Но он, видимо, понял, что я заметил дрожь в его голосе, поэтому сложил лестницу и подволок её под следующий провод. И тут же загрохотал по металлическим ступенькам. И, почти не примеряясь, перекусил чёрную нить. Та распалась, зашуршала по влажной траве. Но я не следил за ней. Я не мог оторвать взгляд от окна и чёрного силуэта в нём. То, что смотрело из башни, не шевелилось. По крайней мере, с наших рубежей казалось так.

-- Не спи, замёрзнешь, -- Лёнька подтолкнул меня, и мы разом ухватили лестницу.

Мы были вместе, поэтому никто из нас не убежал. Я бы убежал, потому что меня трясло не от холода, а от страха перед неведомым. Но рядом был Лёнька, который действовал. И я не мог бросить его. Я мог только помогать, практически бездумно. И Лёнька не мог убежать. Он видел, что я сам не свой от ужаса, и поэтому запретил бояться себе. Он поставил цель -- резать провода. И с этого момента ни о чём, кроме цели, не думал.

Мы обрезали около двух десятков проводов, когда наступила тьма. Невесть откуда приплывшее облако поглотило Луну. И в то же мгновение погасло окно под крышей зловещей башни. Я словно ослеп.

-- Фонарик, -- прошептал я.

-- Вот дьявол, -- ругнулся Лёнька. -- Я ж его там, в пустом корпусе оставил.

Тут я заметил тени. Мою. И Лёнькину. Вернее, мои и Лёнькины. Много теней. Они тянулись по траве вдаль, перемешиваясь друг с другом. За спиной находился источник света. Вернее, источники.

Я обернулся и на уровне глаз увидел звёзды.

Настоящие. Лучистые шарики. Комки игольчатого света.

Кто-то из них сиял поярче. Кто-то потемнее. И одна звезда в стайке потусторонних светляков была прохладного рыжего цвета.

-- Это они, -- сказал Лёнька, глядя на близкие звёзды.

-- Девчонки? -- с замиранием сердца переспросил я и понял, что хочется дотронуться до комочков мягкого света, зависшего в холодном воздухе ночи.

Луна вышла из-за облака. Огоньки налились серебром её лучей и воспарили выше. И выше. И очень-очень высоко.

Рыжая звезда сияла у моего плеча. Будто ждала, когда я её узнаю.

-- Я вернусь, Машуня, -- жарко выпалил я. -- Я разберусь, почему оно всё так выходит. Я узнаю, что с этим делать. Я вернусь. Как увидишь меня, лети навстречу.

Верил я сам себе в тот сказочный момент или не верил? Но что я мог ещё сказать?

Рыжий огонёк стремительно скакнул ввысь, догоняя серебряную стайку искорок. Скоро они затерялись среди звёзд. Мне показалось даже, что нет, не затерялись. Что сами стали звёздами. Обычно звёзды падают с неба, но этим довелось возвратиться.

И ещё я понял, что они больше не упадут. Не спустятся с небес. Даже если мне доведётся вернуться в это место.

Теперь к башне тянулась всего одна чёрная нить. Та, что уходила из столовой. Приблизившись к зданию, мы увидели, что провод уходил в наполовину раскрытое окно второго этажа. В таинственное помещение над обеденным залом, в котором я когда-то отыскал веретено.

-- Там и прячут Спящую Царевну, -- сказал Лёнька.

"Спящую красавицу", -- снова захотелось поправить. И снова я удержался. Вдруг правы мы оба. Там могла быть и красавица, и царевна.

Лёнька, кряхтя, раздвинул лестницу широченной буквой "Л".

"Может, я полезу?" -- хотелось предложить, но почему-то молчание вновь одержало верх над инициативой.

Лестница шаталась. Я вцепился в боковины, чтобы Лёнька спокойно лез кверху. Он обернулся и показал оттопыренный вверх большой палец.

-- Во! -- сказал он. -- Самая настоящая царевна тут носиком посапывает, сны королевские поглядывает.

-- Взглянуть бы, -- я аж на цыпочки приподнялся.

-- Взглянешь, забудешь свою Машуню, -- сказал Лёнька на полном серьёзе. -- Но если готов, полезай.

А потом усмехнулся.

-- Сказки-то помнишь? Кто царевну спасёт, тому на ней и жениться.

Хотелось спасти царевну. Хотелось хотя бы её увидеть. Но если я и в самом деле забуду Машуню? Мог ли я так поступить? Спасти и сразу же предать. Лучше тогда вообще не спасать было.

-- Ну чего? -- Лёнька покачивался, и лестница под ним поскрипывала. -- Лезешь, нет?

-- Сам спасай, -- хмуро ответил я и сжал боковины лестницы ещё жёстче.

А сам смотрел наверх. Волновался: как там Лёнька?

Лёнька осторожно приладил лезвия ножниц к последнему проводу и сжал рукоятки со звонким щелчком. Обрывки безвольно сверзились вниз и расползлись по кустам печальными змеями. Но Лёньку они уже не интересовали.

Его лицо словно просветлело, разгладилось, стало добрым. Так смотрят на что-то грандиозное, восхитительное, донельзя красивое. То, что смело можно назвать восьмым чудом света.

В миг, когда Лёнька подался к окну, лестница с треском подломилась и вместе с Лёнькой осыпалась в высокую сырую траву.

-- Вот чёрт, -- ругнулся Лёнька, потирая бока.

Всё-таки его культурно воспитали. В нашем подъезде дядька со ступенек навернулся, так потом таким матом крыл весь мир, что стены чуть не покраснели.

Мы с Лёнькой неотрывно смотрели в тёмный квадрат окна, ожидая, когда вылетит огонёк. Но тот не вылетел. И не вылетал. Скрипели кузнечики. Мелодично квакали лягушки. И где-то тревожно и печально прокричала сойка.

-- Стремается чего-то, -- Лёнька перевёл взгляд на меня. -- Или ждёт. Как в сказке ждут...

Голос оборвался, а взгляд скользнул мимо меня и куда-то вдаль.

-- Вспомни, -- в голосе Лёньки теперь звенели ледяшки. -- Вход в башню раньше был открыт?

Я посмотрел на водокачку. На тёмном контуре появилось пятно арки с непроглядной чернотой.

-- Раньше вообще входа не было, -- свистящим шёпотом ответил я. -- Ни днём, когда я тут один был, ни этой ночью.

-- То и плохо, -- сказал Лёнька. -- Оно таки вышло из башни.

И мне показалось, что между водокачкой и нами что-то есть.

Полупрозрачное. Напоминающее Хищника из фильма со Шварцем. Оно быстро-быстро двигалось к нам. Сливаясь с ночью. Просачиваясь сквозь ночь.

-- Давай-ка на выход, -- пихнул меня Лёнька. -- Сдаётся мне, что далеко этой тварюге не забраться. Там, в палате, забор не зря рисовали. Не сунется она за ограду. Не её там территория. Если шаг ступит на чужую землю, порвёт её лохматый.

Может, всё это придумал Лёнька, чтобы прибить наши страхи. Но я верил. Отчаянно верил. Верил так, словно от этого зависела вся моя жизнь.

А ещё мы оба знали, как имя того лохматого. Но ни Лёнька, ни я так его и не назвали.

За территорию девчоночьего лагеря мы выбрались незамедлительно и двинулись к своей. Порой мы быстро шли, порой бежали. Я обернулся лишь раз. Но пугающей полупрозрачной фигуры, преследующей нас, так и не увидел. Зато увидел взмывающую звёздочку.

"Царевна, -- подумал я. -- Спящая красавица. Оттуда. Со второго этажа".

Тогда обернулся и Лёнька. И тоже заметил звезду.

Его лицо посуровело и запечалилось. Так смотрят вдогонку уходящему поезду, который больше не увидишь. Составу, следующему в один конец.

-- Теперь главное -- не заблудиться, -- сказал Лёнька, поворачиваясь ко мне.

"Теперь главное -- не уйти на север", -- подумал я, вспомнив рисунок меж окнами средней палаты заброшенного корпуса. Косматая голова, глядящая поверх высоких ёлок.

Но вслух я ничего не сказал.

Мы добрались до лагеря на рассвете. Уже подняли всех. Народ крутился у корпусов, ожидая команды выдвигаться на завтрак. Лёнька ободряюще хлопнул меня по плечу и поспешил к своим. На меня же наскочил Килька.

-- Из соседней палаты Санчес и Чувырло исчезли, -- торжественно и зловеще прошептал он. -- Нас тринадцать теперь.

-- И что, теперь твой Яг-Морт одного из нас пропишет в лесные духи?

-- Чё ж он мой-то? -- обиделся Килька. -- Он ничей пока. Если тебя пропишет, твоим станет.

И свинтил по дорожке к столовой, где уже стучали ложками вожатые.

Я призадумался.

А что, если выберут меня?

Там, у дороги, злобная тварь за кустами.