Откуда ты?
Из меня.
Когда ты умрешь?
Я.
Почему?
Я.
Что делать?
Кроме быть, вариантов нет.
Вариант "не быть" - разновидность варианта быть.
Ты являешься небытием.
Пусть и не ощущаешь этого.
Смехотворный рукав
Смешные колючки
Я листья продал
И купил шипучку.
Тяжело перевести?
А ты постарайся.
Как вести себя
Грести?
Умора! Майся!
Ничего не делай
Жди
У моря погоды.
Коды
Воды
Дайте воды
Моды
Установленные
Перевернувшие
Все с ног на голову.
А слова вылетели, расширились в предложение, повисли немного, буквально полметра, и об стекло мягко, коснулись, сползли и только значение просочилось. И вся колба вокруг меня завибрировала, вниклась, и края в кривую вытянулись, просочившись к краям колбы этой немолодой женщины. Соприкоснулось стекло, плавно приняло форму друг друга, не пуская.
- Вон там, где хлеб.
Врата ада
Ада врата
Врата ада
Ада врата
Тихо вокруг
Ад спит
Рай блещет
Я в аду.
Скользнула глазами, повела рукой, ощутила неприятное соприкосновение наших стеклянных колб, нашей невозможности просочить слова, нашей невозможности быть вместе.
- Спасибо.
Вхолостую. Буквочками. Одна буква за другой, изнутри, язык, губы, по стеклу, и тонкий запотевший слой от только что сказанных между нами предложений.
Шаг назад и снова наши сферы приняли свою форму, не соприкасаются, нет кривой линии. А хочется сказать этой женщине еще что-то.
"Ты никогда не умрешь, никогда не умрут твои близкие, никогда не умрет твой сын, ты будешь жить вечно и будешь вечно счастлива. Все разорвется
Либо вина на мне
Либо вино на всех
Либо вино во мне
Либо вина в вине
вокруг, подует ветер, схлынет глубокое море, заберет эту искусственную боль, оживит тебя и уничтожит этот хаотичный, никому не нужный лишний город, супермаркет, твои замыленные глаза.
Убегай, мой друг, в себя
Ведь завтра рванет
Высчитают по кусочкам
Тебя не рвет?
Терпи, юный, терпи, терпило
Завтра будет точно лучше, чем сейчас
Все лучше, чем сейчас
Боль сегодня смешна по сравнению с болью завтра
Сейчас боль сильнее, чем завтра
Но завтра боль сильнее, чем завтра.
И больше никогда не будет холодно в груди, больше никогда не будет страшно. Мы все будем вместе всегда".
Стихи писать - не завтра родиться.
Мылится все вокруг.
Растапливаешь мир вокруг.
А все мылится.
Но я молчу. Даже если я скажу ей все это, то слова растекутся по моей колбе, размажутся, повиснут и растворятся сами в себе. Ты голос мой услышишь, дойдут до тебя твердые формы, а остальное ускользнет сквозь пальцы, сквозь этот день твоей жизни, сквозь прошлое и сейчас. Завибрируют наши стекла, ничего не поймешь, а я забуду, что сказал в тот же миг. Все, что я хочу тебе сказать, ты прекрасно знаешь, просто ускользает, когда пытаешься проникнуть.
В мужской половине класса назревала жажда унижения. Дракой в полной мере это не назовешь, ведь я не буду слишком долго пререкаться и не давать себя бить - от силы минуту. Глаза перебрасывались с одного на другого, подмигивали в мою сторону, чесались костяшки кулаков, хотя в этом возрасте их не будут задействовать - только ладони и только толкать. Холодное ощущение школьной зеленой стены, несильный удар спиной, простые человеческие ладони в плече, уже предчувствие слез в носу, брызг, безволие. Оставалось буквально несколько минут до конца урока. Я уже плохо слышал, что говорит учитель, вспомнил на секунду про нее за первой партой, но уже не замечал очертания. Она почувствовала мой взгляд на себе и укоризненно обернулась, смотрела в глубину моих зрачков, пытаясь придать мне сил, но расстраивалась, потому что не могла и не хотела мне помочь. "Ты мужчина", - словно думала она - "Ты сам должен помочь себе, а я всего лишь женщина, которая не хочет быть с мужчиной, который не может помочь себе сам". Оставалась минута. Я аккуратно положил тетрадку на учебник, ручку и карандаш прислонил слева. Жесткий звонкий звонок. Слава всему, что будет еще один звонок. Все в конце концов закончится. Следующий урок будет проходить здесь. Если бы урок проходил в другом классе, то никто бы не вспомнил обо мне - схватив ручные обертки домашних знаний, ринулись бы бежать на другой этаж - кто в столовую, кто пить воду из ржавого чистого крана возле входа, где я когда-то видел потом умершего, но в моей жизни всегда воскресшего, который никогда меня от чистого сердца не обижал и проговаривал не обидную обиду вслед только потому, что обиду мне вслед кричала его компания. А в раздевалке он здоровался со мной за руку и говорил "Привет", называя меня по настоящему имени, которое мне не принадлежит. Называл только потому, я надеюсь, что в глубине себя знал, что это не мое имя. Только так мы давали друг другу знать, что мы живые. Только потом он стал мертвым. А я живым.
Уняв боль в груди и засунув тетрадку, ручку, карандаш и учебник в старый прошлогодний рюкзак, я остался делать вид, что занят чем-то особенным, медленно вытаскивал следующую тетрадку, медлил, пытаясь продлить свободу, когда со мной никто не говорил и не звал выйти в коридор, чтобы показать моему я, как быть отпизженным и оскорбленным.
Главные герои выпрыгнули с криками, в классе остались только девочки и женственные парни. Я не был женственным парнем, но остался здесь, как самый женственный из всех мужественных. Ждал, когда придут. Мой страх не давал мне выйти из класса.
И останусь только я, идущий за очередным сахаром, и ты, складывающая очередной чай. И наши стеклянные мягкие колбы. И миллиарды других колб вне нас. Глыбы памяти, легкие истории, куски пропасти, сталкиваются планетарные континенты, ужимки бешеные, кометы мельтешащие, парадное окно открыто, стихи величаво уходят по бумаге вниз, столпотворение, отдача от удара, ударная волна, обратная тяга.
***
Принц Атаель был нервным молодым человеком из хорошей семьи. Смотрите, как я пытаюсь строить сюжет! Это похоже на начало истории! Мучения пререкатого Битова, которого я никогда не знал, но который открылся мне через вещи вещей, буквы которого не связались во мне, но всегда там были. Словно моя рука держит зажженную опаляющую воздух сигарету, оттеняя собой не такое уж и старое черное советское пианино, которое стоит у меня в комнате, как двойник. Словно я сидел и говорил, словно я вешался, словно я был всеми одновременно, словно прятался тот, кого я не могу унять, а я убегал и нырял в стакан с виски перед зубодробительным южным текстом со вкусом мускуса, горького миндаля, который напоминает о несчастной любви, жаркой пыли, уходящей прочь карты и томительного буквосплетения, которое покоряет меня и вселенную внутри себя, но не внешне. Словно сережка стальная, которая не выскочит в ухе со словами к любимой сестре. Словно все, кому я посвятил себя и все, кого я недостоин быть.
Семья любила Атаеля, но Атаель не мог себе признаться, любил ли он семью. Высокий, сильный, с резко-выраженными и специально сделанными чертами лица, уверенными повадками и броской мужской походкой. Внутри Атаеля билась женщина и Атаель ее скрывал.
Куда возвращаться обратно, Атаель не знал. Жутко хотелось вернуться, обомлеть, вымолить прощения, но не сформулированный вопрос уминал все окружности мыслей и последней детской драки. Атаель выглядел бегло, старался крепится на людях, но перед сном распадался, млел, дырявил подушку и трогал себя.
Комната уплывала своей нереальностью. Зыбкое окно охлаждало неровно-квадратное помещение, книги сыпались своими нечитанными буквами с плохо сделанной книжной полки, дешевая лампочка убила люстру и осталась одна на потекшем древнем потолке. Атаель высматривал точки тела и лежал, вытянувшись на кровати. Приятное ощущение в ногах, слабенькая пульсация в пальцах.
