– А что на самом деле? Пираты обманули капитана, вырядившись покойниками? –предположил Деян. Незнакомые названия и призраки давно отгремевших событий будоражили любопытство.

Чародей покачал головой:

– Нет, в главном Шукем не ошибся: пираты не сладили с жителями бухты и были убиты. Но видишь ли… Они не умерли в привычном тебе смысле слова. Это непросто объяснить вкратце. На Дарбате детей учат с малых лет тому, что смерть есть конец одной жизни и начало другой; что смерть есть рождение. Они называют это лестницей творения; хабваги говорят проще: «Путь». Движение по Пути требует от человека большого мужества: важно принять смерть и отринуть завершившуюся жизнь со всеми ее неоконченными делами и неугасшими чувствами; дух такого человека идет дальше и возрождается в мире… А тот, кого слишком сильно держит страх перед концом или долг перед живыми, кто не приемлет смерти – остается привязан к своим бренным останкам, пока последняя кость не рассыплется в пыль. Обученный и умелый чародей способен наделить такие останки – если разложение не зашло далеко – искрой своей жизни и на время оживить мертвеца, сохраняя при этом над ним полную власть. На Алракьере это удивительное искусство до той поры было неизвестно вовсе, тогда как на Дарбате оно развивалось тысячелетиями. Дарбатцы распознали в воинственных чужаках на странном корабле преступников, перебили их, а после неизвестный мастер-чародей – Страж Врат той эпохи – обратил их в немертвых и отправил обратно в подарок преследователям, корабль которых был также замечен с берега. Это был жест дружбы, который Варик Шукем, к сожалению, не оценил, потому дипломатические отношения с Дарбатом первой наладила не Империя, а Бадэй, и на полвека позже.

Чародей прокашлялся.

– Но эти подробности для моего рассказа не важны… Так вот: немертвыми зовутся те, кто не сумел принять смерть. Полуживыми – те, кто не сумел ее отринуть: нерожденные души, приведенные в мир колдовством. Суть и тех и других чар – в воплощении несбывшегося, но во многом они совершенно различны. Чары – и сам чародей – становятся чем-то вроде моста между сбывшимся и несбывшимся. Но, говоря образно, некромант и ваятель возводят мост с разных сторон реки…

««Ваятель», значит. Надо запомнить», – отрешенно подумал Деян, вспоминая останки девушки у тракта. Чародей тогда насторожился, заметив их; не потому ли, что подумал: та может оказаться немертвой?

«Если так – значит, она не нашла покой после смерти… В самом деле: какой после такой-то смерти покой?»

– Тебе повезло встретить ваятеля, немного знакомого с дарбатским искусством, – сказал чародей с неприкрытым самодовольством в голосе. – Иначе пришлось бы и дальше ковылять на деревяшке.

– Зато не пришлось бы тащиться с этим ваятелем Владыка знает куда, – проворчал Деян. Приживленная ступня ныла, как родная. – Нога сразу отсохнет, если ты умрешь?

– Через некоторое время.

– А он? – Деян указал на Джибанда. – Тоже умрет?

– Скорее всего.

– Понятно, – кивнул Деян. Тело у тракта все еще стояло перед глазами.

– Хорошо, должно быть, влет понимать вещи, которых не понимаю я сам!

Деян изумленно посмотрел на чародея.

– Он…

Голем осекся и закашлялся, словно поперхнувшись своей яростью; когда он продолжил, то гнев в голосе уже сменился глубокой горечью:

– Мы все еще связаны с ним, но связь эта отличается от той, что была прежде. А я не могу пока разобраться – в чем, почему так. Джеб не всегда был таким. Это тяжело. Ты себе представить не можешь – как.

– Что я могу представить – так это что вы оба долго не протянете, если ты продолжишь изнурять себя голодом и жаждой, – сказал Деян. – Невозможно пройти триста верст на одном лишь колдовстве.

Если б кто его спросил, он едва ли смог бы объяснить, зачем вообще начал этот разговор; «бес потянул за язык» – говорили про такое в Орыжи.

– Невозможно? Мне не впервой делать то, что считается невозможным! – Чародей оскалился, точно раззадоренный зверь. Однако Деян готов был поклясться, что видит страх в его взгляде.

– Ты быстро слабеешь, и сам понимаешь это. Если не…

– Ни слова больше! – Чародей предостерегающе поднял руку. – Ни единого!

– Да мне-то что? – Деян пожал плечами. – Чем скорее ты помрешь – тем ближе мне будет идти назад.

– Вот и молчи, – отрезал чародей. – На вопрос твой я ответил?

– Некоторых мертвых, ты сказал, можно вернуть колдовством, а нерожденных – призвать в мир откуда-то, где они есть. Ну а что эта «лестница творения», о которой ты говорил в начале: есть она на самом деле или нет?

– Воплощаются ли после смерти души в мире снова и снова? – Чародей помолчал. – А ты как думаешь?

– Я думаю, вы, колдуны, просто верите в нее, как преподобный Терош – в облачные сады Господни, – сказал Деян. – А по правде никто не знает.

Чародей усмехнулся:

– А ты будто и доволен нашим незнанием! У церковников одни сказки да присказки, у колдунов – другие: кому любо, слушает, кому не любо – выдумывает свои. Так и живем; во все времена.

Тут уж Деяну ничего не оставалось, кроме как мысленнно с ним согласиться.

– Если лестница есть, – добавил чародей через некоторое время, – то лучше ступать по ней без заминок: тогда, вернувшись в мир, сможешь вновь обрести дорогих тебе людей – в их следующем воплощении. А тот, кто поддается слабости, выпадает из своего круга, надолго или навсегда. Как и тот, чья жизнь слишком коротка – или слишком затянулась.

– С такой верой только в петлю хорошо лезть, – заметил Деян.

Чародей промолчал: похоже, на этот раз был его черед соглашаться.

– IX –

Ночь прошла спокойно; только силок поутру остался пустым.

И на следующий день тоже.

«Разучился или не везет – итог один».

Деян, сокрушенно вздохнув, снял ловушку. Проволоку стоило поберечь; кроме того, не хотелось, чтобы животное пропало зазря, впутавшись, когда они уже уйдут на много верст…

Так учил когда-то отец: «Кто губит зверя напрасно, берет у леса лишку – тому в нужде удачи не видать».

В лесовиков и подобных им существ Деян не верил, но не раз подмечал, что охотничьи присловья частенько срабатывают, особенно в том, что касалось неудач и несчастий… Пусть дичи раздобыть не удавалось, зато не беспокоили пока и хищники.

Заводить с чародеем разговор о вышедших припасах было неловко, но иного не пути Деян не видел

– Скоро уже большак. А не доходя него есть пара деревень: можем пройти через них, – предложил чародей, сверившись с картой. – Наверное, есть смысл.

– Да, – согласился Деян, про себя крепко задумавшись. Насколько он слышал, в «большом мире» непросто было раздобыть что-либо, не имея денег, – а денег у него отродясь не водилось. Не считая «счастливой», с дыркой для шнура, медной монеты, подаренной когда-то Терошем Хадемом, – но ее считать уж точно не стоило: она осталась в Орыжи. «Люди болтают, деньга такая благополучие и счастие в дом приносит», – сказал когда-то Терош, вручая монету. Деян за подарок поблагодарил, но носить – никогда не носил. «Несчастия сами сыплются, а счастье должно заслужить», – такова была еще одна въевшаяся в память отцовская мудрость, потому Деяну не казалось правильным приманивать счастье монеткой… Как и не казалось, что счастье возможно заполучить кому-то вроде него.

«Что имел – и того не сберег. Брать привык, а сам бы хоть кому что хорошее в жизни дал».

Деян подумал, что монету правильно было бы давным-давно подарить братьям или – еще лучше – Эльме…

В монету – в отличие от лесовиков и Господина Великого Судии, бдящих над людскими делами, – ему почему-то верилось: слишком уж нелепой казалась эта легенда, чтобы быть выдумкой.

– В чем дело? – поинтересовался Джибанд, удивленный его долгим молчанием.

– Думаю, как припасы буду раздобывать, – отговорился Деян.

Подумать в самом деле было над чем.