Её Заморну любят прекрасные женщины, но порой они ему неверны, и тогда он упрекает изменницу «громовым голосом», а в его «яростных чёрных глазах сверкают все молнии ревности»6.
Большой радостью была также переписка с Мери и Эллен. Эллен сохранила почти все письма Шарлотты. Мери почти все уничтожила. Эллен происходила из торийской семьи. Мери – из семьи радикалов. С ней Шарлотта была откровеннее, а письма к Эллен, как правило, нежнее и покровительственнее. Шарлотта всегда руководила чтением Эллен, например, рекомендовала ей Байрона и Шекспира. Правда, Байрона без «Дон-Жуана», а Шекспира без комедий: наверное, боялась, как бы Эллен не шокировали некоторые «вольности», и радовалась, что Эллен нравился роман В. Скотта «Кенильворт».
В это время Шарлотта много рисует – пожалуй, не меньше, чем Брэнуэлл, который мечтает стать профессиональным художником. Юноша он был самолюбивый и придерживался высокого мнения о своих способностях, возможно, недооценивая сестёр. Шарлотта относилась к этому чувству превосходства иронически, о чём свидетельствует юмористический фрагмент «Ангрия и мои ангрианцы», где под именем Патрика Бенджамина Уиггинса выведен её дорогой брат и любимец отца. Напыщенный и, надо сказать, глуповатый, Патрик так отзывается о своих сёстрах:
«– Есть создания, которые набиваются мне в родню, некие три девицы. Им выпала честь называть меня братом, но я отрицаю их право быть моими сёстрами.
– А как зовут ваших сестёр?
– Шарлотта Уиггинс, Джейн Уиггинс и Энн Уиггинс. – Они такие же странные, как вы?
– О, да они просто глупые создания, о которых не стоит много говорить. Шарлотте восемнадцать, она низенькая и коренастая, мне до локтя. Джейн – шестнадцать, она высокая и тощая, лицо у неё с кулачок, а Энн – ну просто ничто, абсолютное ничто.
– Да не может быть! Неужели она дурочка?
– Да вроде того.
– Хм, ну и семейка у вас»7.
Всё это были весёлые литературные игры, и Шарлотта с наслаждением им предавалась. А затем пришло письмо от мисс Вулер. Она предлагала Шарлотте место помощницы в своей школе и, в счёт части жалованья, обучение Эмили. Шарлотта согласилась. Из-за Эмили: ей тоже надо было думать о будущем; из-за Брэнуэлла, которого отец и тётка решили отправить в Королевскую академию художеств учиться живописи, жалованье Шарлотты и тут могло пригодиться, – и, сетуя в письме к Эллен на Долг и Необходимость, «суровых владык, которых человеку нельзя ослушаться»8, Шарлотта готовится к отъезду.
В июле 1834 года две сестры Бронте уезжают в Роухед, и там начинается для Шарлотты страда гувернантки. Она была занята с семи утра до одиннадцати вечера, а вознаграждение было очень скудным. После уплаты за Эмили почти ничего не оставалось. Очень беспокоила сама Эмили. Она не способна была существовать без Хауорта, где в любое время могла сорваться в долгую прогулку по вересковым холмам. Строгий распорядок дня действовал на неё угнетающе. В конце концов пришлось отправить Эмили домой, а её место заняла Энн, которая стала в школе всеобщей любимицей.
У самой же Шарлотты было такое чувство, словно она попала в ловушку. Она тосковала по Ангрии и Заморне, о которых и думать было некогда, не то что сочинять. Она доблестно исполняла свой долг, но понимала: надолго её не хватит. Идеальное представление о самоотверженной викторианской девушке требовало безоговорочной жертвенности во всём, что касалось семьи. Такова, например, была Эллен Насси, которой, правда, не приходилось работать по найму, «но я не такая, – пишет Шарлотта Бронте Эллен. – Если бы ты знала мои мысли, мои мечты, что меня поглощают всецело, и яростное воображение, которое иногда просто пожирает меня и заставляет думать, что общество, какое оно есть, невозможно скучно и бесцветно, ты бы меня пожалела, а может быть, стала презирать»9. Любопытно отметить, как типично для романтического мироощущения именно это чувство своей обособленности, чуждости всем прочим, своей противопоставленности «обществу», своей «самоличности», порабощённой, но бунтующей и несчастной. Она пишет Эллен о «мрачной подавленности» и «неуверенности», ей кажется, что жизнь кончена, во всяком случае, то, что будет, – будет безрадостно; пишет, что мечтает о «примирении с Богом», пытается примениться к окружающим и не дать заметить особенности своей натуры, но за нарочитой сдержанностью следует взрыв, о чём она потом горько сожалеет.
Пока она изнемогала над тетрадками, Брэнуэлл всё же попытал судьбу. С рекомендательными письмами и немалой суммой денег, которую вручили ему тётка и отец, он отправился в Лондон. И тут произошла непонятная история. То ли деловая и равнодушная столица произвела на юношу из захолустья обескураживающее впечатление, лишив его решимости действовать, то ли он не был уверен, что из него получится настоящий художник, то ли внезапно заболел (а по мнению некоторых бронтоведов, он с детства страдал эпилепсией), только Брэнуэлл в Лондоне никуда не пошёл, деньги растратил и вернулся с красочным рассказом о том, что его обокрали. С этим надо смириться, убеждал он домашних. Может быть, это и к лучшему, потому что истинное его призвание – быть не художником, а литератором. А раз так, то почему бы редактору прославленного «Блэквудс мэгэзин» не взять его в штат своего журнала вместо умершего сотрудника? И с наивной самоуверенностью провинциала Брэнуэлл Бронте предлагает свое перо по той причине, что он талантлив, оригинален и может оказать мистеру Блэквуду услуги неоценимые. Вполне вероятно, Брэнуэлл мог бы стать заметным литератором, но он не знал психологии издателей солидных журналов. Ответом было презрительное молчание, хотя письмо, очевидно, ради курьёза, сохранили.
Шарлотта оказалась счастливее в переписке с сильными литературного мира. Приехав в Хауорт на рождественские каникулы 1836 года, она послала письмо поэту-лауреату, чьё имя, привычно для слуха, завершало звонкий триумвират – Колридж, Вордсворт, Саути – поэтов «Озёрной школы». Скромно и почтительно Шарлотта спрашивала о возможности стать профессиональной писательницей и посылала свои стихотворения. Лауреат ответил. Он руководствовался благой целью – наставить на путь истинный молодую девицу, которая, очевидно, желает литературной славы. «Праздные мечтания, в которых вы ежедневно пребываете, способны нарушить покой вашего ума, и, поскольку обычные дела покажутся вам пошлыми и никчемными, вы почувствуете себя неспособной к их исполнению, не сумев стать пригодной к чему-нибудь ещё. Литература не может быть уделом женщины и не должна им быть. Чем больше женщина занята свойственными ей обязанностями, тем меньше у неё остаётся досуга для литературы, даже если это занятие второстепенное или просто развлечение. Жизнь ещё не призвала вас к исполнению этих обязанностей, а когда это свершится, вам не захочется мечтать об известности»10.
Однако стихи, присланные Шарлоттой, произвели неплохое впечатление, потому что Саути «разрешает»: «Пишите стихи ради них самих, без излишней гордыни, не рассчитывая на славу. Тогда это занятие не повредит ни сердцу вашему, ни уму»11.
Роберт Саути искренне желал своей корреспондентке добра (как он его понимал, когда дело касалось женщины) и выражал надежду, что она ещё будет признательна за вовремя поданный разумный совет, хотя сейчас она и почувствует некоторое разочарование.
Шарлотта осмелилась ответить, опять в высшей степени почтительно и в то же время с еле заметной иронией. Она и не помышляет о том, чтобы пренебречь «своими реальными обязанностями ради удовольствия, которое доставляет игра воображения, ради творчества, из любви к славе или ради эгоистического самоутверждения»12. Да и может ли она позволить себе такую роскошь? Её отец – пастор с очень ограниченными средствами. Её долг – работать. Она получила образование гувернантки. Это, очевидно, и есть дело её жизни. У неё достаточно забот по дому, чтобы не предаваться праздным мечтам.
