Вспоминая о встречах с американскими японоведами на тихоокеанском побережье США, не могу не упомянуть также об Университете Джорджа Вашингтона в Сиэтле. Более всего уделял мне в Сиэтле внимание профессор Дональд Хэллман - специалист по проблемам японской внешней политики и американо-японских отношений. Из бесед с ним выяснилось, что в отличие от большинства своих коллег-соотечественников профессор Хэллман даже на словах не питал добрых чувств к японцам и высказывал не только в лекциях, но и в своих книгах недоверие к правящим кругам Японии, усматривая в их поведении потенциальную угрозу национальным интересам США. И хотя в своих взглядах Хэллман отражал настроения крайне консервативных и, скорее всего, антисоветски настроенных кругов, тем не менее в оценках внутренней и внешней политики Японии мы обнаружили с ним сходство суждений.
Вместе с Хэллманом я побывал в гостях у проживавшего в то время в Сиэтле известного американского лингвиста-японоведа Миллера, прежде преподававшего японский язык в Гарварде, но покинувшего затем этот элитный университет. В доме Миллера нас встретил у дверей японец средних лет, выполнявший, как выяснилось, функции жены-хозяйки дома. Он суетливо накрывал стол для ужина, а во время еды, сидя за столом вместе с нами, принимал участие в беседе. Но не все темы разговоров его интересовали: во время разговоров о специфике японского языка, об университетских делах и на политические темы он сидел с отсутствующим выражением лица. Зато когда речь заходила о японской поэзии либо о моде на одежду и кулинарных делах, он тотчас же оживлялся, ввязывался в разговор, сопровождая свои высказывания кокетливыми улыбками и жестами. Сам же профессор Миллер на протяжении всего вечера был не очень разговорчив, хотя его краткие реплики говорили о большой эрудиции и остроте ума... На обратном пути в мою гостиницу в машине Хэллман осторожно спросил меня, не ощутил ли я что-то странное в доме Миллера. Я ответил, что странным мне показалось поведение японца. "Вот именно,- оживился Хэллман,- в том и трагедия Миллера, что он не может побороть в себе влечения к мужскому полу. В Гарварде, в конце концов, ему дали за это от ворот поворот. Ну а в Сиэтле его терпят: здесь у нас нравы попроще..."
В Мичиганский университет в Энн Арборе я попал в самый разгар зимы там все было покрыто снегом, как и у нас под Москвой. Ведущую роль среди японоведов Энн Арбора играл в те годы профессор Роберт Вард. В беседах с ним я узнал, что он был одним из руководителей профессионального объединения американских специалистов по Японии и организатором их регулярных встреч и дискуссий. Его отзывы о многих своих коллегах, их книгах и лекциях существенно дополнили мои знания.
Самым длительным оказалось мое пребывание в Вашингтоне, где я прожил более месяца. Очень помогли мне там рекомендательные письма профессора Э. Рейшауэра, адресованные его ученикам, работавшим в госдепартаменте и Конгрессе. Среди тех сотрудников госдепартамента, с которыми я встречался, в памяти остался некто Левин, чьи отзывы о Японии и японцах были пронизаны критическим духом. Правда, дух критики преобладал у него и в отношении американской внешней политики. В его рабочей комнате прямо над письменным столом вызывающе висела на стене карикатура его тогдашнего начальника государственного секретаря Генри Киссинджера, изображенного в довольно мерзком виде. Сидя во время нашей беседы на стуле с сигаретой в зубах, а ноги положив на письменный стол, Левин не без издевки дважды лениво спрашивал меня: "А возможно ли, чтобы подобная карикатура на Громыко висела бы в кабинете одного из сотрудников советского министерства иностранных дел?" К его очевидному удовольствию я признал, что вывешивание подобных рисунков в нашем МИДе и других советских государственных ведомствах было невозможно. Сказал я ему также, что не принято было у наших ответственных лиц в отличие от американских чиновников государственных учреждений выставлять на всеобщее обозрение на своих рабочих столах фотографии любимых жен и детей и выразил сомнение по поводу того, стоит ли искусственно втискивать в служебные дела частички своей личной домашней жизни.
Научным учреждением, опекавшим меня в Вашингтоне, был Джорджтаунский университет, чьи профессора-востоковеды поддерживали тесные контакты с различными столичными государственными учреждениями. В то время американских политологов более всего интересовали события во Вьетнаме, где как раз в тот момент было заключено перемирие между северовьетнамцами, с одной стороны, и американцами вкупе с их южновьетнамскими марионетками - с другой. Большой интерес проявлялся тогда американскими специалистами по Дальнему Востоку и к Китаю, с которым после длительного перерыва только что начали налаживаться нормальные дипломатические отношения. Не ослабевал в свете этих событий и интерес правительственных кругов США к Японии. Видимо, поэтому охотно соглашались на беседы со мной не только профессора Джорджтаунского университета, но и работники правительственных ведомств. Очень активно опекал меня в Вашингтоне профессор-политолог названного университета Янг Ким - кореец по национальности, ставший в те годы гражданином США. Чем дальше мы с ним общались, тем большее удивление вызывали у меня его обширные личные связи не только со столичными специалистами-политологами, но и с ответственными работниками Конгресса, госдепартамента и даже Пентагона. При содействии Янга Кима у меня состоялись встречи и беседы с экспертами по японским делам Конгресса, с консультантами военного министерства США и даже с послом Японии в Вашингтоне. Побывал я, в частности, в Брукинском научно-исследовательском институте, где группа специалистов-японоведов тесно связанных с внешнеполитическими службами США, разрабатывала тему "Процесс принятия решений правительственными кругами Японии". Там я познакомился с ведущим разработчиком этой темы - Мартином Вайнстейном, тогда еще молодым ученым, ставшим в дальнейшем одним из авторитетных американских экспертов по японской внешней политике...
Но самое большое впечатление произвело на меня посещение закрытого для посторонних исследовательского центра - Института оборонных исследований при Пентагоне. При входе в строго охраняемое помещение этого центра у меня потребовали удостоверение личности, и охранник, как в стихотворении В. Маяковского "О советском паспорте", таращил глаза на мой советский паспорт до тех пор, пока не появились два сотрудника названного учреждения, у которых на цепочках, одетых на шеи, были прикреплены их собственные фотографии с указанием имен, фамилий и должностей (с такими цепочками и собственными фотографиями на груди ходили в этом секретном учреждении все его работники). Два моих гида провели меня быстро в одну из комнат на втором этаже, где и состоялась моя беседа с одним из сотрудников института. Помнится, что более всего моего собеседника интересовал вопрос об отношении советских японоведов и дипломатов к японским притязаниям на Южные Курилы. В ходе беседы я постарался внушить своему собеседнику простую и ясную мысль о том, что японские притязания обречены на неудачу и что в этом спорном вопросе советско-японских отношений позиция советской стороны не может претерпеть изменений ни при каких обстоятельствах.
Отвечая на встречный вопрос о том, что думает об этом споре американская сторона, мой собеседник стал развивать идею "компромисса" на основе уступки Советским Союзом двух или четырех южных островов. При этом он показал мне брошюру, подготовленную сотрудниками центра, с изложением мнимых "выгод", которые якобы могла бы получить советская сторона при заключении такого "компромисса". Пришлось мне вступить в спор и привести при этом самый простой и неопровержимый аргумент в пользу бессмысленности любых разговоров о "компромиссе" в данном территориальном споре.
- Предположим,- сказал я ему,- хотя это и невероятное предположение, что советская сторона пошла навстречу японскому правительству и согласилась уступить ему два или четыре южных Курильских острова. Будет ли в таком случае поставлена точка на дальнейших японских территориальных притязаниях? Увы, нет, ибо под давлением партий оппозиции, в программах которых уже сегодня записаны требования возвращения Японии всех Курильских островов и даже Южного Сахалина, данный вопрос будет снова вынесен на обсуждение японских политиков и включен в территориальные требования если не сегодняшнего, то завтрашнего правительства Японии, а японская патриотическая пресса тотчас же подхватит эту тему и начнет раздувать общественные страсти. В результате на повестку дня будут вынесены новые, еще более агрессивные территориальные домогательства к нашей стране. Поэтому любые уступки советской стороны в данном споре с Японией способны лишь еще больше распалить ненасытные аппетиты японских националистов. Уже поэтому ни о каких уступках и компромиссах не может быть и речи.
