«Невиданное дело». – Деян ткнул ружейным стволом топорщащийся перьями бугорок на ветке: мертвая серая птица упала в снег. После недолгих колебаний Деян отряхнул окоченевшую тушку и сунул в мешок: таких птиц он не знал, но и о ядовитых птицах ничего не слышал.

«Будет мясо горчить – так и ладно, не до жиру. Голем – этот, пожалуй, и вовсе разницы не заметит. Ха! Кому рассказать – не поверят: древний колдун лишний час один просидеть боится, как малый ребенок. И почему так? Да кто ж его поймет».

Мысли его ненадолго вернулись в тесноту хижины – и оттуда оборотились вновь к далекой, оставшейся за много верст к югу Орыжи. Лег ли снег и там?

«Не приведи Господь… Но заметет ведь, нутром чую».

Деян с горечью представил, сколько бед наделает эта ранняя колдовская зима. Даже короткие заморозки порой оканчивались худо, а уж такое – да еще когда не хватает хороших работников…

«Забудь! Забудь. – Деян тряхнул головой. – Сейчас это не твоя забота. А что – твоя? Чародей чокнутый? Да уж, важное, нужное дело ты себе сыскал! Ничего не скажешь».

Он остановился, огляделся. Несмотря ни на что, в лесу было хорошо. Ушел он еще совсем недалеко – но хижину надежно скрыл лес, и невозможно уже было предположить, что где-то здесь поблизости прежде жили люди.

«А ведь не век назад сгинули – всего-то год-другой. Репа на грядках растет, а людей нет. Одна репа осталась».

Словно возражая его мыслям, откуда-то из-за деревьев ветер донес голоса.

Деян замер, изо всех сил напрягая слух. Слов разобрать было нельзя, но где-то рядом определенно звучала речь, многоголосая людская речь. Разговор прервался на миг визгливым женским криком, но продолжился вновь; Деяну показалось, он даже слышал звук удара.

«На иноземном тараторят, бесы?» – Деян снял с плеча ружье и зарядил; взвел курок. Голоса не приближались. Кто-то засмеялся, загоготал за стеной заснеженных деревьев; снова вскрикнула женщина: «…омо…ите…» – смутно угадывалось. – «Помоги!»

Деян прицелился в чащу и крадучись пошел на звук.

«Бесполезно! Ты не умеешь! – заходилось паническим криком что-то внутри. – Нельзя! Возвращайся, скажи Голему…»

«Они не знают, чего я умею, а чего нет. Припугну – им хватит. Некогда туда-сюда ходить… Я должен, – разом обрубил неприятные мысли Деян. – Должен!»

В голосах и вскриках ему слышались звуки последней кровавой орыжской ночи – и не лес уже высился вокруг, а темные, замершие в испуге дома. Злость и боязнь опоздать, упустить возможность отмщения вытеснили всякий другой страх: Деян шел все быстрее и быстрее, не думая уже об осторожности.

– IV –

Мешок с мертвой птицей цеплялся за ветки, и Деян отбросил его прочь. Голоса то становились ближе, то отдалялись. Он шел и шел, не разбирая дороги, и лишь когда призыв о помощи, только что звучавший, казалось, из-за ближайшего дерева раздался совсем с другой стороны, заподозрил неладное.

«Что за ерунда?» – Деян попытался остановиться – и не смог: ноги, словно чужие, продолжали нести его вперед.

Место выглядело знакомо: хижина по прежнему находилась где-то недалеко.

– Эй! Голем, заканчивай эти шутки! – выкрикнул он – Колдун бессовестный! Ты слышишь, прекрати, мрак бы тебя!..

Слова застряли в горле: глупо – и оттого вдвойне жутко звучал обращенный к безлюдному лесу упрек. Отчаянно хотелось, чтобы виной всему была лишь шутка чародея; хотелось, но не верилось. Происходило что-то страшное, что-то непоправимое.

«Господи! Да что ж это такое?!» – Деян зацепился снегоступом за поваленный ствол и упал в снег, лишь в последнее мгновение сумел подставить руки. Та же сила, что влекла вперед, не дала теперь встать и поднять оброненное ружье. Он, сопротивляясь чужой воле изо всех сил, на четвереньках пополз дальше. Снег жег ладони; от поваленных друг на друга деревьев впереди невозможно было оторвать взгляда. Там, в самой глубине бурелома шевелилось что-то; его неудержимо влекло туда, вглубь, в темную, оскаленную сучьями-зубьями древесную пасть. Туда велел идти голос, обещавший теперь тепло и покой.

И все же он, едва помня уже – почему, продолжал сопротивляться и полз медленно, достаточно медленно для того, чтобы то, что ожидало в буреломе, потеряло терпение. Ветки зашевелились; показалась массивная голова и покрытое свалявшейся бурой шерстью уродливое, скособоченное туловище.

В твари едва возможно было узнать медведя. Зверь был огромен; почти как тот, которого Деян навсегда запомнил бредущим по Орыжской улице, – но стар или болен. Медведь двигался неуклюже, с боязливой осторожностью: он был слеп – глаза залепил гной.

«Вот как, значит… Привели на корм!» – Деян рванулся, пробуя высвободится, попытался хотя бы прикрикнуть на зверя – но чужая воля надежно сковала все члены; жалкий хрип, вырвавшийся из пересохшего горла, не напугал бы даже мышь.

Медведь понюхал воздух и коротко рыкнул, чуть привстав на задние лапы, обнажив на миг розово-серое облезшее брюхо; из приоткрытой пасти потянулась вниз нитка желтоватой слюны.

«Дрянь какая, Господи… Какая мерзость».

Деян зажмурился – но даже так невозможно было укрыться от чувства неотвратимо приближающейся смерти: язвами на теле и оскаленной пастью зверь источал тошнотворный гнилостный запах. С каждым мгновением смрад нарастал; внутренности сводило от омерзения и ужаса.

«Как угодно, Господи, на все твоя воля! Но, Господи, только не так! Как угодно, только не так!»

Раздался вдруг удар и оглушительный рев.

Деян снова дернулся – и завалился на бок, отполз в сторону, не вполне сознавая еще, что вновь свободен.

Когда он открыл глаза, медведь и Джибанд уже боролись на земле.

«Как он тут оказался? – вяло удивился Деян. – Голем бы не сумел… Или сумел? Я все еще жив… жив!»

– V –

Медведь рычал и ревел, великан же не издавал ни звука, даже когда когтистые лапы драли его спину, вздымая облака серой пыли. То ли старый медведь оказался намного сильнее, чем выглядел, то ли Джибанд ослаб, но огромные ручищи, дробившие камни, не могли сломать медвежьих костей. На миг показалось, он берет верх – но в следующее мгновение зверь вновь подмял его под себя и ударил, вывернувшись, клыками в лицо.

Хватка великана разжалась.

«Твою же мать!» – успел подумать Деян.

Но тут воздух разорвал грохот выстрела.

Зверь вскинулся и как-то по-людски жалобно вскрикнул, заколотил в агонии лапами. Затем навалился на великана и больше уже не двигался. Джибанд тоже не шевелился. Весь мир словно остановился, распался на отдельные фрагменты.

«Я все еще жив!» – Деян видел примятый телами снег, маленькую ранку под ухом медведя, там, куда попала пуля; слышал чье-то тяжелое дыхание за спиной, чувствовал смрад от медвежьей туши и боль в окоченевших руках, но все это не соединялось воедино. Ноги будто налились свинцом, голова гудела.

– Возвращайся в дом, сейчас же! – Грубый окрик привел его в чувство.

Деян обернулся: чародей привалился к широкой ели. Ружье в его руках еще дымилось.

– Голем… Что это было? – Деян поднялся, кое-как подчинив себе непослушное тело.

– В дом, сейчас же, я сказал! – Искаженное гневом лицо чародея было белее снега; на губах выступила пена. – Ты! Немедленно! В дом!

Что-то происходило. Вокруг сжималась темнота, бесновался ветер, подбрасывая с земли снег.

«Ничего еще не закончилось, – отрешенно подумал Деян. В ушах звенело. – Еще ничего не закончилось…»

– Джеб! – окликнул чародей.

Джибанд так и лежал без движения. Вряд ли ему, полуживому, что-нибудь угрожало; но и помочь он ничем не мог.

– Да… Иду, – с трудом Деян заставил себя сделать шаг, затем еще один.

Ему почти удалось достигнуть кустов прежде, чем он заметил, что чародей не двигается с места.

– А ты?.. – растерянно спросил он.

– Я должен... попробовать… Или вы оба… – Лицо чародея страшно кривилось. – Джеб! Джеб, слышишь меня? Ну, чтоб тебя!.. Джеб!