Я пытался отрезать от моркови кусок, но моих сил будто бы не хватало.
— Потоньше возьми, вот так, — старик принялся направлять мою руку, показывая, как правильно я должен нарезать овощи, затем я продолжил уже сам. Не так уж это и сложно, оказывается.
— Рунил, двое имперцев, мужчина и женщина, недавно потеряли дочь, верно? — зачем-то спросил я.
— Да. Около месяца назад я отпевал их девочку.
— Болезнь?
Обычно девочки не склонны зашибаться насмерть, играя, где им запрещают, и в лес ходить одни боятся — а имперцы и вовсе обладают какой-то врождённой способностью хорошо объяснять окружающим (в том числе и своим детям), что им делать можно, а чего нельзя. Потому я и предположил какую-нибудь тяжёлую болезнь, с которой детский организм не управился.
— Нет. Убийство.
Не знаю, почему меня взволновала смерть десятилетней имперской девочки, но насильственные смерти детей — это ужасно. Ладно подростки и молодёжь, но дети… Нет, это для меня, даже как для талморского юстициара, слишком жестоко. Надеюсь, убийцу схватили и повесили, а труп его склевали вороны. Впрочем, имперские законы настолько мягкие, что смертная казнь только за государственную измену полагается! В таком случае надеюсь, что этот детоубийца сгниёт в тюрьме.
— Убийцу поймали?
— Да, сразу же. Едва от толпы разъярённых горожан спасли и до тюрьмы довели. Я слышал, он сейчас сидит в камере, которую они называют одиночной, боятся, что его… ну…
Рунил отчего-то смущённо опустил голову. Не понимаю, чего он так заволновался? Прикончат тварь — и поделом!
— Дали бы другим заключённым его прикончить, — хмыкнул я. — Я слышал, что в некоторых городах так и поступают.
— Ты не понимаешь, Эстормо, — старик сложил нарезанные овощи в тарелку, затем забрал то, что успел нарезать я и направился к котелку, — этот человек в волка перекидывается!
Оборотень, что ли? Тем более тогда надо прикончить тварь, чтобы не сбежала! Улучить момент, когда он начнёт превращаться и пристрелить — мотивировав тем, что предотвращали побег!
— Почему стражники до сих пор его не убьют? Это ведь опасный зверь, который даже ребёнка не пожалел! А взрослого прикончит — и глазом не моргнёт!
— Если ты Дозорного Стендарра изображаешь, то должен знать, что все оборотни в момент обращения теряют связь со своей человеческой сущностью и не отдают себе отчёт в том, что они сделали. Ярлова управительница пытается найти для этого несчастного лекарство — чтобы, по крайней мере, обезопасить тюремщиков.
Тут я ничем помочь этой альтмерке не смогу. Я не знаю, где можно найти лекарство от ликантропии. Оставлю эту тему, но буду знать, что в Фолкрите нужно быть осторожнее. Вдруг этот оборотень ухитрится сбежать из тюрьмы?
Рунил следил за нашей будущей похлёбкой, и когда она была почти готова, он мне показал, что происходило в котле: овощи стали мягкими, сама жидкость немного изменила цвет и забавно бурлила. Мы сняли котелок с огня, и я помог старику разлить похлёбку по тарелкам. Её вкуса я снова не ощутил — даже после того, как добавил в свою тарелку соли и немного специй.
— Я думаю, жрецы из кожи вон вылезли, спасая тебе жизнь, — зачем-то сказал он. — Чары на клинке всё-таки были сильны, раз тебе до сих пор настолько плохо, что даже вкуса еды почувствовать не можешь.
— Я же вылечусь? — боязливо спросил я. — Буду снова чувствовать вкус еды и перестану падать от усталости так часто?
— Не знаю. Надеюсь, что зелья тебе помогут.
После обеда мы занесли в комнату постиранные вещи, под руководством Рунила я залатал дырки и отутюжил одежду, а затем снова продолжил работу на кладбище. Люди всё приходили и уходили. Норды. Имперцы. Несколько редгардов. Несколько бретонов. Мужчины и женщины. Молодые и старые.
Голова снова закружилась, я снова добрёл до скамьи, а затем заполз внутрь, чтобы полежать. Рунил, глядя на моё состояние, вытащил с полок старые заметки и баночки с какими-то порошками; затем я услышал стук пестика о края ступки, бульканье и разбивавшиеся о стеклянную посуду капли. По комнате разносился странный запах — возможно, засушенных трав, возможно, ещё чего-нибудь.
— Будешь ещё пить это, — заявил жрец, поставив на столик ещё один пузырёк с зельем. — Подняться сможешь?
Я кивнул, кое-как сполз с постели и добрёл до стола. Старик тем временем взял деревянную ложку, которой мы недавно ели похлёбку, налил в неё своего зелья и велел выпить неразбавленным. Вкус этого варева я всё же смог ощутить: невероятно горькое и приторно-сладкое одновременно, что делало зелье очень и очень противным. Я собрался запить его обычной водой, но Рунил запретил мне делать это, велел перетерпеть.
— Оно не лечит, просто облегчает усталость, — пояснил он. — Зария научила делать.
— И что здесь?
— Жареная злокрысья кожа, соты с мёдом и зерна пшеницы.
К горлу подкрался противный едкий комок. Жареная злокрысья кожа. Мерзость какая.
— Выйди на воздух и посиди на скамейке, — снова посоветовал Рунил.
Свежий воздух привёл меня в чувство, а усталость начинала отступать — я снова мог хоть сколько-то ясно мыслить и даже просто двигаться. Я снова принялся за работу — и за раздумья о том, как мне поступить.
Стоит ли послушаться Балгруфа и просто сваливать всё на Братьев Бури? В то, что Братья Бури убили двоих талморских юстициаров, поверить проще всего: это первая версия, которую выдвинет любой следователь. Я в том числе. Буду честным: если бы не ночная стычка с вампирами, в гибели Саниона я тоже бы винил Братьев Бури. Только вот я не могу никак объяснить, как эти мятежники организованным вооруженным отрядом проникли в нейтральное владение. Это же у меня спросит Эленвен — и мой ответ её не впечатлит. Да, можно сказать о неблагонадёжности Балгруфа и о том, что за ним нужно приглядывать как следует. Или, может, вообще явиться в посольство в другом наряде, например, в жреческой робе? Сказать, что мне пришлось срочно эвакуироваться из владения и пробираться в Хаафингар окольными путями, избегая слежки? Сказать, что я подозреваю Балгруфа в сговоре с мятежниками, обвинить его в покушении на свою жизнь (что будет правдой)… Только как я докажу, что отхватил кинжальную рану не от обычного грабителя, а от ручной убийцы вайтранского ярла? Может, сказать, что мне удалось отбиться? Но если Эленвен заметит, что чувствую я себя не лучшим образом, а кто-нибудь доложит ей о появившемся на моём боку шраме и испорченной робе мага? Может, удастся скрыть всё это? Например, намеренно прогонять прислугу, когда соберусь принять ванну, отдавать постирать свои вещи не прачкам в посольстве, а вырываться в Солитьюд и стирать всё там самому — ну, не будет ещё некоторое время получаться, потом приноровлюсь. Но если мне однажды станет настолько плохо, что я потеряю сознание на глазах у коллег? И как я оправдаю постоянный поход в Солитьюд за зельями? Хорошо, если я скажу, что меня ранил убийца, как я оправдаю то, что до сих пор жив, а моя рана залечена явно руками целителя, а не самостоятельно? Сказать, что я сумел вырваться, кое-как перетянул рану, напился зелий и отправился в Фолкрит, где некоторое время отсиживался у Рунила?
Отнёс траву в общую кучу и остановился, чтобы перевести дыхание. Затем снова пошёл работать.
Буду прорабатывать эту легенду. Допустим, я отправил свой рапорт, где обвиняю Братьев Бури в убийстве Лоркалина и его солдат. Вернулся в трактир — ждать, как и положено. Вечером отлучился… А что я мог забыть вечером на улице? Рассказывать об Альдегунд — значит рассказывать о собственной некомпетентности. Допустим, мне сказали, что на город напали вампиры. Я помог страже умертвить их… Логичнее тогда сказать, что меня ударила одна из тварей — но тогда бы я мог просто отлежаться в храмовом лазарете. Может, сказать, возвращался вечером из другого трактира — более приличного, чем «Гарцующая кобыла». От «Пьяного охотника» до «Гарцующей кобылы» идти прямо, не сворачивая в тёмные переулки, а нападать на кого-либо на центральной улице, где вся стража ходит, глупо. Прошёлся до знаменитой медоварни Хоннинга? По той дороге тоже стражники постоянно ходят. Сказать, что отхватил удар в живот на самой медоварне, а нападавший скрылся? Но как объяснить, что на меня напал именно человек от ярла, а не обычный любитель пьяной поножовщины?
