– Я… глупость сморозил, – наконец выдавил из себя Деян. – Сорвался. Прошлые мои беды – не твоя вина, а это… это ерунда все.

Чародей, приподнявшись на локте, взглянул удивленно.

– Я ведь сам когда-то… так же лежал, встать без чужой помощи не мог, – запинаясь, продолжил Деян. – Бес дернул за язык. Извини, Голем.

– Сделай одолжение: «Рибен», – поправил чародей и, откинувшись на подушку, снова уставился в потолок. – Голем – так звали нас обоих с Джебом во времена оно, когда он был самим собой. А у меня есть имя. Осталось, так сказать, на память. Об отце и всем прочем.

– Как пожелаешь, – растеряно сказал Деян. – Не держи зла: я не хотел тебя задеть.

– Хотел, но не смог. – В голосе чародея послышалась тень былой язвительности. – Не важно, Деян. Я когда-то выслушивал намного худшее. Забудь.

– Ладно… Ему нужно что-нибудь? – Деян указал на Джибанда.

– Нет. – Чародей закрыл глаза. – Ничего ему не нужно.

– VI –

«Не иначе тоже какое-нибудь колдовство!»

Деян, наблюдая за чародеем, усмехнулся. Тот маленькими быстрыми глотками пил смешанный с отваром ведьминых камней бульон. Деян пробовал варево – вкус был гадок невероятно; однако исхудавшее лицо чародея выражало неподдельное наслаждение.

Зрелище это – кроме некоторого удовлетворения – вызывало в равной мере отвращение и зависть. Все происходящее, начиная с его появления у развалин, было для чародея неприятно и даже мучительно, жизнь для него утратила всякий смысл – и все же он, несмотря ни на что, хотел жить. Жить! «Жити ради самоей жизни», как писалось в Белой книге. Это глубинное, животное желание имело над ним большую власть; или же, вернее, оно попросту лежало в самой сути, в самой сердцевине его существа? Возможно, оно и служило тем щитом, что берег его измученный разум от окончательного краха….

Чародей был еще совсем слаб, едва мог сидеть без посторонней помощи, но смерть отступила от него. И теперь он с наслаждением и жадностью поглощал пищу, которой побрезговали бы свиньи.

– Ты правда князь, Рибен? – не удержался от вопроса Деян.

Чародей неохотно оторвался от еды:

– Был когда-то. Что, не похож?

– Не слишком... наверное. – Деян пожал плечами. Он, ясное дело, никогда прежде князей не встречал, но по рассказам и сказкам представлял их иначе.

– Мне многие говорили, что я слишком быстро ко всему привыкаю, а титулы в кругу свободных людей поминать негоже. Впрочем, – Голем вдруг улыбнулся, – в сравнении с манерными столичными ослами я всегда был неотесанным солдафоном. Так что твоя правда: не похож.

– То свободные люди вокруг, – Деян постарался скопировать издевательскую интонацию чародея, – то манерные ослы: не везет тебе, горемычному. Или это всем остальным с тобой не везет?

Голем взглянул недоуменно, затем хмыкнул:

– Поддел, хвалю. Однако ж, в сущности, одно другому не мешает.

– Да мне-то что? Я так, любопытствую.

Чародей почти все время спал, а, когда просыпался ненадолго, то молчал, глядя в пустоту; мысли его витали где-то далеко. О чем говорить и как с ним следовало держаться теперь, Деян не понимал. Слишком уж быстро все встало с ног на голову…

Себя он чувствовал совершенно вымотанным, тогда как возни с убогим хозяйством и заготовкой припасов было – и обещало быть в будущем – предостаточно. Но когда после полудня зарядил дождь, и ничего не оставалось, кроме как на время укрыться в хижине и в свое удовольствие отдыхать, – сон не шел…

Стоило задремать, как наваливалась на грудь и сдавливала горло какая-то непонятная тревога, беспрестанно чудился чей-то тяжелый взгляд; Деян надеялся, что виной тому всего лишь сидящий с открытыми глазами Джибанд. Надеялся и – без особого успеха – старался убедить себя также и в том, что великан не таит в себе никакой скрытой угрозы и от крепко спящего человека ничем существенным не отличается. Чем дальше, тем сложнее было не замечать его; загадка исполинского «неправильного человека» притягивала мысли.

Отчаявшись заснуть, Деян вновь принялся возиться с ружьем. На не сгнившем еще прикладе обнаружились глубоко выцарапанные буквы "Ж.Г.", на стволе – почти стершийся номер.

Инструмент валился из рук.

На лавке заворочался чародей; откинул одеяло и с трудом сел, потирая глаза.

– Ты сказал, он полуживой. Но его тело – мертвая человеческая плоть? – Деян указал на Джибанда. – Как моя ступня? Или как у этих, как их… недоумерших?

– Немертвых, – поправил чародей. – Хотя недоумершими их называть было бы вернее, поскольку дух их не желает покидать плоть. Привнести призванный дух в мертвое тело возможно, но это значит – создать озлобленное и несчастное чудовище, которому не будет удержу. Слышал когда-нибудь об острове Виктора? Этот клочок суши однажды был нечаянно заселен подобными созданиями.

– Нет, – сказал Деян.

– А жаль. Напомни потом – я расскажу… Грустная, но поучительная история. У Джибанда искусственное тело, Деян. – Чародей нашарил что-то кармане Беоновой куртки и не глядя протянул ему: это оказался небольшой рыжий самородок. – Алракцит – камень будущего и несбывшегося. Камень перемен, возможностей и связей. Священник сказал, вы по-прежнему добываете его и сдаете людям Венжара, но ничего не знаете о том, зачем он нужен. И не очень-то это вас интересует.

– Да.

– Поражаюсь вам… На Островах и Дарбате мне доводилось бывать в закрытых и оторванных от мира поселениях, но нигде я не встречал такого чудного общества, как у вас. – Чародей помолчал. – Дарбатские отщепенцы видят во внешнем мире угрозу и тратят много сил на защиту от нее; налогов и податей не платят, а членов общины без колебаний казнят за одно лишь подозрение в связях с чужаками. Вы же безропотно выполняете для неведомых правителей работу, смысла которой не знаете и не хотите знать. Удивительное миролюбие и столь же удивительная нелюбознательность.

– Так что об алракците? – перебил Деян. Его и самого, случалось, посещали подобные мысли, но слушать разглагольствования чародея на этот счет он не желал.

«Когда до большого мира много дней пути, а руки и голова от рассвета до заката загружены работой, кто станет предаваться праздным раздумьям о том, что и почему?»

Деян сжал самородок алракцита в ладони. Любопытство в Медвежьем Спокоище было уделом детей и бездельников поневоле вроде него, и не ему – и тем паче не кому-нибудь вроде Голема – было осуждать орыжцев за равнодушие к собственному невежеству.

– Прежде Старожье получало неплохую прибыль с алракцитовых шахт, но они, мне сказали, давно затоплены, – продолжил чародей. Говорил он охотно и многословно; так, что в пору было задуматься: чего ради?

– Затоплены, – подтвердил Деян. – Нарех говорил, что пытался с друзьями спуститься вниз, но не смог.

– Алракцит редок, но для работы обычному колдуну его нужно немного: такого самородка, какой ты держишь сейчас, хватит надолго, потому не так уж он дорог. А истинная ценность алракцита проявляется, если растолочь его и смешать с крошевом валадана: камня прошлого, постоянства и смерти. В смеси с алракцитовым песком валадан становится тем, что древние ваятели называли «унио» – первоосновой.

– Основой чего? – спросил Деян. – Взялся объяснять – так объясняй понятно.

– Сам спрашивал, так не перебивай, – огрызнулся чародей. – Я лишь пытаюсь ответить. Первоосновой – основой бытия, значит… Так вот. Чтобы создать искусственное тело, алракцит и валадан замешивают на женской лунной крови и мужском семени и добавляют в глину. Но прежде призывают нерожденный дух. Наделяют его малой частицей своего «я», чтобы он мог жить в мире, и творят чары уже в союзе с ним, иначе искусственная плоть будет отторгать его, и существование обернется пыткой… Но тебя ведь с самого начала не секреты чародейского ремесла интересовали, а Джеб, верно?

– В основном, – признал Деян.