Эрих освободил тесемки каски. Голове стало легче. Боже праведный, неужели, когда-нибудь эта затяжная война прекратится, наступит мирное время, он скинет темно-серую пропотевшую солдатскую робу, сбросит сапоги, помоется под настоящим горячим душем, проведет новеньким лезвием по щетинистым щекам, наденет цивильное платье? Эта сцена с голыми купающимися не выходила у него из головы. Ведь они отдыхают, им тоже надоела война.

Эх, дали бы ему хоть три-четыре денечка отпуска, смотался бы он в родной Франкфурт, поговорил бы с отцом, с матерью. Встретился бы с Луизой Блюм. Она писала ему, что собирается перебраться в столицу, будет петь в Берлине в офицерских казино. А не заехать ли ему в Дюссельдорф, где он выступал в городском театре в комедийной пьесе местного драматурга Фолькера Вагенхауза «Муж, жена и сосед»? Ее превратили в водевиль с музыкой, пением и танцами. Эриху выпала роль соседа-соблазнителя. Его напарницей по спектаклю оказалась местная красавица, жена драматурга Альмут. С ней он танцевал, кружился, амурничал… А после спектакля? А после спектакля они гуляли по набережной вдоль Рейна и целовались по-настоящему. В последнее время Эрих не получил ни одного письма ни от Блюмхен, ни от Альмут. Обе молчат. Что с ними?

Раздавшиеся сзади выстрелы заставили его броситься на землю. Он подполз под раскидистую елку. Вилли спрятался за дерево, но не выдержал, обернулся и пустил в ответ очередь, за ней вторую. Кто его просил, зачем обнаружил себя? Что теперь ждать? Прошло минуты три-четыре. Тишина. Эрих поднял голову. Вилли таращился на него, знаками показывая, не пальнуть ли еще? Эрих отрицательно покачал головой. И пополз к нему. Но тут левой ногой зацепил за какой-то провод. От ужаса застыл. Все тело пронзило словно электрическим разрядом. Мина?

Несколько мгновений лежал не шелохнувшись. Потом стал подтягивать левую ногу. Ему мешало что-то тяжелое. Он обернулся назад и под елкой заметил темный мешок. Что это? На мину никак не похоже. Вещевой мешок? Такие он видел у русских солдат. А если в нем мина? Он перевел дух. Так мины не ставят. Нога не освобождалась. Он потянул сильней и все понял: зацепил за телефонный провод, привязанный к мешку. Странно, кому взбрела в голову идея – привязать вещмешок к кабелю? А, будь что будет, развернувшись, левой рукой он вытянул блеклый вещмешок из-под елки. Тяжелый, как будто в него наложили железа. За ним тянулся телефонный кабель. Провод чужой, черной окраски, это не немецкий.

Эрих развязал тесемки мешка, сунул руку и вытащил из него кожаную сумку, за ней планшет. Вот это да! Полевая сумка офицера? Посмотреть? Этот вещмешок не бросили, а специально положили под елку. Спрятали, оставили для каких-то своих дальних целей. И телефонный кабель привязали, чтобы отыскать было проще. В любом случае это неплохая добыча. Эрих еще раз запустил в вещмешок руку и вытащил меховую шапку, теплые овчинные рукавицы. Что там есть еще? Он достал компас, увеличительное стекло – немецкое, производство завода Карл Цейс, затем карту, бинокль, фотоаппарат «лейка», естественно, немецкий, все того же завода Карла Цейса, несколько неиспользованных фотопленок «Агфа» и бутылку с русской наклейкой «водка». В кожаном футляре прекрасный русский нож с вырезанной на ручке надписью. Есть чем похвастаться перед фельдфебелем.

Эрих еще раз засунул руку в вещмешок и вытащил пистолет. Это был полностью заряженный немецкий «вальтер». Он считался офицерским, калибр девять миллиметров. Ура, у них появился свой трофей, куда побогаче, чем жирные караси! Были в мешке и консервы – рыбные, мясные. Значит, на столе у ребят появится хорошая закуска. Вот только нож Эрих решил оставить себе. Это нужная вещь. С такими трофеями не стыдно будет смотреть в глаза фельдфебелю. А он, наверняка, потянет Эриха на доклад к лейтенанту. Может, за эту находку ему дадут отпуск?

Они возвращались с пустыми канистрами, но не с пустыми руками. Вилли сразу оживился, когда увидел, какой военный трофей захватил Эрих. Забыл про натертые ноги, про выстрелы, предложил на полянке все разобрать и поделить по справедливости. Ишь, какой умный выискался!

– Ничего трогать не будем, – сказал, как отрезал, Эрих. – Все принесем в роту. Пусть фельдфебель доложит лейтенанту. Главное, чтобы нас никто не упрекнул в трусости.

Теперь никто не скажет, что они бесплодно провели время. Они напоролись на разведывательный отряд русских, стали отстреливаться. Слава богу, благополучно ушли от погони. Вот так надо будет доложить. И результат их боевой операции – русская офицерская полевая сумка.

Но что это? Сзади снова кто-то выпустил автоматную очередь. Одну, вторую. Пустые канистры улетели в стороны, они бросились на землю, уползли в кусты. Трещал не русский автомат, нет, у него не такая частота выстрелов, это был немецкий, машиненпистоле МП-38. Бьют свои? Но выстрелы звучали с разных сторон. Короткий перерыв, и снова стрекот автоматов. В ответ пулеметная очередь. Целый бой.

Опять Вилли выставил свой автомат. Но теперь он смотрел на Эриха, просил разрешения. Тот отрицательно покачал головой. Кто же это стреляет? Те парни, что были у озера? Они уже далеко. И вокруг все снова смолкло, ни звука. Только легкий ветерок зашевелил ветви деревьев. Но кто-то прячется за деревьями, кто-то прислушивается к чужим шагам и ждет появления на тропе немецких солдат.

Они лежали в тишине, наверное, минут двадцать. Не двигались, выжидали. Эрих поднял голову, посмотрел по сторонам. Все вроде тихо. Он подполз к ели, задышал смолистым воздухом. Этот запах снова напомнил о родине. Как там, все ли в порядке? Родители писали коротко, они всем довольны, ему не о чем беспокоиться. Дядька Отто передавал ему милитаристские приветы и пожелания побыстрее стать фэйнрихом. Зато Блюмхен в последнем письме сообщила, что молодые незамужние женщины в Германии только и говорят о новом законе, согласно которому каждая нордическая женщина до 35 лет обязана нарожать нордическому мужчине как минимум четверых детей. И потом поменять суженого! И снова рожать четырех? А ей скоро тридцать. Она старше Эриха на три года. Значит, следует срочно подбирать достойного мужчину. Эрих не собирается сделать ей предложение? Ведь если она выйдет замуж за солдата, воюющего на Восточном фронте, государство будет платить ей двести рейхсмарок. Приезжай поскорее, любимый, я соскучилась…

Поехать домой? Чтобы потом Блюмхен рожала? Проблемы деторождения его не волновали. Он не ответил. И она перестала ему писать. Обиделась?

Боже, о чем он только думает. Куда он поедет, в какой Берлин? Эрих не заметил, как к нему приполз Вилли.

– Чего ждем? Пора возвращаться. В лесу все спокойно.

Эрих приподнялся, взвалил на плечо рюкзак. Прислушался. Они, пригнувшись, побежали в сторону густого ельничка. Теперь деревья служили надежным заслоном. Выпрямились и осторожно двинулись дальше.

– Давай, Вилли, побыстрее, – негромко произнес Эрих, когда заметил, что напарник стал задыхаться и отстал. Вилли, этот нордический тип, рыжий, голубоглазый житель Мюнхена, вотчины нацизма и фюрера, оказался тяжеловат на подъем, ленив и трусоват.

Эрих остановился, перевел дыхание, обернулся. И в этот момент где-то сбоку застрекотал автомат. Вилли вскрикнул, схватился за левое плечо, повалился на землю. Теперь Эрих не выдержал, пустил очередь, за ней вторую и бросился на помощь напарнику, успел его подхватить.

– Что с тобой?

– Кажется, в меня попали, – одними губами прошептал тот, убрал руку с левого плеча, она была в крови.

– Потерпи, Вилли. Сейчас перевяжу, – ответил Эрих. Они привалились к дереву, он наскоро перебинтовал Вилли. – Дойдешь сам?

– Нет. Дай отдышаться, я, кажется, потерял много крови. – Вилли пнул ногой в дерево. – Это все из-за твоего вещмешка, – зло произнес он. – Русские тут под каждым кустом устроили засаду! Дернули их провод, вот они и прибежали.

– Ладно, Вилли, оставь сачок здесь, потом я его заберу вместе с канистрами. Обопрись на меня.