Ни пурга, ни пережитый страх, ни обстоятельный ужин не притупили наблюдательность опытного газетчика. "Это чье окно там горит?" полюбопытствовал военный корреспондент. "Это кабинет командира", - честно сказал НШ и подтвердил замполит, сопровождавшие основательно согретого путника.
Через три недели весь полк из рук в руки передавал "Красную звезду". Подвал с великолепным названием "Негаснущее окно" читали даже вслух детям в школе. Вот как про нас пишут!
А свет в кабинете в тот памятный февральский день подполковник Б-в просто забыл погасить. У него разболелись зубы, и после обеда в штаб он не вернулся. Не смог даже встретить свалившегося на них корреспондента лично, но "меха" приказал ему вручить от своего имени.
Статья, отдающая должное нашему командиру, заканчивалась впечатляющими словами: "Под завывание полярной вьюги казалось, что жизнь в полку замерла, остановилась. Но несли свой неусыпный наряд караульная и дежурные службы, (попробовали бы не нести!), - да светилось негаснущее окно в кабинете командира в штабе полка".
После этого до конца марта командир, уходя домой, больше не гасил свет в своем кабинете, потом, с наступлением полярного дня, неугасимая лампада уже не могла быть никем замеченной и как бы сама собой погасла. Но свет от той, не выключенной в феврале, лампочки кое-какой ореол вокруг головы командира поддерживал.
Едва ли я был в силах развеять недоумение командира относительно моего прибытия в танковый полк, если людям куда более мне близким, и дома, и на киностудии, где я уже отслужил полтора десятка лет, мне сколько-нибудь убедительно так и не удалось объяснить, зачем это я убываю, и уже не первый раз, в армию, да еще в столь непроглядно удаленную.
Да разве можно кому-нибудь объяснить потребность в одиночестве. Жена не поймет, потому что, прежде чем понять, обязательно обидится, коллектив не поймет, потому что кинематограф - дело коллективное и творчество в кинематографе коллективное. Я понимал, что и так роняю себя в глазах наблюдательных сослуживцев, чрезвычайно дорожащих "творческим коридором", а был и такой на "Ленфильме", и "творческим буфетом", и вообще творческим творчеством, но отказать себе в очередном бегстве в армию уже не мог.
От кого бежал?
От всего и от всех, и потому чувство необыкновенной легкости охватывало и душу и тело, как только трогался поезд на Мурманск с Московского вокзала. Но для подтверждения всей полноты моего бегства мне нужно было прыгнуть в башню, захлопнуть люк и довернуть запорную рукоятку. Вот так! Теперь можно было спокойно откинуться и вздохнуть полной грудью. Этот миг чрезвычайно краток, считанные секунды, потом нужно сразу подключиться к ТПУ1, выйти на ротную связь или на связь с "вышкой" и т. д. Но дело было простым, ясным, недвусмысленным и требовало понятных усилий. Попал - значит, попал. Промазал стало быть, промазал. А в кино? В кино "попал - не попал" - это не факт, а мнение, суждение, впечатление. Игру, как говорят футболисты, делает судья. Так добро бы еще один судья, ну два боковых, а то ведь как галок на березе. Если бы тебе в левый наушник давали при стрельбе горизонтальные поправки, в правый - вертикальные, по ТПУ еще что-нибудь механик-водитель советовал, а с "вышки" бы по ходу, прямо на директрисе, меняли дистанцию до цели... И можно только изумляться тому, что при всех этих условиях, делающих простую стрельбу из танка практически бессмысленной шумихой, в кино-то умудрялись попадать! Так и я же по должности на киностудии был в числе тех, кто дает поправки "на ветер". Регламентированная, тяготеющая к машинальному исполнению во многих своих ритуалах армейская жизнь предрасполагает к внутренней свободе и сосредоточенности. Расписанная заранее, она ждет и требует от тебя так немного. В этой запрограммированной и предсказуемой жизни я отдыхал со всей возможной полнотой от жизни, программу которой приходилось составлять и корректировать по обстоятельствам самому, а исполнение ее было непредсказуемым, поскольку от тебя не зависело даже наполовину.
Говорят, в монастырях есть трудники - послушники по обету, берущие на себя временные и посильные обязательства, как правило связанные с простой работой. В трудники идут люди, не видящие иной возможности привести свое душевное хозяйство из состояния зыбкого, неустойчивого в ясное и прочное.
А куда неверующему податься? Мне провидение или счастливый случай подсказали спрятаться в танк. А вы куда прячетесь? Или у вас все в порядке?
Но спрятаться от всех и от себя прежнего, мирского - это все-таки полдела, надо же как-то и в мир возвращаться.
Я эту задачу решал с помощью закорючки, она-то мне и служила ключиком, крючочком, для того, чтобы войти туда, откуда, как оказалось, и не уходил, душа тех мест никогда не покидала.
В детские годы после войны я долго жил в Заполярье, а для пацана и приземистая тундровая поросль чуть не дебри, вот и зацепила, зацепила меня на всю жизнь голенастая закорючка с тремя белыми лепестками вразлет. Куда же мне теперь без нее?
Есть у Аларкона такие стихи: "Росток, который в дни весны не мог осилить кривизны, уже вовек не распрямится". Если бы я рассказал этот сострадательный стишок своему цветку, он бы затрясся от смеха. По причине природной изломанности упругого сухого стебля мой цветок совершенно непригоден для букета. И видит незаходящее полярное солнце, что я ни по детскому неразумению, ни от отроческой лихости, ни в юношеской истоме ни единого стебля не сломал, ни одного цветка из земли не вырвал. Растут они среди камней и по сырым краям болот, иногда и в сами болота забредают, редко соединяясь в компанию в два-три кустика, а то все больше поодиночке. Но живое должно тянуться друг к другу, как-то соединяться, вот и мои сухонькие, голенастые, в три лепестка соединяются духом!
Есть в словаре парфюмеров такой термин - "нота". В одних духах есть "нота" сена, в других "нота" шафрана и т. д. А мои любимицы, разбросанные кто где придется, все вместе источают... музыку тундры, полную упоительной нежности и головокружительной глубины.
Ты моя первая любовь, ты мое первое в жизни открытие, я долгое время не знал твоего имени, и зачем знать имя единственной!
Ты ни от кого не таишься, но, когда я узнал твою тайну, узнал, что и ты живешь двумя жизнями, мое восхищение обрело плотность преданности и почтения.
Моей красавице с белыми, словно из снега вылепленными лепестками не хватает скудного полярного лета. И что ж ей, не жить?
О! моя умница додумалась до того, до чего человеку и с двумя ботаническими образованиями не додуматься.
Распускает моя милая свои лепестки, а у нее бывает и два, и три цветка на одном не осилившем кривизны стебле, и подставляет их изумленному солнцу и шалеющему от душу сжимающего запаха ветру, с достойной скромностью украшает собой безликие голые камни и ржавые мхи болот все недолгое лето и... преспокойно уходит себе в полном цвету под снег.
Как и все, кто в безвыходном для других положении легко находит исключительно простой выход, она, наверное, довольна собой и под снегом чувствует себя так же уверенно и надежно, как будто ничего особенного и не случилось. А прозрачный плащ из тончайшего воска, прикрывающий и лепестки и листья, защищает от холода не хуже, чем горностаевая шубейка.
Весной там, где спрятался на зиму цветок, солнце пригревает особенно усердно, ему же не терпится взглянуть, каково почивала его старая знакомая.
За май и июнь снег с божьей помощью растает, глядь, и прямо из-под снега является моя красавица с букетиком цветов, будто бы ей и под снегом светило солнце!
Но теперь ты не теряешь время, ты собрана, ты деловита, предстоит самое важное. Теплые дни наперечет, ты слышишь веселый звон хрустальной воды вокруг, ты упиваешься соками оттаявшей всего-то на полметра земли, ты торжественна и прекрасна, в тебе зреет плод, ты набухаешь плодом, полнишься волшебными семенами, готовыми повторить твою мудрость и твое совершенство, несущие в себе еще не явленную твою красу, моя любимая; на исходе бесконечного полярного дня во всем бесстыдстве своего счастья ты брызнешь спелыми литыми семенами вдогонку скатывающемуся куда-то в глубокую пропасть, на долгую ночь солнцу! И ветер подхватит твой дар и посвятит его земле...
