Если бы всё было как всегда, Господи, Хэ Тянь бы даже не вспомнил о нём.

Но что-то пошло не так, как что-то идёт не так, когда встречаешь первого в своей жизни человека, в тебе не заинтересованного. Как белая ворона в стае ласточек. Как мешающая колючая бирка, впивающаяся в седьмой позвонок.

Хэ Тянь обрезает такие бирки под самый корень.

…Рыжий живет в доме с белой калиткой.

Почему-то Хэ Тянь ожидал чего-то другого. Не то, чтобы он готовился войти на подъездную дорожку, усыпанную мёртвыми птицами и напороться на заточенный кол, вкопанный в землю, но белая калитка — это перебор.

Он заходит не сразу.

Сначала сверяется со своей бумажкой, выданной в учительской. Сверяется с номером дома, с указателем на перекрёстке. Бросает взгляд на табличку «Мо» на слегка перекошенном почтовом ящике. Он никогда не был дотошным, но сейчас хочет найти ещё больше доказательств того, что это — дом Рыжего. Где-то на уровне подсознания очень хочется ошибиться адресом.

Он стоит здесь достаточно долго, чтобы занавеску в ближайшем окне беспокойно задёрнули. Слишком яркое солнце мешает рассмотреть, кто это был. Вряд ли Рыжий — он бы уже швырял в него из окна стулья или, чёрт его знает, метал бы кухонные ножи. Открывая калитку, — облупленная краска царапает ладонь, — он вспоминает все эти дурацкие слухи, которые с удовольствием обсасывают в школе. О его отце, поджигающем собак, и о матери, которая стоит на учёте в психиатрической лечебнице.

Люди любят городить какую-то чушь и обязательно верить в неё.

Солнце светит в спину и бликует в окнах. В этом доме всего один этаж, веранда два на два и четыре крепкие деревянные ступеньки. Вторая негромко скрипит, как и петли входной двери.

— Добрый день.

Его мать не выглядит, как шизанутая.

В том, что это мать Рыжего, не приходится сомневаться — да, у неё тёмные волосы, но глаза слишком похожи на солнечный свет, если посмотреть на него через слабо заваренный чай. Крайне редкий оттенок. У Рыжего точно такой же.

Она несмело улыбается. Это до странного приятно. И дверь открывает достаточно широко, чтобы не появилось ощущения, что у их семьи есть секреты. Что сейчас она достанет из-за спины отвёртку и воткнёт Хэ Тяню в глаз.

Он с ответной улыбкой здоровается, мысленно удивляясь двум вещам.

Первая — за её плечом нет трупов обгоревших собак или убитых соседей. Небольшая прихожая и чисто убранный коридор с тремя дверьми и аркой, видимо, в гостиную — это всё. Не так уж впечатляюще для школьных слухов.

Вторая — в этой семье умеют улыбаться.

Он мысленно пытается спроецировать эту спокойную улыбку на лицо Рыжего. Ни хрена у него не выходит, для этого нужна фантазия побогаче.

— У вас почтовый ящик перекошен, — говорит он, указывая себе за спину.

Женщина на миг застывает. Затем часто моргает, улыбка сходит с её лица. Негромко, но быстро, говорит:

— Да, я знаю, если вы по поводу счетов, я уверяю вас, всё будет выплачено, как мы и договорились с господином…

Хэ Тянь никак въехать не может, о чем она, а когда понимает, торопливо выставляет руку.

— Нет, — говорит. — Я пришёл к… Гуаню. Мо Гуаню. Он здесь живёт?

Что-то неуловимо меняется в её лице. Сначала на нём появляется облегчение, а затем — почти сразу, — между бровей пролегает глубокая морщина.

— У него проблемы?

— Нет, я…

— Что… — Она снова часто моргает, закрывает глаза, собираясь с силами, — что он натворил?

— Всё нормально. Мы учимся в одной школе, он забыл отдать мне конспекты, вот и всё.

Её взгляд настолько недоверчивый, неуверенный, что становится не по себе.

— Это точно?

— Совершенно точно.

— Он не ввязался в неприятности?

Хэ Тянь открывает рот, но не знает, что сказать, глядя в обеспокоенное лицо. Не к месту вспоминается собственная мать, вечно занятая и куда-то спешащая, деловая бизнесвумен, работающая в высоком стеклянном здании, у которой своя горничная, прибирающая их просторную квартиру на тридцать четвертом этаже. Которая дежурно целует Хэ Тяня в лоб каждую субботу после ужина, и этого поцелуя хватает на целую неделю вперёд. Ровно до следующей субботы. У которой нет времени даже на консультацию у врача.

На женщине, застывшей перед ним сейчас, не надеты туфли на каблуке и деловой костюм. На ней бежевый фартук с небольшой латкой и домашние тапочки. От неё не пахнет Лакостом, но из дома слегка тянет овощным бульоном и кипячёной водой.

— Я его друг, — говорит Хэ Тянь.

Её лицо снова освещает улыбка, снова немного неуверенная, как будто иначе уже не получается.

— Хорошо.

Говорит она и улыбается шире.

— Хорошо! Пожалуйста, проходи. Как тебя зовут? Гуань никогда не говорил о своих друзьях, я даже не знала, что… что…

Что они у него есть, наверное, хочет сказать она. Но не говорит. Перебивает сама себя:

— Моё имя Пейджи.

Хэ Тянь проходит в прихожую и, пока Пейджи закрывает дверь, мельком осматривает светлые стены, старый коврик под ногами, пару оберегов, висящих над вешалкой для одежды. На низкой обувной полке ровно стоят убитые кеды Рыжего.

— Хэ Тянь, — представляется он, цепляясь взглядом за них, а потом — за небольшое зеркало в деревянной рамке с крошечным сколом на углу. — Очень рад знакомству.

— Как здорово, что ты зашел, Хэ Тянь! — Она возбуждённо переплетает пальцы и прижимает их к груди. — Ты голоден? Не торопишься? Пожалуйста, проходи. Я готовлю лапшу с овощами. Гуань так мало рассказывает о своих делах в школе, я совсем не знала, есть ли у него друзья, а после того, что случилось в пятницу…

Школьные туфли становятся рядом с кедами Рыжего, когда Хэ Тянь быстро поднимает взгляд на лицо Пейджи. Обеспокоенность в её глазах, как сигнальный огонёк с тонущего фрегата. В груди неприятно и сильно жмёт.

— В пятницу? — переспрашивает он.

— Да, он… — Пальцы сжимаются сильнее. — Он в порядке, но…

Чёрт.

Несколько секунд она держит себя в руках. Поджимает губы, а затем отводит взгляд и смаргивает. Кажется, у нее слегка воспалены белки, но рассмотреть не получается, потому что дальняя дверь открывается. Хэ Тянь медленно выпрямляет спину. Застывает, подняв глаза.

От взгляда Рыжего начинает подташнивать моментально.

От взгляда на Рыжего — судорожно сжимается желудок. Скула, глаз, бровь, челюсть — от этой палитры синего, фиолетового и воспаленно-красного сжимаются зубы. Даже ненависть в глазах Гуаня не производит привычного, нужного эффекта, потому что, глядя на его лицо, Хэ Тянь чувствует, как у него дёргается щека по другой причине. Он, черт возьми, зол.

Он пытается мысленно реконструировать драку, воссоздать череду ударов, прилетевших по тощему лицу, но получается какой-то бред, типа: приложили об асфальт. Раз сорок. Это даже не кулаки. Кулаками так не выйдет.

Хэ Тянь все еще скрежещет зубами, когда Пейджи радостно восклицает:

— Гуань, взгляни, кто пришёл!

А Рыжий молчит не потому, что одна часть его губы расквашена — буквально. До мяса. Блядь, по-настоящему, больно — до мяса. Кажется, даже швы видны. Он молчит, потому, что, если откроет рот, его мать услышит всё то говно, которое он собирался вывалить — вовсе не на неё. Хэ Тянь не может отлепить взгляд от содранных костяшек на его пальцах и коротко говорит:

— Привет.

И думает: он отбивался. Иначе и быть не могло.

Рыжий переводит напряжённый взгляд с матери на Хэ Тяня и обратно. Видимо, замечает что-то в глазах Пейджи, потому что на секунду его брови изламываются в странном выражении, которого раньше на этом лице никогда не было. Как будто ненависть на секунду отпускает его шкирку. Он разлепляет запекшиеся губы и говорит ей:

— Пусть проваливает.

По всему видно: хотел сказать что-то совсем другое. Жалящее, грубое, грязное.

— Гуань! — ужасается Пейджи.

— Нет. — Хэ Тянь осторожно касается её плеча, отводит глаза от Рыжего и натягивает на лицо улыбку. — Всё в порядке.

Во взгляде Пейджи растерянность, она всё ещё прижимает сжатые пальцы к груди. Эта женщина ни черта не знает, и почему-то Хэ Тяню очень хочется, чтобы она ни черта не узнала. Никогда.