========== Противодействие ==========

После обеда я снова отправился во двор разучивать Слово Силы. Как же, как мне понять его? Как объединить с двумя остальными? Может, мне мешает что-то?

— FUS-RO! Dah!

Ничего не выходит. Я словно бьюсь головой об стену.

Что мне может мешать? Страх за осквернённую даэдрическими вмешательствами душу? Возможно — я ведь не просил таких сил, я вообще ничего у даэдра никогда не просил напрямую. Я думал попросить — но поднялась буря, я вспомнил одну давно прочитанную книжку и не стал проводить ритуал… Возможно, я что-то перепутал и мой испуг был безоснователен, но тем не менее я решил не рисковать. А может, Арнгейр всё же прав, и я оказался единственным разумным существом на Солстхейме, показавшийся демону идеальным палачом для Мирака?

Возможно, я должен найти внутри себя это самое противодействие, как нашёл точку опоры? Кажется, подсказку надо искать в днях, когда я привёл смертный приговор Нелоту в исполнение.

***

— Тебе надо поесть, — приказал я.

Фрея всё так же смотрела в пустоту, как и за мгновение до того, как я поставил перед ней тарелку с кашей.

— Может, не так вкусно, как готовишь ты или готовил Сторн.

Скаалка нехотя принялась ковыряться в своей тарелке. Нет, она не была похожа на капризного ребёнка, которого взрослые насильно заставляют есть ненавистную ему пищу. Смерть отца здорово подорвала её, она горевала об утрате, хоть и пыталась внушить себе, что Сторн встретился со Всесоздателем и что так было предначертано.

— Рион, — позвала она, — почему мне так больно? Отец ведь со Всесоздателем, может, он скоро переродится — и в новой жизни ему будет лучше, чем с нами…

В глазах Фреи блеснули слёзы, её голос дрожал. Я обнял её.

— Терять любимых всегда больно, — вздохнул я. — Поплачь, от этого становится немного, но легче.

— Сколько уже можно плакать? Это ведь… это неправильно. Я должна жить дальше, помогать моему народу… Но мне… мне будто не хочется.

Я плохо помню, как именно пережил утрату родителей. Кажется, тогда я с головой ушёл в работу, а целители посоветовали мне пить особое успокаивающее зелье. Может, стоит и Фрее прибегнуть к этому же способу? Конечно, храмовые целители Вороньей Скалы не подпустят нас к своей святыне, но вот Элинею Мотрен вполне можно попросить помочь. Она, помнится, во время Красного Года потеряла мать, а затем угодила в услужение к ворчливому и высокомерному Телванни — так что, возможно, им с Фреей есть о чём поговорить.

— Поешь, — настаивал я. — А потом сходим прогуляться. Или ты хочешь, чтобы я кормил тебя, как маленького ребёнка?

Мне казалось, что предложение звучало слишком презрительно, что оно способно задеть Фрею — хотя я лишь пытался пошутить. Чтобы хоть как-то сгладить собственное же впечатление, я улыбнулся, взял в руки ложку, зачерпнул немного каши и съел сам.

— Вроде, есть можно, — заверил я, зачерпнул ещё и поднёс к её губам. Впервые за четыре дня, прошедшие со смерти Сторна, на её лице появилась улыбка.

— Ты хорошо приловчился, — похвалила Фрея и дальше принялась есть сама.

Без удовольствия, нехотя, но она всё же съела целую тарелку — впервые за эти четыре дня.

— Давай, одевайся, — приказал я. — Сходим в Тель-Митрин и отдадим Нелоту Чёрную книгу.

Скаалка сменила домашнее шерстяное платье на тёплые штаны, сапоги и меховую куртку, взяла один из своих топориков и нож. Еду и спальные мешки решил нести я сам, не хочу нагружать её. В конце концов, дорога туда и обратно займёт не больше недели, два дня из которых мы сможем переночевать в отбитом у рьеклингов медовом зале Тирска.

Мы поднялись в перелесок, где погиб Сторн, я постарался скорее увести Фрею подальше, прижал к себе настолько крепко, что она не могла повернуть голову в сторону деревьев. Затем мы спустились с холма, прошли мимо освобождённого Камня Зверя, пока не добрались до Тирска, где и заночевали. Всю дорогу Фрея с пустыми глазами молчала, лишь ужинала она с большим удовольствием, чем утром. Воины Тирска не стали расспрашивать, что именно произошло — и это было на руку нам обоим. А следующим утром после такого же проведённого в молчании завтрака мы снова отправились в дорогу.

— Дай мне хоть что-нибудь, — потребовала скаалка, первой нарушив молчание. — Ты ведь лишние вещи несёшь, а я совсем налегке иду. Это нечестно.

Впервые за всё время, прошедшее с гибели Сторна, я стал узнавать прежнюю Фрею. Всё-таки пройтись до Тель-Митрина и обратно было хорошей идеей, пеший переход хоть немного, но оживил скаалку. Что мне ещё сделать, чтобы помочь ей пережить утрату отца?

— На моей родине женщины из высших слоёв общества обычно налегке и ходят.

— Но мы не у тебя на родине, а я даже не эльфийка.

Я улыбнулся.

— А представь, что ты — альтмерка, на тебе надето шёлковое платье, а мы с тобой не к Нелоту идём, а гуляем по парку.

— Мне не нравится шёлк, — нахмурилась она. — Он холодный и скользкий.

Теперь я позволил себе усмехнуться: к Фрее действительно возвращается её жизнелюбие.

— Хорошо, не хочешь шёлковое — пусть будет бархатное. Знаешь же, как бархат выглядит?

— Да. Я видела его на богатых женщинах Вороньей Скалы. Знаешь, когда я была совсем юной, я не понимала, что в этих платьях красивого, они казались мне такими вычурными и неудобными. Я больше мечтала о костяной броне, которую носят редоранские стражники, чем о платьях.

Я продолжал улыбаться: мне нравилось, что Фрея вспоминает приятные моменты из своей жизни и делится ими со мной.

— Однажды я даже не сдержалась, подошла к кузне и взяла наручную пластину — хотелось знать, какая она на ощупь. Помню, как тогда разозлился кузнец и как рассмеялся один из воинов, стоявший неподалёку.

— А сейчас бы ты хотела, чтобы тебе нарядное платье сшили?

Скаалка качнула плечами.

— Мне ведь совсем некуда было бы его надеть, так зачем оно мне? Впрочем, костяная броня мне тоже ни к чему.

И почему Солстхейм лежит так далеко от Солитьюда, почему ближайший к Вороньей Скале скайримский город — это Виндхельм? Ведь было бы неплохо показать Фрею и всему этому высшему обществу, и нашим эмиссарам — но не как диковинку с далёкого острова, а как прекрасную душой и телом женщину.

— Неужели у вас совсем нет никаких праздников? — недоумевал я.

— Есть — на них мы просим у Всесоздателя хороших всходов и хорошей охоты или вспоминаем Эйвара Певца Камней.

— Вот, уже есть повод красиво приодеться, — улыбнулся я. — С удовольствием бы посмотрел на тебя в бархатном платье.

Ночевать пришлось в перелеске недалеко от побережья. Фрея помогала мне разбивать лагерь, затем — готовить ужин. Отчего-то меня быстро склонило в сон, я лёг спать сразу же после еды.

Мне снова снился Апокриф — та башня, где я убил Мирака. Мне снилось, что я хожу по её верхней площадке, надо мной летают драконы. Отчего-то мне становилось трудно дышать, что-то заставило меня опустить голову. От увиденного я чуть не закричал: на мне было одеяние Мирака, а моё лицо скрывала его маска. Я поспешил снять перчатки — но вместо привычной золотистой моя кожа была светлой. Затем рука потемнела, превратилась в уродливые тёмные клешни, маска срасталась с моим лицом, щупальца на ней покрывались слизью и темнели…

В ужасе я подскочил и тяжело дышал. Это был всего лишь дурацкий сон, который следует забыть.

— Рион?

Проклятие. Постоянно забываю, какой у Фреи чуткий сон.

— Мне просто приснился кошмар, — успокоил я.

Не в силах сдержаться, я ласково провёл рукой по её щеке, а затем губами прикоснулся к её виску.

— Всё хорошо. Спи.

Скаалка сделала вид, что поверила мне, свернулась калачиком и уснула; я последовал её примеру. Следующим утром, пока готовился завтрак, она всё же спросила:

— Расскажи, что тебе снилось? — попросила она.

— Я же сказал — просто глупый кошмар.

— Сны никогда не снятся просто так, они всегда значат что-нибудь.

— Мне приснился Мирак, — хмыкнул я. — Вернее, я сам был им.