Я люблю тебя, как в кино,

В черно-белом цвете.

Я люблю тебя так давно,

Что могли бы вырасти дети.

Проверяю себя – да нет,

Я вживую, я – не играю.

Только с давних-предавних лет

Я чужое не отбираю.

Вот и длится сплошной туман,

То густой, то прозрачней шелка.

Не роман у нас, не роман

Запасная любовь и только.

Положили на полку, как

Говорится, бобины с пленкой,

Где недолжный угадан брак

Барабанною перепонкой.

Там другой вариант отснят,

Но цензурой изъят усталой.

Там детей голоса звенят,

Впрочем, внуков уже, пожалуй.

Живые живите. А мертвым пора умирать.

К кому присоседиться, с кем в догонялки сыграть?

Живые живите, а мне мое пекло печет.

И дней мне – по пальцам прозрачным наперечет.

Течет между пальцев песок, убегает вода.

В любви мне отказано небом, да то не беда.

Сгустится она и прорвется, захочет спасти.

Да времени нету – и месяца не наскрести.

А в нашем зеленом краю холодеют не в срок

И жизнь отдают безвозвратно надежде в залог.

Все смерти мои обжигали, а эта – дотла.

Любовь моя долгая, где же ты раньше была?

Закончилась тяжелая неделя,

И разочарованьям нет числа.

О, Господи, сними с меня немедля

Любовь мою, как скатерть со стола.

Она уже для свадеб не годится

И для коротких встреч не подойдет.

И никакая мыльная водица

Не смоет впредь следы ее щедрот.

На выброс разве только, на порожек

Устало шаркать терками ступней.

Хотя бы так пускай она поможет

Мне низложить ее, покончить с ней.

Вернусь домой и, двери открывая,

Учую запах тлена, так сказать:

Она лежит пластом, еще сырая,

Готовая подошвы мне лизать.

Как бы так зажить, чтобы парк вокруг,

Чтобы даже, может быть, пара слуг,

Чтобы убран дом, и цветы в горшках,

И альбомы в пушкинских все стишках.

Чтоб вставать и петь, а потом читать,

Кружева и шелк, и своя печать,

И не так, чтоб старость, а все же вот

Положенье в обществе и доход.

Как бы так зажить, чтобы сталь, hi-tech,

Панорамный вид, запредельный век.

Вдоль окна – то тучки, то НЛО.

Голограммы близких во все стекло.

Неизвестно живы ли. Смерти нет.

Подтвердит спасительный интернет.

Так зажить, чтоб космос ко лбу прилип,

Чтоб под кожей – предназначенья чип.

Как бы так зажить, чтоб не ждать войны,

Чтобы слышать музыку тишины,

Чтоб не видеть, как истребит талант

Узколобый внутренний оккупант.

Как бы так зажить, чтоб ни вниз, ни ввысь

Не мечтать отсюда перенестись.

Как бы так зажить, чтоб хотеть, нет-нет,

Выходить из дома на белый свет.

Говорила женщина – свет не мил.

Говорила женщина – нету сил.

Говорила – тяжкое волоку,

Многовато выпало на веку.

А потом задумалась тяжело.

А потом запела, и все прошло.

А потом задумалась – все легко.

А и взгляд закинула высоко.

По какой параболе, по дуге,

Словно что заметила вдалеке,

Поднимала голову в небеса,

Сотворяла песенкой чудеса.

Поднимала вверх самою себя,

Отрешенно музыку теребя.

Поводила бровью, надув губу,

Принимала, так уж и быть, судьбу.

И о чем-то там говорила ей,

И – чего там – тяжесть прощала ей,

И любила, в общем, судьбу свою,

И кивала: ладно уж, допою.

Кто посуду моет, досадует на прокладку,

Ибо кран свистит, словно он архаичный стилос:

Как ни ставь заплаты, а дело идет к упадку,

То есть тело идет ко дну, то есть жизнь сносилась.

И тогда взывает к небу посудомойка,

Проклиная кран, из которого каплет капля:

Это все за что мне, господи? Мне и только!

Это травля, господи, это такая травля?

И одной бы капли хватило ей, не протечки,

До которой она терпела еще, терпела…

Ты прости ей, боже, эти ее словечки,

Просто кран чинить – не женское это дело.

«Отступи от меня», – стучала и я по буквам,

Отрекалась некрепким духом в повторном морге.

Благочинным лайкам счет вела по фейсбукам,

Предъявляла: вот учитывай их при торге.

Я хотела платы за эти мои утраты,

Я хотела благ за мою чистоту и веру.

А когда наступал промежуточный час расплаты,

Показанья снимали, как воду по водомеру.

Незаметная течь, бестолковая речь, упреки,

Суесловье, пустоты жизни, строптивый стилос.

Не смиряюсь, но благодарствую за уроки,

На которых я и кран чинить научилась.

Крепостные речи, спорщики с небосводом,

Со крыльца Василия, рифмой скрепляя фразу,

Выходили и мы на площадь перед народом,

Но народ безмолвен был и невидим глазу.

Посылала наша вера нам испытанья —

Безразличье толпы, что хлеще четвертованья,

Умирали наши ямбы среди аилов,

И белели струпья на детушках-книгах, Иов.

Ничего мы здесь не просили в труде безгрешном,

Разве что молились рифме в углу столешном,

Починяли мир, да не очень-то он чинился.

Вечер длился и длился, как будто из крана лился.