Фру-Фру, которая вчера так скулила, что Эмили позволила ей спать у себя в ногах, спрыгнула с кровати и, поскуливая, потрусила к двери, намекая, что пришла пора утренних процедур.

Внизу, в кухне, Эмили сварила себе кофе и с чашкой в руке прошла по коридору в библиотеку. В комнате с высокими потолками, где по настоянию отца, чтобы защитить книги от солнца, ставни всегда были закрыты, знакомо пахло застоялой бумажной пылью. Поставив чашку на крытый вытертой кожей письменный стол отца, она подошла к окну и толкнула створку ставни. В рассеянных лучах утреннего света лихорадочно заплясали стайки вспугнутых сквозняком пылинок.

Усевшись на встроенное в подоконник сиденье, Эмили принялась озирать комнату, всю, от пола до потолка, в книжных полках. Трудно даже представить, сколько тут книг.

Последние годы жизни отец провел, составляя каталог и пополняя коллекцию. Эмили поднялась и медленно обошла комнату, стена за стеной. Ряды книг молчаливо возносились на высоту в ее четыре роста. Казалось, они за ней наблюдают, за своей новой хозяйкой, и гадают, какая их ждет судьба.

Ей вспомнилось, как они с отцом играли здесь в «алфавит». Игра состояла в том, что Эмили выбирала из алфавита две буквы в любых комбинациях, а отец обходил полки в поисках книги, у автора которой были такие инициалы, и крайне редко случалось, чтобы ему не удавалось ее найти. Даже когда она старалась усложнить задачу, выбирая X и Z, отец ухитрялся достать с полки выцветший, потрепанный томик китайского философа или тоненький сборник давно забытого русского поэта.

Годами наблюдая, как отец это делает, Эмили не потрудилась запомнить довольно запутанную систему, которую он выработал для описания и расстановки книг, и теперь жалела об этом. При одном взгляде на полки было понятно, что книги расположены отнюдь не в алфавитном порядке. Так, прямо перед ней стояли подряд Диккенс, Платон и Мопассан.

Также она отдавала себе отчет, что, приступив к описанию своей огромной коллекции – плоды его стараний собраны в папках, в рядок стоящих на письменном столе, – отец едва зачерпнул с поверхности. Сам он, конечно же, знал секрет и умел почти тут же найти понадобившуюся ему книгу, но это умение ушло с ним в могилу.

– Что же мне с вами делать, если я продам этот дом? – прошептала она книгам, а те, тысячи осиротелых детей, безмолвно внушали ей мысль, что будущее – в ее руках, как решит, так и будет.

Эмили встряхнулась. Нет, эмоциям поддаваться нельзя. Если она надумает продать шато, книгам придется найти другое пристанище. Прикрыв створку ставен и вернув библиотеке привычную полутьму, она вышла оттуда и все время до обеда провела, обходя дом, осматривая, исследуя все его залы, комнатки, коридоры, уголки и закоулки.

У нее словно открылись глаза, она словно впервые увидела фамильное гнездо. С восторгом разглядела замечательный, двухсотлетней давности фриз, украшающий потолок величественной столовой, элегантную, пусть потрепанную мебель французской работы, дивный старинный фарфор и множество картин, украшавших каждую стену.

В полдень Эмили пришла в кухню выпить стакан воды – и жадно к нему припала, поймав себя на том, что задыхается и так взбудоражена, как бывает, когда очнешься после недоброго, дурного сна. Красота, которая вдруг на нее обрушилась, окружала ее всю жизнь, но осознать ее, обратить на нее внимание отчего-то прежде и в голову не приходило. А теперь наследие, еще день назад представлявшееся камнем на шее, камнем, который хотелось поскорее скинуть, вызывало в ней чувство, более всего похожее на восторг. Этот прекрасный дом, изобилующий редкими, такими красивыми предметами, весь, от подвала до чердака, принадлежал ей!

Ощутив внезапно, что голодна, Эмили заглянула в холодильник и проверила кухонные шкафчики. Ничего. Тогда, подхватив под мышку Фру-Фру, она усадила собачку рядом с собой и отправилась в Гассен. Припарковав машину, преодолела древнюю крутую лестницу и поднялась на вершину холма, где располагались бары и ресторанчики. Села за столик на самом краю террасы и с удовольствием огляделась. Отсюда открывался прекрасный вид на морской берег. Заказав кувшинчик розового и домашний салат, она грелась в лучах послеполуденного солнца, ни о чем не думая.

– Простите, мадемуазель, вы не Эмили де ла Мартиньерес?

Прикрыв рукой глаза от солнца, Эмили повернулась к мужчине, который остановился у ее столика.

– Да, – сухо кивнула она и вопросительно на него посмотрела.

– В таком случае счастлив с вами познакомиться, – он протянул руку. – Меня зовут Себастьян Карратерс.

Не слишком охотно, но Эмили на рукопожатие ответила.

– Я вас знаю?

– Нет, не знаете.

Эмили не могла не отметить, что французский у него хоть и превосходный, но с английским акцентом.

– Тогда позвольте спросить, откуда вы меня знаете? – произнесла она несколько нервозно.

– Это длинная история, которой я надеюсь в свой час с вами поделиться. Вы кого-нибудь ждете? – он указал на пустой стул за ее столом.

– Я… нет, – покачала она головой.

– Вы позволите мне присесть, чтобы я мог объясниться?

И не успела она отказать, как он, отодвинув стул, сел напротив. Теперь, когда солнце не светило в глаза, она рассмотрела, что он приблизительно одних с ней лет, поджар и неплохо, со вкусом одет. По носу и щекам рассыпаны рыжие веснушки; каштановые волосы, теплый взгляд карих глаз.

– Кончина вашей матушки не оставила меня равнодушным.

– В самом деле? – Эмили сделала глоток, и тут хорошее воспитание возобладало, и она предложила: – Бокал розового вина?

– Вы очень добры. – Себастьян сделал знак официанту, тот принес стакан и наполнил его из кувшина Эмили.

– Откуда вы знаете, что моя мать умерла?

– Вряд ли это тайна во Франции, – ответил Себастьян, сочувственно на нее глядя. – Ваша мать была личностью весьма популярной. Позвольте принести вам мои соболезнования. Вам сейчас, наверное, непросто.

– Да, это так, – проговорила она. – Полагаю, вы англичанин?

– Ну вот, вы догадались! – в шутливом ужасе отшатнулся Себастьян. – А я столько трудился, чтобы убрать акцент! Да, я англичанин. Но провел год в Париже, изучая историю искусств. И, признаться, являюсь стопроцентным франкофилом.

– Понятно, – пробормотала Эмили. – Но все-таки…

– Да, конечно, это не объясняет того, откуда я знаю, что вы Эмили де ла Мартиньерес. Что ж, скажу. – Себастьян, интригуя, поднял глаза к небу. – Связь между мной и вами уходит в далекие и смутные времена.

– Мы что, родня? – Эмили вдруг вспомнила вчерашние остережения Жерара.

– Нет, ни в коей мере, – с улыбкой сказал он, – но моя бабушка была наполовину француженка. Я совсем недавно узнал, что она сотрудничала и, более того, даже дружила с Эдуардом де ла Мартиньересом, вашим, я полагаю, отцом, во времена Второй мировой.

– Вот как? – Эмили, о прошлом отца знавшая только то, что он предпочитал о нем не рассказывать, по-прежнему чувствовала неловкость, гадая, чего ожидать от этого англичанина. – Видите ли, я мало знакома с этим периодом жизни отца.

– И я был мало знаком, пока бабушка не рассказала мне, перед самой своей смертью, что в период оккупации она была здесь, в Гассене. И о том, каким героем был ваш отец.

От этого откровения у Эмили перехватило дыхание.

– Да? Я не знала… Вам следует понимать, что я родилась, когда отцу было шестьдесят, больше чем через двадцать лет после войны.

– Я понимаю, – кивнул Себастьян.

– А кроме того, – Эмили глотнула вина, – он был не из тех, кто распространяется о своих подвигах.

– Что ж, Констанс – это моя бабка – определенно была весьма высокого о нем мнения. Она вроде как гостила в его доме в Гассене, в прекрасном старинном шато. Это ведь здесь неподалеку, так?

– Да. – Эмили принесли ее салат. – Поужинаете со мной? – опять из вежливости спросила она.

– Если моя компания вам не неприятна…

– Ну что вы.

Себастьян сделал заказ, и официант удалился.