Второе, что особенно тревожило меня, касалось большого процента возможной ошибки. Как сказала Юдаиф, она сделала так, чтобы серебряная нить реагировала на имя Умфи, но назвать его мог любой, кто когда-то был знаком со мной. Что будет, если старина Шитро Кунатек в сердцах воскликнет, что «вот эта девица» облапошила его на крупную сумму денег? Спица всё равно воткнётся в карту, указывая город, в котором я когда-то жила. Или Саратох Монтоги вспомнит, что однажды мог бы взять нерадивую Умфи в ученицы, если бы она не была такой сумасбродной. И я узнаю, где искать Осветителя, но не факт, что Рандарелл будет в этот момент с ним. Как тогда быть? Заколдовать спицу таким образом, чтобы она реагировала только на моего друга, старушка никак не могла. Моих воспоминаний о нём для этого недостаточно.

Я покрутила спицу между пальцами, представляя, что это шест акробата, и сгребла всё в сумку. Даже если бы в эту самую секунду благословение Терпящей снизошло на меня и магия Спустившихся вдруг указала местоположение Рандарелла, я бы не рванула к нему. Моё место тут, в Байонеле. Во всяком случае, до тех пор, пока не решится вопрос с Сайтроми.

- Как же тяжело найти тебя, - вздохнула я.

Пожалуй, настала пора поглядеть на храм и знаменитую могилу. Может, пока я буду в движении, что-то прояснится. Сидение на месте вызывало у меня ощущение застоя.

Перед глазами поплыли двухэтажные домики и довольно широкие дороги. Байонель был одним из четырёх городов на острове Утешающих Ветров. То Лиловые, то Утешающие… Неужели слово «ветер» настолько поэтично, что люди пихают его в названия?

Храм оказался самым обычным, не выходящим за рамки стандартов. Остроконечный шпиль крыши как будто пытался дотянуться до неба и прочертить царапину на идеальной голубой бесконечности. Когда я была ребёнком, шутила, что Терпящей не понравится дыра в полу, оставленная из-за неистовой веры Её почитателей. На самом деле устремление ввысь символизировало неустанную жажду человечества достичь своей богини в духовном плане. Вверх и к свету. Вознесение для святых, падение к демонам для грешников.

Я не порицала веру людей в Терпящую. В конце концов, существование Создателя являлось непреложной истиной. Может, Она давно ушла, но никто не мог знать наверняка и перестать надеяться, что Творец вернётся к детищу. Пусть люди верят в то, что считают правильным, если это помогает им облагородиться или смириться с несправедливостями жизни. Мне не нравилось как раз то, что они использовали веру для пропаганды агрессии и нетерпимости к другим, не согласным с ними. Строгость приведёт к порядку, заявляет Церковь. Порядок приведёт к миру. Но почему из этих чистых помыслов рождаются жестокость и злоба?

Люди были не единственными, кто искажал изначально правильные побуждения. Спустившиеся не лучше. Они трактуют свою истину, которая также ограничена и ведёт к агрессии. Каждый на своей половине поля тянул канат на себя. Как результат – все они просто стирали руки в кровь. Раз за разом, до бесконечности.

Справа от меня какая-то девушка набрасывала на листе эскиз храма. Она либо была практикующейся художницей, либо таким образом продляла память о привлекательных местах.

- В какой стороне кладбище? – спросила я у неё. Девушка пропустила слова мимо ушей. Она была так увлечена, что не оторвалась от холста, когда я повторила вопрос. Даже не взглянула в мою сторону. Как будто была не здесь. Я озадачено потёрла лоб и обратилась к прохожим.

Дойдя до кладбищенской ограды, я остановилась и флегматично навалилась локтями на заборчик. Мне расхотелось идти дальше. Достояние города меня не интересовало, а мои неторопливые прогулки ради убийства времени начали походить на непутёвое представление. Кого я пыталась убедить в том, что готова терпеливо ждать? Невидимых зрителей? Отца? Или же себя?

Я сверлила кладбище взглядом, будто оно было виновно в моём невезении. И это хранилище мёртвых тел оказалось не менее стандартным, чем храм в центре. Надгробные камни треугольной формы, отличавшиеся только оттенком да густотой травы вокруг, рябили в глазах. После смерти все равны, твердит Священное Писание, а потому и плиты, заточенными клыками торчащие в небо, не должны выделяться на фоне соседей. Если кого-то оскорбляла треугольная форма, можно было поставить рядом статую святого, но сам камень был примером строгого соблюдения традиций.

Помимо погребения законы Церкви допускали сожжение и замуровывание тел. Не здесь, но в каких-то странах подобное практиковали. Возможно, отдельные города моего родного континента допускали подобное, но я в них не бывала. Любопытно было бы поглядеть на знаменитые поля и лабиринты с каменными стенами, внутри которых покоятся умершие. Вместо урн и плит – выступы из стен в виде человеческих тел, внешне зачастую похожих на усопших. Каменные портреты взирают сверху вниз на проходящих мимо, и люди знают, что за этими безжизненными взглядами, где-то чуть глубже, замерли разлагающиеся тела. Интереснее этого только вопрос, как Спустившиеся избавляются от покойников. Увещевания Церкви, что они разваривают трупы до жижи и отдают на съедение сородичам, не кажутся убедительными. Типичные сказки.

- Чего повисла на ограде? - окликнула старушка, хмурясь и тыкая в мою сторону палкой. – Нашла качели! Совсем головы на плечах нет! Твоим родителям должно быть за тебя стыдно!

Я лениво перенесла вес с одной ноги на другую, игнорируя её «праведный гнев». Дойдя до ворот и видя, что я только позу поменяла, бабка остановилась и с пущей ворчливость занялась:

- Оглохла что ли? Или приросла к ней? Я сейчас собак на тебя натравлю! Ишь молодёжь пошла, совсем распоясались!

Можно подумать, я посягаю на их святую землю тем, что опираюсь на забор. Вот ведь старая карга! Ещё бы пылинки начала сдувать с ограды, и, глядишь, Терпящая вообще растает от умиления. Ведь показывать свою любовь к Ней куда важнее самосовершенствования или доброты к окружающим. А ещё говорит, что это у меня нет головы на плечах.

- Чтобы я тебя здесь больше не видела! – ударил мне в спину контрольный вопль.

- Да плевать мне на твоё кладбище, беззубая зануда, - пробурчала я под нос. – Сайтроми, что только не приходится терпеть, пока…

Я осеклась и смешалась. Не хватало только, чтобы мои причитания выглядели как жалобы. Тем более что я и не планировала называть имя отца, само сорвалось.

Солнце начало закатываться, пряча золотисто-оранжевые лучи за деревьями. Если и дальше ничего не произойдёт, мне придётся искать убежище на ночь. Пока я брела по улочкам, не заметила вывесок трактиров. Возможно, где-то они и были, и теперь следовало осмотреть дома более тщательно.

Чем дольше я в городе, тем невыносимее сохранять твёрдость намерения. Пока была вдали от Байонеля, испытывала лишь стремление достичь цели. Оно не было приправлено какими-то сильными эмоциями, вроде нетерпения или тревоги. Я была бегуном, упорно идущим к финальной черте, который не задумывается над тем, как он будет жить через одну, пять или десять минут после пересечения линии. Важен лишь сам путь, препятствия на нём и восторг в конце. Бегун ведь не думает, как дела у его больных родственников или не забыл ли он покормить кота перед уходом, пока находится на дороге. Единственное переживание связано с тем, что ему не хватит сил достичь конца или другие сделают это раньше него. Но стоит ему добежать – и отодвинутые на задний план проблемы проступают вновь.

Я не продумывала план разговора с Сайтроми, пока двигалась в сторону Байонеля, хотя и мусолила интересовавшие вопросы. Не потому, что контролировать такие вещи сложно, а зачастую и невозможно. Просто я позволила себе плыть по течению: главное – встретиться с ним, а там будь что будет. Всё равно слова, которые заготовлю заранее, наверняка не потребуются. Но сейчас, имея кучу времени в достатке, сдерживать закономерно возникающие мысли становилось всё трудней. Я – бегун, который уже на финише, но ему всё не выносят полагавшийся приз, а потому, томясь ожиданием, он невольно фантазирует. А вдруг о нём забыли? А что он скажет в качестве благодарственной речи? А вдруг награда окажется не такой привлекательной, как обещали?