Я перечитываю список дважды, пока допиваю вино. Я ни на шаг не приблизилась к раскрытию смысла ее последних слов. В письме нет ничего, что помогло бы мне их понять, и разочарование, словно кислота, разъедает желудок. Я сама не знаю, чего ожидала. Большой черной стрелки с надписью «начинать отсюда»? Пока я перечитываю письмо, до меня доходит, что мы так и не разыскали ее отца, и я встаю и начинаю ходить по комнате. Куда она ездила, когда исчезла? Не могла ли она найти своего отца? Не мог ли он знать, что она совершила нечто ужасное?

Я закрываю глаза. Думай, Грейс. Если бы я смогла его найти, то могла бы спросить. Единственная проблема состоит в том, что только один человек знает, кто он такой. И этот человек Лекси.

Я веду машину к дому Лекси. Насыщенные влагой облака тяжело нависают в свинцовом небе, и не успеваю я проехать половину пути, как они прорываются. Увесистые капли сыплются на землю пулеметной очередью, отскакивая от ветрового стекла. Я включаю фары, хотя время только приближается к четырем.

Несмотря на уговоры, Дэн отказался со мной поехать. Я пыталась объяснить ему, что мне нужно помириться с Лекси, она мой единственный реальный шанс разыскать отца Чарли, но он не понимает, почему я чувствую себя обязанной его найти. В лучшем случае отец Чарли встречался с ней, когда она исчезла, и может дать ответы на какие-то вопросы. В худшем он с ней не встречался, но тогда я смогу по крайней мере ему о ней рассказать. Почтить ее память.

Кроме того, мне надо разгадать смысл последних слов Чарли: «Я совершила нечто ужасное, Грейс. Надеюсь, ты сможешь меня простить». С чего-то же надо начать.

Мой мобильник вибрирует, и я подъезжаю к обочине у автобусной остановки, чтобы посмотреть, кто звонит; если это бабушка, я отвечу. За мной останавливается красный «Опель Корса». Звонок пришел с номера 0843, и я, предположив, что это, вероятно, телефонный спам, сбрасываю звонок. Возвращаюсь обратно на дорогу, наклоняясь вперед и щурясь, чтобы лучше видеть сквозь проливной дождь. Когда я наконец добираюсь до улицы Чарли, то облегченно вздыхаю.

Палисадник перед домом Лекси залит водой, и к тому времени, как я, продираясь сквозь буйные заросли, достигаю входной двери, штанины моих джинсов мокры насквозь. Не верится, что семь лет прошло с тех пор, как я молотила ладонями в эту дверь и слезы текли у меня по лицу, когда я вопила, требуя правду о Чарли. Я тогда не имела представления о том, что не увижу подругу несколько лет и в следующий раз буду стучать в эту дверь, с тем чтобы забрать Лекси на похороны ее дочери.

Дверной молоток заржавел, и, когда я дергаю его вверх, он протестующе скрипит. В ожидании я топаю, отряхивая влагу с обуви. Раскат грома заставляет меня вздрогнуть, в первую секунду я думаю, что это обратная вспышка в карбюраторе машины, и оборачиваюсь. Какая-то красная «Корса» припаркована позади моей машины, но слишком темно, я не могу как следует разглядеть водителя и жалею, что не запомнила номер той машины на автобусной остановке. Сколько может быть красных «Корс»? Вероятно, сотни, но волосы на затылке встают дыбом, когда я спрашиваю себя, не та ли это самая машина, что стояла возле коттеджа в воскресенье.

Стучу снова. Громко и настойчиво.

– Кто там?

– Это я. Грейс.

Дверь распахивается, и, когда изрезанное морщинами лицо Лекси показывается из-за двери, я пытаюсь удержать на лице улыбку. Белки ее глаз испещрены крохотными красными сосудами.

– Я теперь больше не открываю, пока не узнаю, кто пришел. Меня тошнит от благодетелей. Я не очень-то верила, что ты придешь.

– Я тоже.

Я вхожу в прихожую, приготовившись защищаться, если она начнет кричать, но, к моему удивлению, она раскрывает мне объятия, и ее поведение на похоронах уже не кажется таким обидным. Она мать Чарли, и ей больно. Нам обеим больно. Ее тазовые кости впиваются в меня, пока мы неловко обнимаемся (она всегда была костлявой), и я отворачиваю голову от ее волос. Их седые корни контрастируют с ярко-рыжими секущимися концами, а запах от волос такой, будто их не мыли несколько недель.

Я иду за Лекси по узкому коридору, оставляя на голом полу мокрые следы.

– Садись.

В кухне стоит неприятный запах. У двери черного хода громоздятся мешки, из которых вываливается мусор. Меня наполняет острое чувство стыда. Это мать Чарли, и независимо от того, что случилось на похоронах, надо было навестить ее раньше. У нее больше никого нет. Я выдвигаю стул. Ножки шатаются, и я смахиваю крошки с сиденья, прежде чем сесть.

– Чаю?

– Спасибо.

В мойке башней высится грязная посуда, напоминая гигантскую игру «Дженга», и когда Лекси вытаскивает оттуда чашку, столовые приборы падают. Их звон разгоняет неуютную тишину.

– Сахар?

– Нет, спасибо.

Лекси ополаскивает под холодной водой заляпанную чашку и заливает недокипевшей водой чайный пакетик. Я отодвигаю в сторону груду почты и переполненную пепельницу, чтобы освободить место для поставленного передо мной напитка, часть которого выплеснулась на стол. О молоке я и не спрашиваю.

Подношу чашку к губам и делаю вид, что пью.

– Как у тебя дела?

Лекси пожимает плечами и обводит взглядом немытую кухню, словно это должно служить мне ответом – и мне действительно все понятно. Неуютная тишина возвращается.

– Как-то справляюсь. Твоя бабушка присылает мне столько запеканок и кексов, что можно накормить всю улицу.

Я скрываю удивление. Бабушка никогда не была большой почитательницей Лекси. Я тронута ее поступком.

– Итак. – Я делаю глубокий вдох. – Ты хотела меня видеть?

Лекси трясущимися руками зажигает сигарету. Она относит пепельницу к задней двери и пытается высыпать ее содержимое в переполненный мусорный пакет. Пепел просыпается на пол.

– Хочу сдать комнату. Нужны деньги. Не работаю с тех пор, как… Ты знаешь. – Я киваю. – Мне надо расчистить комнату Чарли. В одиночку не смогу.

Лекси берет в руку золотую зажигалку «Зиппо», щелкает ею, потом захлопывает, и так без конца. Я стискиваю зубы. Мне хочется накрыть ее руку своей, успокоить Лекси, но я этого не делаю.

– Ты хочешь, чтобы я тебе помогла?

– Угу. Жилец въезжает завтра.

– Завтра?

– Угу. Ты мне поможешь?

Ее вопрос повисает в воздухе, требуя ответа, но рот у меня пересох, и я не могу говорить. Не хочу возвращаться в комнату Чарли.

Ее серые глаза встречаются с моими.

– Пожалуйста, – чуть слышно шепчет она.

Я открываю рот. На языке у меня сидит слово «нет», словно птица, которая ждет, когда ее выпустят из клетки, но чувство вины рассуждает по-другому.

– Да, – говорю я.

Я толкаю дверь ладонью, она холодная и жесткая, словно знает, что охраняет комнату, утратившую сердце. Когда я ее открываю, то не могу понять, что меня душит: пыль или старые воспоминания. Выцветшие лиловые занавески, которые никогда не задергивались до конца, задернуты, и я с шумом раздвигаю их и открываю окно. Глотаю свежий воздух так жадно, словно долгое время провела под водой, радостно приветствуя брызги дождя на лице.

Комната Чарли не использовалась последние шесть лет, до самой ее смерти, но Чарли уехала так внезапно, что большинство ее вещей до сих пор здесь. Они разбросаны по всему полу, но, несмотря на устроенный Чарли беспорядок, комната почему-то все равно кажется пустой. Опустошенной.

Лекси стоит в дверях, не переступая порога, и грызет ноготь.

– Я принесу мешок для мусора, – предлагает она.

Я киваю, хотя чувствую, что нам понадобится по крайней мере целая упаковка мешков, а также чудо, чтобы освободить комнату сегодня.

Пробковая доска, покрытая фотографиями, до сих пор криво висит на текстурированных бетонных стенах. Чарли ненавидела свою комнату: «Кто делает стены такими же, как потолок?» Я помню уик-энд, когда она отчаялась упросить Лекси нанять штукатура, и мы покрасили пожелтевшие от никотина стены в ярко-розовый цвет. Стало еще хуже. Чарли пришла ко мне и, плача, вычесывала краску из волос, жалуясь, что ее комната теперь похожа на гигантскую пастилу. Бабушка приготовила нам картофельную запеканку с мясом, а дедушка тем временем молча принес из сарая валик для краски и лестницу. К тому времени, как Чарли вернулась домой на следующий день, стены ее комнаты были бело-снежными, но по-прежнему остались текстурированными.