До таких вот высот интеллекта добрался, очень сильно хотелось в редакции премию взять.

«Высокогорное чудо» – заглавие вышло.

Долго смеялись электрик, завхоз, звездочеты. Сундуки, о протесте подумав, решили, с таким интеллектом нет смысла тягаться. Написали плакат, лозунг дня, ненавязчивый кукиш. Буквами ярко красными слово одно «ОТНЮДЬ». Всю стену он занял, устроившись под потолком. На этом забыли статью, щелкопера и все, что внизу там кипит.

А слово очнулось и кинулось радовать, отнюдь не любого, своих.

Дело, праздник коррекции – в среду, можно туда приходить – всё открыто. Дом сундуковый на камне, вверху. Там просторно, хоть на стуле сиди, хоть просто на белом досчатом полу. Начали день трудовой после заката, а праздник – когда темнота.

Люди работают. Как?

Каждый двенадцатый место свое не уступит. Каждый двенадцатый плотно на стуле сидит. Что сделать им надо?

Те – в небе отловят изделье, эти проявят, другие измерят.

Дядьки что-то не видно. Команду на старт запустил и ушел.

С центром связь непрерывна. Там ожидают, как скоро мы мышку-звездочку выловим в небе. Не ловится. Все в напряженном уныньи. Лишь телескоп, не волнуясь, немышью звезду выдает. И вот прибегает тридцатый, наверное, раз Витя фотограф с лжемышью под мышкой. Проявлено. Тащит румяному Толе считать. Неужели – «отнюдь», каждый страшится. Толя глядит на экран. Толя колдует. В этот момент все чувства стремятся к нему, все знают, если мышь, он ее не упустит.

Толя «есть» завопил. Что тут было, – шуму, объятий, стуку и бегу вокруг. Отликовали, все длилось не дольше минуты, работа не ждет, продолжаем. И вот она звездочка, меньше плевочка котенка.

В Крыму отвечают: «Она». Тут же коррекция – вот итог всей работы недельной.

Три пятнадцать, убийственно хочется спать. Тело как будто из дома сундучного вдруг улетело, а то, что с тобой, – ватное что-то, чужое. Только бы вату смешную где-нибудь, хоть на полу, положить, под задиристым словом «отнюдь» покемарить.

Апостолы бегают быстро, им не до сна.

Четыре. Кончилась ночь и работа, луна половинкой взошла, неба нет. Спать расхотелось, есть тоже. Можно в футбол. Под луной, вблизи телескопа мячик прикольно гонять. Первый упал и не встал. Второй держится за бок. У третьего хлынула из носу кровь. Разошлись. В два часа дня снова сборы. Готовиться к ночи пора. Конечно, им тяжко, а веселье какое!

Хорошо, но в апостола ты не влюбилась? Ну, может, и да, а что толку? Как мне его отловить? Во-первых, всегда они вместе, во-вторых, на бегу. На бегу и слова, и дела, да и мысли. К тому же я не умею коррекцию звездам-апостолам делать. Им же до нас, бедолаг, дела нет. Им – работа.

Вечер последний, прощальный, утром, конечно, чуть свет отмечали. Выпили что-то из местной бутылки, смешное. Молча в трактире сидели, есть никому не хотелось. «Мой» с тихим весельем спросил: «Ты здесь надолго?» – «Навек», я сказала. Он клоунским жестом как будто бы шляпу поднял.

Сундучное счастье для нас продолжалось недели две, три. Раза четыре за лето. Мы помогаем, присутствуем, смотрим, не спим. Для нас это жизни глоток настоящей. Даже Роза забыла любить, ходит – порхает. Когда еще снова гостей ожидать.

Как им завидуем мы. Они звездной пылью у нас на глазах покрывались. У них ни сплетен, ни жалоб – звезда. Все, как волхвы, одною звездою ведомы. Все, как крестьяне, пашут и служат Земле. Вот бы нам такой коллектив, да где нам. Мы, как рантье, как буржуи живем – и гнием.

Раньше я думала, что все люди это я. Так же впадают в прострацию, когда никто и ничто не интересно. Пытаешься что-то понять, не понимая, что ты хочешь понять. Напряженно работаешь ни над чем. Так и ходила по улицам выключенная, едва не попадая под машины. Мелькали мысли о самоубийстве, но в момент наибольшего запада, выйдя утром из дома, неожиданно становилась бешено счастливой, ощутив, как прекрасен ветер. Растворялась в воздухе. Или в вагоне метро долго, неотступно смотрела в пол, и вдруг становилась этим полом. Совсем не фигурально. Я действительно была пыльным, заплеванным полом с закатившейся бутылкой под сиденьем. Чем уж так особо принципиально отличаюсь я от этого богом забытого существа? Разве что большей подвижностью. Можно, конечно, сказать, что понимала про него самое важное, его, например, усталость, но лучше не говорить, потому что «понимать» не совсем то слово. (Какая усталость у пола – смешно, ты в женскую хрень залетела. Но тем не менее.)

Кажется, тогда пришло мне в голову, что «понимаешь», в любом смысле, только то, чему являешься подобным. Если ты углерод и вода, то ничего кроме углерода и воды тебе недоступно. В этом принципиально непреодолимая граница познания. Поэтому в космосе мы даже не можем поставить задачу, не о чем, только о малой его части, ведь в нем не только углерод и вода, ну, метан, наконец, ну, железо… Про другие культуры уж не говорю. Другая культура – тот же космос.

Да что там другая культура. А люди рядом с тобой?

Только в экспедиции я начала осознавать, что есть люди другие, да, пожалуй, что и все – другие. Среди моих знакомых – люди-стрелы, люди-трубы, люди-баобабы.

Человек-стрела, но стрела эта застряла непонятно даже в чем – Артур. Гордый, да, гордый, но гордостью странной. Как будто себе постоянно внушает: «велик». «Велик я и мудр, а козявки большое не видят».

Про случай тот. Разомлела от бани, устала, вот и сидела. А этот. Я к нему как к другу, почти что любя. Скорее в эту минуту я в нем человека открыла, и вдруг. Вообще-то правда, если кого ощущаешь как место пустое, то не лезь, не насилуй себя. Хуже будет.

А труба? – Наша Диана. Что вошло, то и вышло. А? Разве не так?

Баобаб – он на сто километров один. Ну, конечно, Шаров. Как узнал, что я была альпинисткой, предложил на вершину сходить. Раз сходили, другой – и походы серьезнее стали.

Самый, самый, конечно, Кумбель. Река и долина ее так назывались. Чаще шли мы в такие маршруты, на которых когда-то Шар побывал. Но Кумбель был ему неизвестен. Только мечтой оставался, вот мы и пошли.

В воскресенье в июле решили задачу мы с ним.

Выходим из дома – и вниз. С нами собаки: Лаиш и Серый.

Собаки нашего приюта – это отдельный рассказ.

Как-то давно, по приезде, утром пошла причесаться на камни. Со мною Степан. Сначала зарядка – руками машу. И что спутник? Тоже чем-то махать? На прямой плагиат только политик способен, да еще журналист. Ну, тех-то специально готовят. Степа умнее, хотя инвалид: лапу заднюю где-то утратил. Степа, хотя и овчар, но цветом и мордой в лису. Вечно с улыбкой. Никак не пойму, неужто он с кем-то подрался и ногу в бою потерял? Или недобрые люди стреляли? Но сердце собачье смутить не смогли, Степан – сама доброта и почти человек.

Итак, утром Степа со мною зарядку, потягушки с поднятием зада, бег с приседаньем, скачками, быстрою сменою хода, пусть пару раз равновесье терял и, шатаясь, валился. Всё это тихо, чтоб не тревожить, без лая, лишь бы участье принять. Но вот я присела, достала расческу и волосы распустила. Что же Степан? Всё он понял. Присел и начал вылизывать шерсть там, где она не совсем совершенство.