Регулярные встречи политологов Советского Союза и Японии, спонсорами которых были наш институт и газета "Санкэй", резко отличались от других советско-японских научных и политических форумов, проходивших, как правило, вполне чинно при взаимном стремлении их участников избегать обсуждения "больных" вопросов взаимоотношений двух стран и сосредоточиваться на узкопрофессиональных сугубо научных проблемах. Наши же встречи с санкеевцами представляли собой нечто похожее на борьбу гладиаторов. Поскольку газета "Санкэй" была связана с военными кругами Японии, рассматривавшими Советский Союз как своего главного потенциального врага, представители этой газеты придерживались соответствующих взглядов - они не только не скрывали свою антипатию к нашей стране, но и бравировали ею. К тому же в отличие от других советско-японских форумов газета "Санкэй" по условиям соглашения с нашим институтом должна была публиковать стенограмму дискуссий по всем вопросам советско-японских отношений. Поэтому японская сторона стремилась в ходе возникавших диспутов пустить в ход все аргументы, способные по ее расчетам подкрепить позицию Японии в спорах с Советским Союзом и повлиять должным образом на японских читателей. При этом зачастую японские участники дискуссий прибегали к передержкам и грубым выпадам против нашей страны. Естественно, что при таких обстоятельствах нам приходилось возражать и давать жесткий отпор всякий раз, когда нападки на нашу страну велись несправедливо и в грубой форме. Хотя основная наша задача на этих форумах состояла в другом, а именно в том, чтобы, используя страницы газеты "Санкэй", разъяснять японской общественности миролюбивый характер советской внешней политики, подчеркивая нежелание обострять советско-японские отношения и нашу готовность расширять и упрочивать добрососедские связи с Японией.
Тема встреч обычно формулировалась одинаково: "Проблемы обеспечения мира и безопасности в АТР". Наши докладчики стремились придать позитивную направленность дискуссиям со своими японскими коллегами. В советских докладах, включая и мои, главный упор делался на всемерное изыскание возможных путей к добрососедству двух стран. Г. Ф. Ким, открывавший прения вместе с главой японской делегации Накагавой Тору, говорил обычно о международных отношениях в АТР и роли Советского Союза и Японии в улучшении общего политического климата в этом регионе мира, подвергая, естественно, критике воинственную внешнюю политику Вашингтона. Упреки делались им при этом и в адрес японского правительства, шедшего в фарватере американского руководства. В выступлениях других наших докладчиков подвергались обстоятельному рассмотрению отношения Японии с США, КНР и странами Юго-Восточной Азии. Критические оценки получало стремление Японии к наращиванию своей военной мощи. Китаисты ставили под сомнение миролюбие Пекина и стремились убедить японскую сторону в непродуктивности и опасности слишком тесного сближения Японии с КНР. Специальное время отводилось обычно на обсуждение вопросов советско-японского экономического сотрудничества под углом зрения его дальнейшего расширения и качественного улучшения. Что же касается меня, то мне приходилось детально рассматривать развитие советско-японских отношений на государственном и политическом уровнях. При этом я стремился придавать своим оценкам позитивную, оптимистическую окраску. Обычно мои сообщения, отпечатанные заранее на русском языке, сопровождались такими благонамеренными заголовками: "Японо-советское добрососедство - гарантия мира и безопасности в АТР", или "За упрочение мира и сотрудничества между Советским Союзом и Японией", или "О путях дальнейшего развития взаимопонимания и дружбы советского и японского народов". В тезисах моих заранее подготовленных выступлений я старался затрагивать спорные вопросы советско-японских отношений лишь вскользь, мимоходом, всемерно подчеркивая нежелание советской стороны раздувать эти вопросы и превращать их в камень преткновения на пути к добрососедству двух стран.
Однако японские участники встреч были настроены обычно куда более воинственно, чем мы. Их выступления по различным вопросам японо-советских отношений носили как правило антисоветскую заостренность. В них не США и не Япония, а Советский Союз изображался едва ли не единственным виновником политической и военной напряженности в АТР. Но яростнее всего их нападки на нашу страну становились после моих примирительных рассуждений об отсутствии реальных оснований для территориального спора двух стран, поскольку территориальный вопрос был уже окончательно решен в итоге второй мировой войны. На эти нападки приходилось, естественно, давать развернутые ответы, и в результате жаркий спор по поводу японских территориальных притязаний к нашей стране становился всякий раз фокусом всех дальнейших дискуссий.
Японская сторона в ходе этих дискуссий пыталась неизменно утверждать, что четыре южных острова Курильского архипелага являются будто бы "исконно японской землей". Главным аргументом в их устах были ссылки на Симодский трактат 1855 года, в соответствии с которым России под нажимом японцев пришлось, как известно, уступить Японии четыре упомянутых выше острова, ранее (со второй половины XVIII века) входивших в состав Российской империи. Не стеснялись наши японские собеседники прибегать в своей аргументации и к таким заведомо вздорным измышлениям, будто Южные Курилы вообще не входили прежде в понятие "Курильские острова". Но несостоятельность подобных утверждений легко доказывалась японскими же географическими картами, изданными в довоенные и военные годы, на которых весь архипелаг, включая южные острова, именовался одним словом "Тисима", которое на русский язык однозначно переводится как "Курильские острова".
Поскольку ни Ким, ни большинство других членов наших делегаций на этих симпозиумах специально не занимались прежде историей российско-японских и советско-японских отношений, то основная тяжесть ведения споров с японской стороной по поводу ее территориальных домогательств ложилась на меня. Поддержку мне в этих спорах оказывал, пожалуй, лишь работник Международного отдела ЦК КПСС А. И. Сенаторов. Это бывало в тех случаях, когда он участвовал в названных симпозиумах. Тогда я видел в нем своего искреннего единомышленника. Но в дальнейшем, по прошествии полутора десятков лет, я пришел к выводу, что в подобные споры с японцами он втягивался лишь по долгу службы, ибо в последующие годы, когда ожесточенная борьба мнений по данному "вопросу" развернулась среди отечественных японоведов, а во внешней политике России возобладал козыревский курс на "компромисс" с Японией, Алексей Иванович Сенаторов предпочел отмалчиваться и делать вид, будто этот вопрос его больше не интересует.
Жаркие дискуссии, возникавшие на симпозиумах с представителями газеты "Санкэй", побуждали меня в те годы снова и снова вникать в историю российско-японских и советско-японских отношений и накапливать те аргументы и факты, которые подкрепляли бы позицию нашей страны в спорах с японцами. Одновременно в ходе споров с японцами вырабатывался у нашей "команды" и навык быстрой и политически острой реакции на любые попытки японской стороны фальсифицировать и очернять советскую внешнюю политику. Этот навык пригодился мне при возникновении словесных перепалок с представителями японских средств массовой информации, мало знакомых с историей, но ведших себя самоуверенно и бесцеремонно. Во время нашего пребывания в Саппоро в 1981 году нам с Кимом пришлось после окончания симпозиума с санкеевцами вести под слепящими лучами "юпитеров" неожиданно предложенную нам телекомпанией "Фудзи Тэрэби" дискуссию, которая в тот же вечер попала на экраны японского телевидения. Наши собеседники - матерые антисоветчики и русофобы - наседали на нас с вопросами, явно рассчитанными на дискредитацию советской внешней политики. Поводом для нападок на нашу страну стали для них измышления по поводу мнимой "агрессии", якобы совершенной Советским Союзом в отношении Японии в 1945 году. В расчете на внезапность своей атаки и наше замешательство они обрушили на нас заведомо неправомерные, провокационные вопросы: "почему Советский Союз в 1945 году начал незаконную войну с Японией и нанес ей таким образом удар в спину?", "почему Москва захватила японские земли? Разве это не был акт агрессии?". Вопросы эти были заданы нам без предварительного согласования с нами их содержания. Тем не менее наша реакция на них должна была быть мгновенной, решительной и политически острой, иначе в глазах японских телезрителей мы проиграли бы эту словесную перепалку. Отдуваться тогда пришлось мне как историку-японоведу. Помогал мне опыт прежних диспутов с японцами на эту тему. "Ошибаетесь, уважаемые господа,- отвечал я с хода японским телевизионщикам,- агрессором в годы второй мировой войны был не Советский Союз, подвергшийся нападению гитлеровской Германии, а Япония - союзница Германии. Это японские войска сначала бесцеремонно вторглись в Китай, а потом на Филиппины и другие страны Юго-Восточной Азии. Советую вам ознакомиться с материалами Токийского международного трибунала по делу главных японских военных преступников. В подготовке этих материалов и приговора, вынесенного трибуналом, участвовали сотни компетентных зарубежных юристов и историков, включая большую группу американских специалистов. Их выводы, как и приговор трибунала, были сочтены справедливыми самим японским правительством. А согласно приговору именно Япония была признана агрессором, преступно загубившим в оккупированных ею странах миллионы мирных людей. Что же касается Советского Союза, то его вступление в войну с Японией было направлено на пресечение японской агрессии, на изгнание японских оккупантов из Китая и Кореи, на восстановление мира на Дальнем Востоке. Этот акт Советского Союза получил горячее одобрение всей мировой миролюбивой общественности. Его приветствовали правительства США, Великобритании, Китая и целого ряда других стран мира. Изъятие у Японии ряда территорий после ее безоговорочной капитуляции являло собой справедливый акт возмездия за ее преступные действия в отношении соседних стран, и акт этот столь же правомерен, как и утрата Германией ряда своих земель, включая Восточную Пруссию".
