойной ночи.

— Ужинать не будешь?

— Я поел.

— Вы с Ван поели?

Рыжий оборачивается у двери, мать смотрит на него, наклонив голову. На ней кухонный фартук, а в руках ложка, которой, судя по аромату мяса и томатов, она мешала соус.

— Да, зашли в одну забегаловку. Съели по сендвичу.