Предпенсионного возраста грузовичок, ревя бензиновым мотором, шпарил под горку, как угорелый. В октябре ему вместе с рулевым предстояло сделать дембельский бросок до советской границы. А пока мы, подпрыгивая на кочках, словно на родной российской дороге, повторяли одно на всех заклинание: "Вода, вода, вода...".

Неширокая, но быстрая речушка отделяла природное плато от утопающего в зелени кишлака. За ним вертикальной стеной стояли каменистые голые горы. У мосточка мы свернули вправо и тормознули у передвижной водокачки. Эту почётную функцию выполнял стоявший у кромки воды ГАЗ-66. Металлическая зелёная будка без единого окошечка скрывала в себе сложную для нашего ума начинку. Сидящий внутри прапорщик, склонившийся над столом перед булькающими колбами, выглядел ни дать ни взять алхимиком. Соединив бурдюк на кузове с подачей проточной воды, поглазев на сложный процесс её очистки, отправились туда, куда и ради чего прибыли. Для начала - искупаться и выстираться. Вскоре стояли у машин свежие и мокрые, поглядывая на заросли деревьев. Прошедшая несколько ступеней очистки вода, к нашему удовольствию, поступала довольно медленно. Оставив водителя следить за ёмкостью, мы с Толяном отправились претворять в жизнь вторую часть нашего выезда.

Перемахнули речушку с помощью моста и почувствовали себя достаточно некомфортно. За спиной, в небольшой долине, в пределах зрительной досягаемости стояли наши войска. Мы углубились в заросли и потеряли своих из виду, так что наше ощущение безопасности бесследно испарилось. От войска осталось два ствола с набалдашниками искрогасителей. В прохладе деревьев птичий говор заметно усилился. Стараясь не привлекать к себе внимания лишним шумом, подошли к стене дувала и увидели яблоню. Мелкие, еще не дозрелые плоды замерли на ветвях в безветрии. Сорвав по одному, сняли пробу. Хрустя (казалось, на всю округу) сладко-кислым яблоком, не сговариваясь, решили - дальше ходу нет.

"А давай, каждую штанину внизу затянем узлом и наберём яблок на всех сразу", - энергично работая челюстями, сказал я.

Вскоре, набив оскомину, мы пересекли границу реки. Толян шагал, раздутый от засунутых за пазуху гостинцев. Мне же давила шею ещё мокрая от стирки поклажа. На груди, свесившись по сторонам, раскачивались штанины, полные натуральных ароматных витаминов.

Весь обратный путь меня одолевала навязчивая мысль - что-то не так. И лишь поравнявшись с машинами, осенило - ремень, где мой солдатский ремень?..

"Братва, мне надо вернуться!".

"Зачем?", - в два голоса спросили друзья.

"Ремень потерял, а как я теперь без него...".

"Не боишься?", - спросил Толик. Посмотрев на его лицо с ещё розовым шрамом на левом виске от недавнего ранения, коротко ответил: "Нет...". Возвращение в кишлак давило в разы сильней своим застывшим безлюдным молчанием.

("Афган" - это персидское слово переводится как "молчание" или "безмолвие". В переводе с тюркских языков означает "ушедший, скрывшийся". В эти короткие слова вложено всё, что может охарактеризовать людей и страну в целом. Точнее не придумаешь).

Вот уже впереди показалась песчаная стена. Справа - глубокая воронка, наверняка от залповой установки "Град"... Если пройти между ними, сразу слева за углом, метрах в десяти, будет яблоня...

Осторожно ступая, выглянул из-за угла и увидел под стволом потерю. Свернувшись тёмной змейкой, ремень сиротливо поблёскивал на солнце начищенной медной бляхой. Автомат, снятый с предохранителя, как и прежде, висел на правом плече стволом вперёд. Удерживая палец на спусковом крючке, наклонившись, подхватил левой рукой кожаный ремень. Подхватил и одновременно почувствовал чей-то взгляд. Рядом с дальним углом, замерев от неожиданной встречи, стоял человек. Быть может, он вышел случайно, но так или иначе встреча состоялась. Между нами было метров семь. Светило солнышко, стояла тишина и никого, кроме нас, не было вокруг. Сцена по-прежнему оставалась немой. Стоявшие разглядывали друг друга. Я видел, что человек уже не молод, но ещё и не стар. Одет в светло-голубые шаровары и рубаху до колен. На голове возвышался такого же цвета тюрбан. На ногах тускло блестели чёрные калоши. Согнутая в локте правая рука сжимала топор. Левая, свободная от ноши, свисала вдоль тела. Поживший, оттого и не делавший никаких подозрительно лишних телодвижений. У меня видок был не менее экзотичен: короткая стрижка почти под ноль, сверкающий белым подворотничок, расстёгнутая куртка, надетая на голое тело, синие ситцевые трусы и высокие ботинки на шнуровке. Рученьки по-прежнему покоились на автомате. Правая кисть выделялась белой тонкой медицинской повязкой. Бинт скрывал свежую рану на большом пальце, след от неудачно запущенной осветительной ракеты из бракованной ракетницы. Стал так, чтобы при необходимости среагировать на любой выпад незнакомца. Он стоял не шелохнувшись, так и не изменив позы. Не произнося никаких слов, не делая жестов, наконец-то насторожённо отступил по направлению к углу дувала и остановился. Пожалуй, это походило на предложение - разбежаться с миром. Я тоже, сделав шаг назад, замер. Следующий шаг мы осуществили синхронно и попятились каждый в своём направлении. Ему было ближе, оттого и исчез быстрей. Я, скрывшись за своим углом, замер, прислушиваясь. Став спиной к шершавой стене, взглянул вверх: высоковато, в два человеческих роста. Не выпуская ремня и автомата, быстро присел и, упершись руками в тёплую почву, опасаясь поймать пулю и склонившись над землёй, выглянул из укрытия. Никого... Резко встал и, чуть пригнувшись, дал стрекача. Спина была как будто размером с плато, на которое так стремился попасть. Оказавшись за рекой, издали услышал знакомый голос: "Найшов?". В ответ, перейдя на шаг, поднял левую руку с находкой. Тяжело выдохнул - обошлось (авось, небось и накось- выкусь...). Толик, уроженец Молдавии, заподозрив неладное, спросил:

"Встретил кого?".

"Угу".

"Духа, что, ли?".

"А шут его знает. Поди их разбери, они ведь камуфляжей не носят. Днём крестьяне, а ночью стрелки... Судя по взгляду, нет. У духа глаза злые, колючие, а этот смотрел удивлённо-испуганно".

Часовой, сидевший на возвышенности вытянув ноги, не глядя отбросил огрызок яблока и заметно забеспокоился. Отделившись от "зелёнки", с посохом в руке, в серой национальной одежде, к стоянке медленно приближался мужчина. Осторожно щупая перед собой палкой, он шёл несмело, словно по минному полю. Во всём его вытянувшемся теле была сконфуженная вопросительность.

Забыв про картошку и яблоки, мы застыли в ожидании.

Незрячий мужчина, ведомый слухом и голодом, подошёл к бронемашинам. На бледном, болезненно худом, словно неживом лице глаза были приоткрыты, но мертвы. Одежда - небогата и поношенна, в одной руке - сухая неровная палка, в другой - на локтевом изгибе - матерчатая сумка.

Всё было ясно без слов.

Сумку до отказа наполнили продуктами, в руки дали ящик с консервами.

Человек несмело качал головой и твердил слова благодарности. Мы бережно развернули его за плечи и указали дорогу домой.

Проанализировав воспоминание, сделал себе установку - улыбаться, гримасничать и шутить, как раньше. Не застывать и, не ленясь, поворачиваться лицом к собеседнику. Чтобы свалившиеся мытарства не ожесточали и не отпечатывались угрюмостью на лице...

Внутреннюю работу вскоре добротно оценили люди. За спиной судачили: "Климов врёт... Этого не может быть, что полностью не видит. Вы посмотрите, как он расковано двигается и ориентируется, улыбается да шутит!". Такие слова вызывали во мне двоякое чувство, подобно театральной маске, символизирующей комедию и трагедию одновременно. От депрессивных нытиков народ разбегается в разные стороны, как чёрт от ладана. Однако весельчаков, выпадающих из общепринятых шаблонов, оценивают поверхностно, упуская главное, что юмор - это всего лишь способ выживания, защитный трюк от повседневного гнёта. Закон природы о неразлучности двух противоположностей никто не отменял. У белоснежного айсберга существует другая, скрытая от всеобщего обозрения тёмная сторона. За беззаботной улыбкой, как правило, прячется глубокая грусть...