С треском разорвалась пёстрая обёртка. Заливисто захрустела потревоженная фольга. Он отломил весь верхний ряд долек и лениво закинул в рот. Секунд пять раздавалось старательное хрумканье. Мне не предложил. Да я бы и так отказался от Жориной милости. Нашёл, где шоколад таскать. Он бы ещё из носков эту плитку вытащил.

-- Вон, в той ложбинке, видишь, -- показал я на покачивающиеся в отдалении еловые лапы. -- Там шишек завались.

-- Тоже дуб подсказал? -- недоверчиво спросил Жорыч.

-- А то! -- важно выдал я.

Тут и первоклашка бы догадался, что раз растут ёлки, то шишки будут. И если ложбинка, то, понятное дело, все упавшие шишки станут падать по склону к центру. Так всё и оказалось. Жора напихивал шишки в карманы, освободившиеся от жратвы, и довольно урчал. Он зауважал меня ещё сильнее.

-- Слышь, Димчик, -- заискивающе спросил он. -- А ты можешь не в прошлое, а в будущее заглянуть?

-- В твоё что ли? -- насмешливо переспросил я, прикидывая, как отлепиться от навязчивого компаньона.

-- Ну, -- кивнул он и чиркнул рукой по шее. -- Мне во как надо!

-- Далеко глядеть-то?

-- Нееее, -- счастливо замотал он головой. -- Смотри в третье сентября.

-- Я календарь переверну -- и снова третье сентября, -- хотел удержаться, да не смог.

-- Мой день рождения, -- торопливо пояснил Жорыч. -- Глянь, что родаки мне подарят, а? Тебе раз плюнуть, а мне важно.

-- А сам-то что хочешь? Шмотьё или жрачку?

-- Не знаю, -- пожал плечами Жорыч. -- Но родаки так себя ведут, будто что-то особенное приготовили. Вот и интересуюсь. То жмутся, мол, кризис. Премии не платят, оклады порезали. А то посматривают на меня и чуть не подмигивают, давай, готовься, такое увидишь, что вовек не забыть.

-- А что, до дня рождения на голодном пайке сидеть? -- я не знал, что сказать Жорке, поэтому мои вопросы не заканчивались.

-- Не, мне покупают всё, -- помотал головой Жорыч. -- Только в последнее время неохотно что-то. Мы привыкли широко жить. А теперь не получается как-то. Родители недовольны. А что делать, не знают. В последнее время, чую, выход какой-то придумали. Да мне не говорят. Мол, маленький ещё. Да я и не спрашивал особо. Есть дают, и то вперёд.

Он задумался и продолжал машинально подбирать шишки.

-- Слышь, Жорыч, -- внезапно поинтересовался я. -- Фамилия твоя как?

-- Старобешев, -- внятно так проговорил, словно любимое слово какое. -- А чо?

Я не ответил. Я вспоминал страницу директорской записнушки. Перед фамилией "Старобешев" галочки не было. Как и перед моей.

Жорыч не обиделся за молчание. Он на меня не смотрит. Шишки подхватывает. Старательно так, ложбинку уже почти всю подчистил.

-- Тут на двоих не хватит! -- пришла мне в голову спасительная идея. -- Собирай себе, а я за теми ёлками посмотрю.

И радостно ускорился в обозначенном направлении. Достал Жорыч по самое не хочу. Вот ведь загадка: вроде ничего пакостного Жора мне не сделал, а накипело уже выше крыши. Я вонзился в кусты, проскользнул мимо толстых ёлочных стволов и счастливо затерялся в чащобе. Впрочем, разговоры с Жорычем оставили свой след. Мне тоже захотелось есть настолько, что первоначальные планы пропустить и обед и попробовать, а правда ли ягодами нельзя насытиться, канули в пропасть. Я на автомате свернул поближе к лагерю. Но дал крюк, чтобы снова не пересечься с ненавистным обжорой.

На сколько дней в поход ушёл старший отряд? Я размышлял об этом, пока в глаз не залетел яркий солнечный зайчик. Тут я замер, словно охотник. Повертел головой и обнаружил, что на полянке слева что-то поблёскивает. Кто из мальчишек прошёл бы мимо таинственного блеска. Может, за кустами сундук с откинутой крышкой, а в нём золотые монеты! Или оружие древних воинов! Тут вспомнился Жорыч, собирающий шишки неподалёку. Не дай бог, сюда припрётся. Придётся с ним делиться. Вот Лёньке я бы легко уступил весь клад без остатка. Но отдавать Жорычу хоть одну монетину... Нет, никто меня не заставит!

С этими мыслями я шагнул на открытое пространство поляны. Средь высоких трав валялась опрокинутая инвалидная коляска. Знакомая коляска.

Я вспомнил вечернее построение. Левофланговым среди старших был как раз хозяин этих колёс. Потому что сидел, а не стоял. Я помнил его напряжённое лицо. Как он ловил взгляды. Сурово. Почти ненавидяще. Протыкал взором, мол, чо пялишься, без тебя тошно. И приходится глаза отводить. Типа, да я так, природу осматриваю, птичек вот, зверюшек разных, а тут ты сидишь, то на тебя и напоролся, но не боись, уже дальше бегу. И, действительно, скоренько так взглядом в сторону упрыгиваешь. А в памяти всё равно зацепилось: бледное тревожное лицо, маленький острый нос, блики света на коляске и тёмные глаза с непрощающим взором.

И вот вам загадка: коляска есть, а колясковладелец отсутствует. И как быть?

Жорыч словно несчастья приносит. Ведь как хорошо было без него. А тут вроде как свинтил от неприятностей, а вляпался в беду. Ведь мог же мимо пройти. Не заметить. Шёл бы сейчас, весело насвистывал, комаров отгонял. Так нет же, выбрал переться глянуть: что ж там так затейливо сверкает? Своих проблем мало, так чужие на себя навернул.

Ну, так-то не навернул ещё.

Коляска валяется, мало ли что?

А я взял да и не заметил.

Мог ведь мимо пройти.

И кому меня винить?

Нет, так дела не делаются!

Вдруг он сейчас корячится где-то из последних сил. А я свалю, как ни в чём не бывало. И почему меня вечно несёт в самую гущу, куда лучше не вляпываться?

Мысленно проклиная глаза за то, что заметили этот паршивый блеск, я принялся рыскать по округе. Не мог же пацанчик вот так вскочить на ноги и уйти на своих. Опрокинулся, и ползёт сейчас к лагерю. Хорошо, если вообще к лагерю ползёт. Может, с перепуга, не к лагерю уползает, а в гущу леса. А мне вот ищи его! А когда найдёшь, переть до коляски. Кроме того, коляска-то, быть может, поломана. Тогда тянуть на себе придётся до самого лагеря.

"Следы!" -- вспомнил я.

Если уж заяц или суслик какой-то следы на земле оставляет, то тут трава должна быть содрана подчистую.

Я быстро вернулся к коляске, попутно отмечая на земле вдавленный рисунок собственных подошв. Я быстро нашёл и неглубокую колею, которую оставила коляска, виляя между стволов. Но дальше дело встало. Ни в одну сторону от коляски не уходила траншея, дающая знать: вот оно -- волочащееся по земле тело. Получалось, будто птица какая загадочная когтями хватанула пацан,а и в небо!

Ещё немного потоптавшись и поломав голову над загадкой, ответ для которой никак не находился, я в быстром темпе почапал к лагерю.

"Палыч или Саныч?" -- скрипели мозги, выбирая, в чью сторону направить ноги.

Вспомнив, как директор безжалостно швырнул нашего Кабанчика, я подумал, что Санычу доложить будет правильнее. А уж он с Ефимом Павловичем решит, кого направить на розыски.

-- И что? -- пожал плечами наш вожатый, выслушав мой сбивчивый рассказ. -- Из-за пустой коляски гнать народ на поиски.

-- А вы проверьте, -- настаивал я. -- Вот прямо сейчас давайте сходим в старший отряд. Там же остались кенты, которых в поход не взяли. Посмотрим, с ними ли тот парень, что на коляске раскатывает.

-- А если не с ними? -- ехидно спросил Сан Саныч. -- Ты можешь допустить, что парень этот разболелся. А так как медпункта нам не полагается, его просто забрали на лечение в город. Поверь, о любом из вас есть кому позаботиться.

-- Но коляска! -- я отказывался быть мерилом спокойствия, как этот невозмутимый противный Сан Саныч. -- Там же коляска валяется!

-- Значит, за ним приехали с новой коляской, -- пожал плечами вожатый. -- А эту бросили, как мусор. Зачем в город везти, если она уже не нужна?

Я смотрел на него, не отрываясь. Я просто не знал, что ещё добавить. Но и оставить всё просто так почему-то не мог.