Скажете, что я наделяю Соркоша своими мыслями? Может быть. Соркош - плоть и кровь моя. Вопрос в другом - что нам остается кроме мыслей в голой голове и природы вещей? Опустим парадоксальные мыслишки Соркоша, снова вытрем природу вещей тряпкой и посмотрим, препарируем. Пусто? Вроде пусто. Нельзя определить, потому что мы с вами пытаемся увидеть, а пустоту увидеть нельзя. Вот в чем главная загвоздка. Когда вы смотрите в бездну, бездна смотрит в вас. Горький запоздалый ницшеанец в ХХI веке. Отпусти себе горькие усы, напиши как разбивается голова об стену с разбегу. Всего лишь. Внутри нас бездна? Оставим эти пустые бесплотные разговоры обо всем сущем. Что делает Соркош?
Соркош подошел к станции метро. Вспомнил о стихе, который прочитал нам вслух в парке. Подумал о том, что это была единственная цель стиха - написать и прочитать его в пустоту в парке, представляя меня, следящего со стороны, из угла, и вас, упертых и многоликих, смотрящий на Соркоша со страниц книги. Попытка показать автора в книге - мысль не новая, измученная. Пальцы стучат по клавиатуре, Соркош сейчас едет в метро, вы сейчас на буквах, я уже после них. Как всмотреться в свое подсознание и создание подсознания. Пахнет немецкими философами и мертвым Лениным, фашизмом, бесами и провокационной бомбой. Такие мысли приведут только к войне, как показала практика. Ты не умеешь придумывать истории. Да, сейчас не умею, но я вместе с вами читаю эти строки, не получается у меня структурировать, структурность нужна будет в следующий раз, наверное; что я тут пизжю, пока эту не допишу. Соркош где-то на середине пути открывает телефон, отворачивает экран вглубь себя и читает стих, который читал нам, еще раз. Соркош думает о том, как стать тем, кем он не является.
Ристалище на двоих
В борьбе за любовь
***
Не сказать, что Атаель был всегда таким, каким был. Атаеля нужно написать. "Просто так Атаель существовать не может", - подумал я, сидя в игровом баре. Описанная картина подчеркивала первое слово "описанная" красным, я сидел на сидении, играла затяжная игровая музыка драйв, я думал о том, какая смешная и старомодная предыдущая часть предложения, и о том, что я пришел сюда написать кусок текста про Атаеля. Меньше раздумий, Толик, меньше еботной дрожи в коленках, заканчиваем предложение и продолжаем рассказывать историю про Атаеля, Принца Смерти.
Атаель возник сразу. Не было возникающих вопросов. Атаель жил и считал, что такова его жизнь. Точнее он ничего не считал - он жил. Знал, за что умрет с раннего детства. Не было никаких определенных мыслей, страха и переживаний, вообще не было никакого зацикливания - Атаель был, как есть вы, но внутри себя знал, что совесть жива. Что бы ни случилось, как бы не повернулась вселенная, совесть Атаеля всегда вытянет за руку, всегда поможет, он ей поможет в ответ, и страх, в конце концов, просто может засунуть свое страшное лицо себе в задницу. Было ли страшно Атаелю? И да, и нет. В основе нет. Внешне - иногда да. Но даже это "иногда да" - смешное, потому что в основе - нет.
Атаель рассматривал страх с разных сторон. Не потому что любил страх, нет, упаси все от такого страшного времяпровождения, скучного времяпровождения, никакого, бессмысленного и невероятно смешного по своей сути, а потому что страх никуда не девался, а всегда оставался впереди Атаеля, впереди вокруг и цели, и он точно не был целью Атаеля, а даже если это и вся цель, то хватит переживать - пора создавать цель за целью - сделать так, чтобы страха не было, уничтожить его, сделать что-то. Даже мысль даровитая - "а зачем?" - иногда в голову Атаеля раз и влезла, понурила его голову, пару дней поворочала, дала рассмотреть страх с разных сторон, испытала его и себя (хотя такого испытания Атаель не заказывал), а потом снова все возвращается. Совесть Атаель тоже себе не заказывал. Так получилось.
Атаель сегодня должен попасть в комнату, где соберутся все - одновременно любимые люди и одновременно всякий сброд. "Любимый сброд", - усмехнулся про себя с любовью Атаель, оделся и вышел на улицу. Улицу насквозь сквозило. Не то, чтобы Атаель подумал, что сегодня сквозит особенно сильно, нет, но почувствовал особенность момента, сквозного выражения, выпуклости, тромба, черной дыры в черной дыре. Но день был как день, улица всего лишь немного сильнее сквозила (хотя ощутимо немного), люди обходили Атаеля с разных сторон, выгуливалась собака одна за углом, птицы волной пролетели по дуге, воздух дохнул, весна ощутимо выдвинулась, приливы где-то там вытянулись, земля дрожала, предвкушая расцвет.
Атаель шел по дороге. Шел вперед и занимался по ходу какими-то делами, но дел впереди не было, дорога шла. Вот так и пришла к точке, которая была нужна Атаелю. А ему был нужен дом. С комнатой. Где будет стоять книжный шкаф, кровать, стол, стул, крошки на кровати, еще какие-то предметы. Основными, наравне с предметами, будут несколько субъектов - Я, Я за Мной, Соркош, Седой, Рон. Некоторые субъекты не знают о существовании некоторых субъектов, но это не имеет значения для кульминационной части истории (совсем не секрет, что она так называется, хотя неважно, как она называется ("хотя что я вам рассказываю, вы и так все прекрасно знаете"), - подумал бы я, - подумал Атаель). Атаель стоял около дома. Он знал, что заходит в комнату последним, что все уже в сборе, даже Я за Мной. Он никого не пытался унизить, всего лишь еще одно доказательство, до начала судебного сквозь, что он являет собой главную опору и противооборону Сквозь. Атаель собой не гордился, Атаель не занимается такими вещами как гордость ("хотя может гордость и ведет Атаеля, заставляет его стоять еще дольше, еще сильнее, еще вечно", - подумал Я за Мной; понял, что он не имеет возможности поздороваться с Атаелем, потому что Атаель не слышит его, внутри себя знает, что Я за Мной тут, но нет смысла здороваться - Атаель себе сам живой человек, а Я за Мной - всего лишь стенографист. И в этом заключается игра в театр. Главная кукла завелась и заходит в комнату!), Атаель пришел последним к этому дому, потому что так получилось.
Атаель зашел в парадное. Поднялся ногами на 4-й этаж. Большие белые деревянные двери, целыми кусками откалывающийся фанерный шоколад, пролет плитки в полшага и в длинный коридор, заправленный красным и пыльным, но каждый день мытым, старым линолеумом, повернул направо (или налево, если смотреть глазами на лифт и лестницу верхвниз) и прошел 2 двери по правую руку - перед третьей остановился. Красная кожа, на которую натянули позолоченную сетку, сдавливала дверь, значок номера квартиры, зрачок, длинный коридор по сторонам рук, по сторонам глазспины - стены - коридор узкий, Чуть дальше другая дверь - ближние соседи. Атаель без лишних мыслей аккуратно толкнул дверь и зашел в квартиру. Все были в сборе. Я сидел за столом. Голову обхватил руками. Седой присел на пол. Рон был. Я за Мной думал о том, что он наблюдатель. Атаель встал возле двери, перед этим отправив Я за Мной узнать, где ему нужно встать. Он бы в любом случае встал туда, куда ему нужно встать, но такая процедура - сначала телохранительная проверка, потом он выдвигается ("да да, рассказывай", - подумал Я за Мной, - Атаель знал, что Я за Мной это подумал).
- Пацаны, привет! - радостно сказал Атаель, зная, что его первое приветствие всем принесет только боль, но в основе только радость, потому что с ними здороваются. Хотя нет, не всем. Некоторым поебать на приветствие Атаеля. Атаель тоже это знал и совсем не расстраивался. В основе Атаеля мысль такая: "ну и что, что человеку на меня поебать, я его все равно люблю, ведь в этом и заключается любовь - любить человека через всяческие поебать; поебать то всегда есть, а вот возьми и полюби - хуй"; но эта мысль не была обдумана Атаелем, она просто была им.
Я за Мной крутило от не открытых и не закрытых скобок. Атаель посмотрел на всех. Все посмотрели на Атаеля как на сумасшедшего. Атаель знал, что он сумасшедший, но от этого был не менее смелым. Такая судьба. Атаель знал, что он зашел в комнату одновременно со всеми, должен знать это, хотя если вспомнить, как он буквально вот-вот стоят возле дома и думал, а точнее был тем, кто есть тем, кто заходит в комнату последним.
