Мне было четыре-пять лет, но и сейчас передо мной отчётливо встаёт картина, виденная детскими глазами: сосны, песок, тихое строгое море и огромное небо, уже начинающее темнеть. Помню чувство полного одиночества, с которым я смотрел на белые островки, разбросанные на жуткой высоте среди синего океана.

Почему-то именно облака над просторами полей и морей меня всегда как-то непонятно волнуют.

Темнеет. Уже появляются звёзды, а я сижу на том же самом месте, смотрю в небо и курю сигарету за сигаретой.

Мне пришла в голову мысль, что в Гаграх, куда ты поедешь отдыхать, тебе будут светить те же самые звёзды, которые вижу я.

Отыщи Полярную звезду – она указывает на север, а я буду от тебя на северо-западе.

Взгляни как-нибудь на неё, посмотри в мою сторону и знай, что в этот момент я гляжу на эту мерцающую звёздочку, и твой взгляд отразится от неё и, пройдя сквозь холодную Вселенную, согреет меня в моей палатке.

Я вижу тебя где-то рядом, бегу к тебе, ловлю, хочу обнять, но ты таешь, ускользаешь от меня. Чьи-то тёмные мрачные тени окружают тебя, отгораживая от меня своими чёрными зловещими плащами.

Ты исчезаешь. Потеряв надежду увидеть тебя, я иду в палатку, надеясь уснуть, чтобы вновь встретиться с тобой в каком-нибудь фантастическом, прекрасном сне.

Целую, целую, целую,

твой грустный оптимист.

03.06.1970 г.»

«Не может быть! Этого просто не может быть! – вздрогнула она и выпустила письмо из рук. – Возможно ли, что уже тогда всё было заведомо предрешено? Эти чёрные жуткие плащи – откуда они? Кому понадобилось шутить так жестоко? Но это была не шутка, отнюдь не шутка, – стучало в висках, – всё, что произошло потом, есть прямое тому доказательство».

Они расстались по-глупому. Теперь уже, спустя столько лет, трудно было сказать, что послужило тому причиной. То ли ссора, то ли каприз стали основанием для разлуки, длившейся по чьей-то высшей воле сорок с лишним лет.

Она задумалась. Как бы сложилась их жизнь, если бы они остались вместе тогда, давно? Вероятно, он сделал бы ничуть не меньшую карьеру и был бы всё так же успешен, как и сейчас. А она? Нет. Его карьера её вполне бы устроила. Творческим людям свойственна определённая доза лености, этакое движение линией меньшего сопротивления. Скорее всего, она бы работала в каком-нибудь московском театре, иногда снималась бы в кино, и это, пожалуй, было бы всё. Без взлётов и падений! Звёзд бы с неба не хватала.

«Со звёзд больно падать, – улыбнулась она пришедшей ей в голову мысли, – звёзды – высоко».

И она вдруг задумалась, нужны ли ей вообще были эти звёзды и весь тот долгий тернистый путь к ним. Она внезапно встала и подошла к своему книжному шкафу. На верхней полке, выстроенные в ряд, стояли сборники её стихов вперемежку с прозой. Она открыла дверцу и провела рукой по корешкам. От книг исходило тепло. Или ей это показалось? Она вновь притронулась к ним. Сомнений быть не могло: книги жили своей собственной особой жизнью и давали жизнь другим, отчаянно нуждающимся в ней. Это была совсем иная жизнь, духовная.

«Всё правильно, – подумала она, – КТО-ТО тогда очень хорошо знал, что делает. ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ. У каждого из нас своё предназначение. Мы не принадлежим себе, сколько бы мы этого ни хотели».

И ей вдруг вспомнилась фраза из прекрасного романа «Вся королевская рать»: ВСЕ МЫ – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ИМПЕРИИ.

«Нет, – подумала она, бережно возвращая письма в большой, видавший виды конверт, – ПЕСЧИНКИ В ПРИБОЕ ВЕЧНОСТИ. Это будет точнее».

Мне не хватает тебя… Очень… Всё ещё не хватает. Каждый раз я вздрагиваю, если вдруг в девять утра раздаётся телефонный звонок, бегу к телефону, судорожно срываю трубку, но это опять не ты, не ты… Девять… Это было наше время, время, когда мы с тобой созванивались…

Я могла сказать тебе абсолютно всё, и я это делала постоянно, невыносимо эгоистично, нисколько не вникая в твои проблемы, не интересуясь твоими делами…

Та удивительная лёгкость в общении с тобой… Та твоя изящная скрытность…

Эх, Зденка, Зденка! Даже эта страшная болезнь тебя нисколько не изменила. Ты по-прежнему выслушивала меня с тем же самым терпеливым вниманием, по-прежнему утешала и советовала.

Тебя утешать было некому, хотя друзей у тебя было хоть отбавляй! Мало кто в Загребе мог похвастаться таким кругом общения. Попасть в дом Зденки Бернарди было пределом мечтаний многих, но ты принимала у себя только избранных, людей, близких тебе по духу: художников, писателей, режиссёров… Вся наша загребская творческая элита была твоей свитой, свитой императрицы Зденки.

Я попала в твой дом совершенно случайно. Это было непосредственно после смерти твоего мужа, выдающегося архитектора. Меня привела к тебе твоя близкая подруга, и ты тут же дала мне прозвище «Котёнок». Так ты будешь называть меня все долгие годы нашей дружбы. Я была самой молодой среди твоих царедворцев, ты годилась мне в матери.

Твоя любознательность (нет, не любопытство, а именно любознательность), твой обострённый интерес ко всему происходящему вокруг, а прежде всего к событиям культурной жизни, навсегда останется для меня загадкой.

Я пыталась следовать твоему совету, вернее, твоему жизненному кредо: «Между ИДТИ и НЕ ИДТИ всегда следует выбрать ИДТИ!» Но это было ох как нелегко! В дождь и снег, холод и жару приводить себя в порядок и куда-то идти?

Нет! Между ИДТИ и телевизором я выбирала телевизор, а ты шла…

Вернисажи, концерты, театральные премьеры – это был твой кислород, перекрыть его могла лишь смерть…

Узнав о своей болезни, ты отказалась от операции. Ещё одно лето на острове Брач на твоей прекрасной вилле с бесконечными посиделками в окружении близких друзей или операция? Ты выбрала Брач.

Жизнелюбка! Ты была атеисткой и не верила в потусторонний мир. Смерть была для тебя окончательной точкой в конце короткой земной истории, ожидающей каждого из нас. И тем не менее ты выбрала Брач.

Вернувшись с острова Брач, на котором ты провела три прекрасных месяца (так ты мне тогда сказала) своей летней жизни, ты опять вернулась к загребской суете и бесконечной череде обедов, которые ты устраивала для своих подруг. Почти каждый день у тебя кто-нибудь из нас обедал. Иногда восемь, шесть, а иногда всего лишь две подруги собирались за столом твоей безукоризненно элегантной гостиной. Я же больше всего любила обедать только с тобой и на кухне, без свидетелей – наших общих знакомых.

В тот день ты пригласила меня к себе на ризотто. Я сидела за большим круглым столом твоей уютной кухни и в ожидании обещанного ризотто оживлённо рассказывала тебе о своих делах, о работе над новым сборником стихов, о том, кто с кем в Загребе разводится и у кого с кем завёлся новый роман.

– Котёнок, – как всегда нежно улыбнулась ты, – у нас с тобой сегодня на обед ризотто и салат. Ты любишь ризотто с грибами?

– Обожаю! – торопливо ответила я, чтобы не сбиться с темы и должным образом проинформировать тебя, только что вернувшуюся с моря, обо всех новостях мира загребской тусовки.

– По-моему, мало соли, – задумчиво произнесла ты и вдруг взглянула на меня как-то враждебно и одновременно отсутствующе.

Я замерла, осёкшись на полуслове.

– А вот мы сейчас посмотрим, хватает ли здесь соли или нет, – зловеще прошипела ты и с грохотом обрушила фарфоровое блюдо на жалобно взвизгнувший стол.

Я немо прижалась к спинке стула.

Ты обвела стол невидящим взглядом и, нащупав длинными тонкими пальцами огромную серебряную ложку, лихо всадила её в ризотто.

– А вот мы сейчас попробуем! – едва преодолевая гомерический хохот, выдавила ты из себя.

Затем осторожно набрала на ложку немного ризотто и поднесла её к губам. Попробовала. Поморщившись, вернула ложку в общее блюдо.

– Соли не хватает, – произнесла ты сокрушённо. Потом взяла со стола маленькое хрустальное блюдечко с солью и высыпала из него всю соль в ризотто.