Синяя бандероль опустила артиста с театральных небес на грешную землю. Он впервые почувствовал, что земля вращается и колеблется. Он получил приглашение к игре со смертью.

Эрих помог фрау Вильде взгромоздиться на велосипед, подтолкнул ее и, как только она скрылась из виду, медленно разорвал пакет. Перед глазами плясали строчки: «Мобилизационное предписание… Вам необходимо двадцать восьмого ноября 1942 года в семь утра явиться во двор казарм генерала Людендорфа для прохождения действительной воинской службы в вермахте. При себе иметь следующее… В случае беспричинной неявки вы будете отвечать перед имперским судом по законам военного времени…»

Это финиш, теперь ему не отвертеться… Куда его пошлют? На Восток? Увы, русские научились воевать. Они оказались не такими примитивами, «унтерменшен», недочеловеками, какими рисовала их пропаганда Геббельса. Они отбросили немецкие войска от Москвы, ведут ожесточенные бои в Сталинграде. Гитлер заявляет, что это ключевой город, через него проходит снабжение России нефтью, пшеницей. Но битва за Сталинград, похоже, завершится победой русских. И вся военная кампания в России оказалась не такой легкой, к какой привыкли немецкие офицеры и солдаты на Западе. Весь победный поход на Восток превратился в затяжную смертоносную войну с неизвестным исходом…

В самом мрачном настроении подходил Эрих к своему жилищу. Мансарду с покатым потолком он обставил новой мебелью, постелил ковры. Отец помог ему выбрать клавир, настроил его. Эрих уже опробовал новый инструмент, звучал он прекрасно. На нем разучивал новые этюды Шопена, сонаты Гайдна, исполнял пьесы собственного сочинения. И что теперь? Все это выкидывать? Клавир вернуть родителям? Но у них есть свой рояль. Взять с собой на фронт?

Он поднялся по скрипучей, натертой мастикой деревянной лестнице. Постоял перед дверью. Пахло ароматным кофе. Его сварила Блюмхен, она ждет. На патефоне вращалась пластинка, звучал веселый марш, любимый марш всех немцев «Берлинский воздух» Пауля Линке. Под такой особенно здорово гарцевать на лошади. Но Эриха не радовала ритмичная бравурная музыка со свистом, с притопыванием. В его душе звучал другой марш: трагический, медленный, с ударными аккордами, растянутый, как кладбищенская процессия, – Соната номер два Фредерика Шопена, «Похоронный марш». Послушаешь такой, и хочется лечь. Хочется закрыть глаза и на груди сложить руки…

Трагическим голосом рассказал он Луизе о мобилизационной повестке. Она прочитала, лицо у нее вытянулось.

– Это еще не конец, Эри, – она пыталась поднять его настроение. – Надо обязательно поговорить с интендантом, он к тебе хорошо относится. Он отстоит тебя. Ты нужен театру. Как мы без тебя?..

Эрих молчал, плохо прислушивался к тому, что говорила Блюмхен.

– Очнись, Эри! – настаивала она. – Не надо унывать, все еще может измениться к лучшему…

– К лучшему… – устало повторил за ней Эрих. – К лучшему возврата больше нет, Блюмхен. – Он вздохнул. – Я, конечно, поговорю с интендантом. Я обязан его предупредить. Но я знаю, что он мне ответит…

Дальше разговор не клеился. Все планы поездок в Берлин к театральным друзьям, затем в Потсдам на киностудию Бабельсберг пришлось отменить.

– Не отчаивайся, дорогой, – тихо в ухо нашептывала ему Луиза. – Я тебя не брошу, я буду ждать. Помни об этом.

– Да, я буду помнить, – соглашался он с ней. – Но ты пойми, – Эрих протяжно вздыхал, – я не смогу больше играть на сцене. Это удар, нокаут. Труффальдино во мне больше нет. Даже если получу отсрочку, не смогу восстановиться…

На следующее утро интендант театра крутил протянутую ему повестку и хмурился. Потом жестом указал Эриху на кресло и тяжело вздохнул.

– Да-да, герр фон Ридель, к сожалению, это неизбежно, – печальным голосом произнес он. – Можно было предполагать, что этим все закончится. – На лице интенданта появилось скорбное выражение. – Я предложил Гольдони, профессор Ламмер решил дать вам роль Труффальдино, вы талант. Все это так… Но у меня были сомнения… Возраст у вас мобилизационный. Отстоять вас я не в силах. – Он вздохнул. – Отсрочку может дать только высшее берлинское партийное руководство, – он указал пальцем наверх. – Меня давно предупредили. Сказали, чтобы готовил замену. Прислали письмо. – Он показал лист бумаги. – Я тянул с ответом… Вместо вас мне предложили фронтовика, калеку. – Он сокрушенно покрутил головой. – Его ранили в России, у него перебито колено. Он хромает. На фортепиано не играет, участвовал в семейных комедийных постановках. Представляете, какой он артист?! Кем я заменю Труффальдино? – с горечью произнес интендант и встал. – Да, нам, театральным деятелям, надо считаться с реальностями нынешнего времени, – твердым изменившимся голосом произнес он. – Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба, герр фон Ридель. Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России… Но мы будем вас ждать. Вы нужны зрителям, нужны, но потом, после нашей победы. Помните об этом!

Эрих вышел из театра подавленный. Луиза сидела на скамейке в скверике.

– Ну что он сказал, что?

Эрих обреченно махнул рукой.

– Лучше бы не ходил. Нам, театральным деятелям, приходится считаться с реалиями военного времени, – с иронией в голосе, подражая интенданту, произнес он. – Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба. – И с той же иронией закончил: – Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России…

Ту последнюю ночь он практически не спал. Накануне задержался в театре, надо было со всеми попрощаться, выслушать слова сочувствия, пожелания вернуться с победой. Потом побывал у родителей. Они всплакнули, не ожидали, что их сына, ведущего актера, отправят воевать. Это был для них шок. Эриху с трудом удалось вырваться от них. Вместе с Луизой они выпили в кнайпе «У Матильды», потом отправились к нему в мансарду. И болтали, болтали…

Уже под утро Луиза на прощание вполголоса спела ему грустную песню расставания «Лили Марлен», написанную еще в 1914 году перед отправкой немецких солдат на Восточный фронт. Ее голос грустно выводил:

Луиза пообещала проводить его и заснула…

Рано-рано утром со своим вещмешком в темноте он в одиночестве отправился по улицам в направлении казарм генерала Людендорфа. А в голове звучал голос Блюмхен: «Возле казармы, в свете фонаря…»

Город давно проснулся. Люди спешили к рабочим местам, по булыжной мостовой гремели запряженные лошадьми повозки, изредка мелькали тени черных автомобилей, со светомаскировкой на фарах. В некоторых окнах домов горели рождественские свечи.

Перед входом в воинскую часть едва светились два плафона. Теперь все изменилось, все приглушено, военные маскируются, не хотят, чтобы луч света пробивался наружу, никаких улыбок, служивые двигаются молча, как заведенные. Ни малейшего намека на торжественную атмосферу. Все настроены по-деловому, все выполняют свой долг.

На КПП он предъявил повестку, его проверили по списку и направили на плац к дежурному офицеру. Тот снова проверил по списку и указал ему место для построения на плацу. Там собрались новобранцы. Сколько их? Две-три сотни, если не больше. Наконец всех построили, снова пересчитали. Появившийся гауптман представился начальником учебной части, поздравил прибывших новобранцев с началом службы в учебном полку и пожелал им за два месяца побыстрее освоить азы армейской науки, принять присягу фюреру и фатерланду и отправляться на фронт, доказывать делом свою преданность идеалам Третьего рейха и бить врага. После краткой речи их предоставили в распоряжение лейтенантов и унтер-офицеров, чтобы те распределили всех по ротам и взводам.