В клетке сыро, воняет крысами, зато в любое время дня и ночи царит полумрак. В тени Вортигерн чувствует себя спокойнее.

— Значит, ты — сын Утера.

Сомнений в происхождении пленника нет. Меч — главное доказательство, но Вортигерну куда больше говорит прямой притворно затравленный взгляд. Так изображают страх люди, которые не умеют бояться. Он помнит этот взгляд из далекого детства, когда проявились первые намеки на его магический талант. Вортигерну было страшно, он прятался в лесу возле замка, и этот взгляд нашел его заплаканного недалеко от муравейника:

— Все будет хорошо, — сказал Утер, и все стало хорошо.

Вортигерн следит за ложью пленника и вспоминает хорошие дни, давно ставшие прошлым. Годы ученичества, беззаботные встречи там же, в лесу.

— Я могу заколдовать ворона, хочешь?

— Ты можешь заколдовать кого угодно.

Артур похож на Утера не только взглядом. Он реагирует так же быстро. В королевской семье промедление означает смерть. Если не успеваешь понять, что ветер сменил направление, можешь все потерять. И Артур отчаянно цепляется за жизнь, понимая, что ему грозит. Если бы только Вортигерн понял, что грозит ему много лет назад. Если бы вовремя разглядел угрозу.

— Игрэйн, — сказала угроза, — так и зови меня, никаких «миледи».

Игрэйн была сказочно красива. Если бы Вортигерн мог, он влюбился бы в нее и дрался бы за нее на турнире, а потом проиграл и со счастливым лицом отдал под венец старшему брату. Но он не мог, как не мог вызвать Игрэйн на поединок, одолеть ее и навсегда избавить от нее Утера.

— Я люблю ее, — он услышал это в их тайном месте. Прямой взгляд Утера превратился в бегающих с места на место муравьев — так выглядели его глаза со стороны. Он словно боялся чего-то. — Прости, я люблю ее.

Артур умен. Возможно, в ловкости он превосходит отца. Проверить это уже не удастся, потому что избавиться от Игрэйн Вортигерн не смог, но избавиться от Артура сможет.

Они еще приходили туда, к месту, где был муравейник. Даже когда Игрэйн стала законной женой, королевой, «миледи». Утер не поднимал взгляд, но приходил, и в последний раз они виделись, когда Вортигерн узнал об Артуре:

— У меня будет сын, представляешь? Сын! — Утер поднял взгляд, и эта встреча стала последней. В его взгляде не было ни прямой уверенности, ни растерянности — только затравленная, смущенная радость. Как будто он вынужден был извиняться за то, что счастлив.

— Найди себе жену, у тебя тоже родится сын, ты не представляешь, что это такое, не представляешь себе это чувство, — Утер плакал. Как Вортигерн, когда узнал, что может зачаровать ворону. Зачаровать Утера он больше не мог. Только смотреть, как тот ползает на коленях перед Игрэйн. Она была прекрасной женщиной, достойной и честной. Будь она вероломной обманщицей, все было бы гораздо проще. Если бы только она его не любила, если бы не могла принести ему сына.

— Я исчезну! — кричит пленник. — Вы меня не увидите, клянусь.

Вортигерн смотрит в честные глаза умелого лжеца и улыбается. Он тоже клялся. В верности своему королю, в любви — Эльзе. Даже Мордреду — в желании получить трон. Артур талантлив, ему бы несколько лет тренировок, тогда, возможно, поверить в эту ложь сможет не только городской простофиля.

— Ты почувствовал ее, не так ли? Власть.

Наивное лицо сохраняет маску невинности, но в голубых глазах Вортигерн замечает главное — отголосок, утвердительный ответ. Конечно, он почувствовал силу меча. Меч понадобился Утеру для благого дела. Он делал Утера сильнее. Превращал его в невероятно могучего воина. Утер с мечом мог противостоять волшебнику. Как будто у него не было другого способа одолеть Мордреда. Как будто он не мог обратиться к брату и попросить. Человек, который однажды почувствовал, какую власть дает магия, больше не сможет забыть об этом. Артур не отступит, как когда-то не отступил Утер.

— Я никогда не обладал властью. И я никогда не стремился заполучить ее.

Беседа с пленником начинает надоедать Вортигерну. Он рассчитывал на достойное прощание с объектом многолетней ненависти, а вместо этого получил дешевый спектакль. Пендрагон, который не стремится к власти! Курам на смех.

— Что за человеком ты мог бы стать, будь у тебя в руках наследство отца? — спрашивает Вортигерн. У самого себя, но пленник неожиданно отвечает:

— Я стал бы никем.

Вортигерн молчит. Тщательно спланированный им сценарий прерван. Пришло время выйти из клетки, но Артур сумел удивить его, и он остается.

— Будь у меня в руках наследство отца, как вы сказали, сир, — мальчишка не забывает об обращении ни на секунду. Его отец вечно забывал об этих формальностях, как и его мать. — Будь у меня в руках власть, я стал бы никем. Сундуки, которые вы нашли, — это улица. Бордель, таверна, порт, ворота. Вы увидели результат. Вы не видели дорогу.

Вортигерн молчит.

— Каждая монета — удар. Сначала били меня. В маленьких сундуках монеты, которые я получил ребенком. Вы можете сосчитать синяки и ссадины. Потом бил я. Больших сундуков больше — это синяки и ссадины других людей. Теперь я почти не бью, а меня бьют совсем уж редко, но монеты продолжают течь. Как вы верно заметили, сир, у нас много общего, — взгляд мальчишки становится злым.

Отчаянную иронию Вортигерн принимает в качестве комплимента. Ему тоже не приходится больше бить. Во всяком случае, не так часто, как раньше. Власть достается силой, и мальчишка понял это, как понял и то, что сделало его мужчиной. Во всяком случае, позволило избавиться от детских иллюзий, в которых навсегда остался его отец. Вортигерн решает проверить еще одну вещь:

— Расскажи мне о своих друзьях. Мы познакомились с некоторыми — очаровательные девушки, но большая часть разбежалась. Ты обещаешь мне, что уйдешь, но я знаю, куда возвращаются люди. Не к домам, не к заработку — к друзьям и любимым. Попробуй убедить меня.

— Мне не в чем вас убеждать, сир, — отвечает мальчишка, — вы не отпустите меня. Сначала я думал, что у меня есть шанс, но теперь — нет. Вы пришли, чтобы попрощаться. Вы не убили меня сразу, потому что вам нужна публичная казнь. Верно? Так для чего мне убеждать вас? Я уже труп.

Вортигерн наклоняется ближе к пленнику:

— Я — твой дядя, Артур, не забывай об этом.

— Мы встретились несколько минут назад, вряд ли это успело растрогать вас. Вы производите впечатление человека без избытка сантиментов, сир.

Вортигерн отмечает, что, несмотря на хамство и злость в голосе, мальчишка упрямо повторяет его титул. Не выплевывает банальным обращением, а вкладывает смысл, как будто хочет донести мысль.

— Вряд ли ты успел хорошо узнать меня.

— Если позволите, сир, я поделюсь наблюдениями.

Вортигерн выдавливает улыбку, подходящую моменту, хотя на самом деле ему хочется рассмеяться. Мальчишка ходит по грани, балансирует между опасной дерзостью в адрес короля и почти дружеской иронией. Неудивительно, что у него достаточно влияния, чтобы держать на коротком поводке Черный Легион. Их, конечно, придется встряхнуть, чтобы вспомнили, кому поклялись служить, но очарование Артура понятно. И опасно.

— Вы одиночка, — говорит мальчишка, — корона на вашем колене принадлежала, как вы утверждаете, моему отцу, и это наводит на нехорошие мысли. Вы как будто не уверены, что можете владеть ей.

Прежде чем Вортигерн успевает перебить наглеца, тот вскидывает вверх палец:

— Позвольте продолжить, сир.

Он дожидается еще одной фальшивой улыбки и говорит:

— Для меня это не проблема, сир. Я родился в Лондиниуме, в борделе, и меня воспитывали проститутки. Вы в этом… в этой клетке, в этом замке, возможно, догадывались о моем существовании. Я не вижу у вас большого удивления, момента вроде этого вы, определенно, ждали. И я, по вашему плану, вероятно, должен был выразить протест по поводу такого обращения. Но я придерживаюсь другого мнения, сир. Зачем сражаться, если можно договориться? Я знаю, что в этой схватке, — он гремит наручниками, — мне не победить. Я не хотел этого, я даже не знал о том, кто я, до того, как вы сказали мне об этом. И я готов не знать об этом дальше…