– Помогите! – закричала громко, так что стекла зазвенели, и мне тут же закрыли рот, я укусила руку с тошнотворным запахом сигарет.

– Не ори, сучка! Не убудет с тебя! Не целка ведь! Ставь ее раком! Я первый! Кофту на голову натяни!

Они задрали мой свитер и натянули мне на лицо, опрокидывая на ступени. Я попыталась поползти вперед, но меня потянули за волосы вниз. Счесывая колени и ломая ногти, я пыталась вырваться, захлебываясь слезами и зовя на помощь, мыча и брыкаясь. В этот момент зазвонил мой сотовый.

– Бл*дь! Стоп! Остановитесь, мать вашу! Стоп, я сказал!

Послышался звук удара и скулеж.

– Ты охерел! Что такое?! Мать твою! Ты мне губу разбил!

– Успокоился? Всё, отпустили! Уходим!

– Какого хрена, Вадим?!

– Уходим, я сказал! Все, Гуня. Поигрались – и хватит!

Задыхаясь и всхлипывая, я пыталась одернуть юбку и свитер. Тот, что в серой куртке, наклонился ко мне и протянул сумочку.

– Домой идите. Пошутили мы.

– Уб-лю-док! Тварь! – захлёбываясь и пытаясь отдышаться, а еще рассмотреть лицо его.

– В темноте сами не ходите больше. Телефон в сумку положил. Простите их. Не хотели они. Всё, пацаны! Валим отсюда!

Топот ног доносился все ниже и дальше.

– Ты че? Трахнули б, не узнал бы никто! И айфон у нее взять могли, и золото на ней!

– Ниче! Ты что – насильник, Игорь? Тебе телки не дают? Не думал, что ты мразь!

– Та ладно тебе, ты че? Че сразу мразь?

– Одно дело айфоны тырить, а другое – насильно бабу втроем трахать. Все, забыли.

Дверь подъезда громко хлопнула, и в этот момент я разрыдалась, чувствуя, как по телу стекают капли ледяного пота градом. Снова зазвонил сотовый. Достала дрожащими руками, несколько раз уронила. Встала с пола на подгибающихся ногах, прижалась к стене. Выдохнула и ответила дочери снова.

– Мам! Ты чего трубку не берешь? Мам!

– Не могла в темноте телефон найти. Я уже дома.

– Мам, точно все хорошо?

– Да. Все хорошо.

– Ладно. Я спросить хотела… можно я, когда вернусь, в клуб поеду?

– В клуб?

Включился свет в подъезде, и я опустила взгляд на свои счесанные колени с порванными колготками, на заколку, валяющуюся на лестнице.

– Ну можно или нет?

– Когда?

– В среду. Я не одна… я с парнем.

– Хорошо.

– Да?

– Да.

Я подошла к лифту и нажала кнопку вызова. Колени все еще предательски подгибались.

– Ма, пока папа не слышит. Я с мальчиком познакомилась. Его Вадимом зовут. Он такой красивый, мама!

«– Какого хрена, Вадим?!

– Уходим, я сказал! Все. Поигрались – и хватит!»

Мерзкое имя. Почему именно оно?

– Я приеду и все расскажу.

– Где познакомилась?

Зашла в лифт, нажала на семерку. Ноготь сломан до мяса.

– Ну какая разница – где… я влюбилась, мам. Он такоооой. Ой. Все, папа идет. Чмок.

Все плохое забывается. Так устроены люди – у плохого нет свойства задерживаться внутри нас, потому что мы не любим помнить то, что нарушило наше душевное равновесие. Никто не любит пребывать в когнитивном диссонансе и возвращаться снова и снова в свои кошмары. Если, конечно, они не становятся навязчивыми. Я тоже забыла. Ровно до очередного перебоя электричества и необходимости подниматься домой без лифта. В этот раз я пережидала в машине и вверх на седьмой этаж карабкалась с двумя соседками и сумками с продуктами даже днем. Но плохое, конечно же, забывается. Это, наверное, осторожность – больше не ходить одной по темному подъезду.

Особенно в день рождения любимой и единственной дочери думать о плохом не хотелось совершенно. В воздухе уже не просто пахло весной, а она вовсю бушевала цветущими садами и пением птиц, гремела грозами и даже отдавала вкусом моря на губах. Хотя я его не люблю. Да-да, есть люди, которые не любят море. Они существуют. Я предпочитала зимние горнолыжные курорты, горные озера, тайгу. Мой бывший муж тащил меня в Дубай, где я весь день проводила в отеле и не высовывала нос из-под кондиционеров. На море мне нравилось смотреть только из окна, как и на песок с пальмами. Таська говорила, что в прошлой жизни я просто была Робинзоншей Крузо, застряла на острове, и моя нелюбовь несет генетические корни. При мысли о дочери улыбнулась и облизнула палец, испачканный в сметанном соусе, и посмотрела, как пропитался торт в холодильнике.

Последние приготовления на кухне, уже подтянулись первые гости – одноклассницы Таськи, с которыми она расстанется в этом году. Черт, как моей дочери может быть семнадцать, если мне самой недавно было столько же, и чувствую я себя примерно точно так же, как и тогда, с одним исключением, что в зеркале мне уже этот возраст не показывают. В голове не укладывается. Моя подруга Ленка недавно выдала, что в следующем году моя дочь будет уже на год старше меня.

Девчонки едва пришли – засунули любопытные физиономии на кухню, спросили, чем помочь, и получив по сырному шарику, ушли в комнату дочери. Помогать уже особо было не чем, мы с Тасей всю ночь салаты резали и торт пекли до самого утра. Мать Леши по скайпу звонила, предлагала не возиться, а отметить в кафе, но я люблю дома. Люблю сесть за стол, видеть, как едят то, что сама готовила, как дочку нахваливают за вкусную выпечку. Она у меня умница, всегда помогает. И тоска какая-то задушила, взрослеет так быстро, и скоро, может быть, не будет у меня этих столов с посиделками. Отец Таську звал в столицу учиться, и я умом понимала, что это прекрасное предложение и огромные перспективы, а сердцем… сердце больно стягивало железным обручем от мысли, что надо дочку от себя отпустить. Уедет к отцу, и останусь я и моих три кота. Точнее, моих два. Один Настасьи – она его с какой-то подворотни прошлой весной притащила. Мы его с пипетки неделю откармливали. Вопреки прогнозам ветеринара, что он точно сдохнет, наш Венька выжил на радость нам и на горе двум «старикам», которые до сих пор считали его вражеским десантом и охраняли от него стратегически важные точки в нашем доме, то есть собственные миски и горшок. Пришлось для Веньки делать его личный угол с едой и домиком. Кто-то из котов потерся о ноги, пока я красиво раскладывала запеченный картофель на блюдо и украшала укропом, приоткрыла окно и голос дочери услышала – та вышла на балкон, с кем-то говорила по телефону. Невольно прислушалась. Нет, я не сую нос в ее дела. Но это непреодолимое любопытство, с ним ничего не поделаешь. Хочется знать – и с кем говорит, с кем дружит, куда ходит. Мы с ней, конечно, близки, но всегда есть сомнения, что тебе далеко не все рассказывают.

– Конечно, жду. Очень.

Улыбается. Я не вижу. Я слышу, как она улыбается. Такая уже взрослая моя Настася, такая… как же время быстро летит. Пару месяцев назад платье на выпускной выбирали, а, кажется, только вот в первый класс пошла, и я ей банты белые завязывала.

– Как не приедешь? Вадииик, ну ты же обещал! – улыбка явно пропала, в голосе звенела обида. – Ясно. Мог бы и предупредить, что уезжаешь. Нет, я не расстроилась. Спасибо. Все. Пока. Мне маме помогать надо.

Я отпрянула от окна, а она на кухню вошла, тарелками гремит, напряженная до предела, сжатая в комок нервов.

– Тась, ты чего?

– Ничего, мам. Все хорошо.

А я вижу, что вот-вот расплачется. Резко ее к себе повернула за плечи.

– Послушай меня внимательно. Я не лезу в твои дела и редко тебе что-то советую. Потому что собственные ошибки самые вкусные, а чужие совершенно не интересны. Но я так тебе скажу – если человек изначально так себя ведет и пренебрегает тобой, если в его приоритетах не ты, то он никогда не изменится. Понимаешь? Никогда! Люди не меняются. Они просто взрослеют и умеют прятать свои недостатки.

– Ты по себе судишь? – повела плечами, и я разжала руки. Не так давно от отца приехала. Взбодрённая, накрученная, обработанная свекровью и Лешей, который не оставляет надежды вернуться ко мне. Как и я не оставляю надежды, что он прекратит делать эти бесполезные и ужасно бесящие попытки все еще контролировать мою жизнь из другого города.