Как награждали разведчиков?
Я не помню каких-то особых наградных ритуалов. Зимой сорок четвертого вручили в штабе медаль «За отвагу», весной меня наградили орденом Отечественной войны 1-й степени, а в июне получил орден Славы 3-й степени. Мы даже толком не ведали, за какой поиск конкретно наградили. Как-то мы, разведчики, захватили штаб немецкого батальона со всеми штабными документами, и нам за это дело посулили большие награды, но именно за этот эпизод никого ничем не отметили. В августе лежал в госпитале на Валдае, так по палатам ходили политруки, выясняли, кто сколько раз ранен и чем награжден ранее. Тех, кто не имел наград, сразу представляли к регалиям, заполняли наградные листы на месте. Мне сказали: «Ты хоть второй раз ранен, но у тебя и так три правительственные награды. Так что извиняй. Про таких, как ты, – распоряжений не поступало»…
Когда Вас в первый раз ранило?
В мае сорок четвертого года. Мы тогда входили в состав 2-й Ударной армии. Поползли к немецкой траншее, и мы, четыре человека, группа захвата, затаились в «канавке» перед последним броском. Вскочили, чтобы перебежать вплотную, немец-часовой нас заметил, дал по нам длинную очередь. Сразу двое раненых. Мне пуля попала в левую ногу. Упали, отползли назад по овражку, через заросли бурьяна. Ребята прикрыли нас огнем. Ранение оказалось легким, провел две недели в санбате и вернулся в полк.
А последнее ранение?
14/7/1944. В день моего рождения. Нам приказали взять «языка» любой ценой. Немцы засели на лесистых холмах, приготовили укрепленные оборонительные рубежи. Чтобы обеспечить наш успех, слева от нас пустили разведку боем, сделали отвлекающий маневр. Человек 150 молодых ребят, из недавнего пополнения 1926 года рождения, на рассвете пошли в атаку, через минное поле. Мы видели, как они погибают, подрываются на минах. Перед выходом в поиск старшина проверил, что на нас нет документов, что ничего не звенит из амуниции. Налили по сто граммов. Это было у нас традицией – перед поиском давали выпить спирта. Я попросил добавки: «Налейте еще!» Товарищи удивились: «Ленька, что с тобой, ты же вроде не любитель». Отвечаю: «У меня уважительная причина выпить еще. Сегодня мой день рождения. Последний раз праздную…» Ребята сразу: «Так ты сегодня не пойдешь! Поменяешься с кем-нибудь, потом «должок вернешь», заменишь кого-нибудь в следующем поиске!» У нас было одно суеверие – никогда не прощаться с друзьями перед выходом в поиск, а тут у меня возникло с трудом сдерживаемое желание сказать всем разведчикам взвода – «Прощайте навеки, товарищи…» Я подумал, предчувствие было нехорошим, был убежден, что сегодня меня убьет, но ответил: «Меняться не буду. Если заменщика сейчас убьют, считай, что двоих потеряли, как я после этого жить смогу?!» Поползли вперед, впятером, по намеченной тропке. Подползаем к «колючке», а обещанного прохода в проволоке – нет! Подвел нас сапер… У нас даже ножниц для резки проволоки с собой не было. Мы остановились в замешательстве. А слева от нас бой идет, люди погибают на минном поле. Двое товарищей приподняли нижний ряд «колючки», и я нырнул под нее, метнулся вперед к траншее. И тут, будто ломом по ноге ударило, что-то потекло по ней, и нога онемела в одно мгновение. Кричу ребятам по ту сторону «колючки»: «Киньте обмотку!» Мы всегда брали с собой обмотку, чтобы пленного языка связывать. Намотал край обмотки за руку, товарищи меня потащили назад, весь оборвался об проволоку. Это снайпер меня заметил и «сработал». Вытащили меня к своим, и тут на нас набросился капитан, ПНШ – по разведке: «Где «язык»?! Почему немца не взяли?! Трусы! Е. вашу мать!» Он, никогда в разведпоиски сам не ходивший, оказывается, увидел в бинокль, что тянут кого-то по ложбинке, и сразу доложил по полевому телефону в штаб: «Язык взят!» И когда он увидел, что вместо «языка» приволокли меня, раненого, то стал орать и материть нас, и обвинять меня, старшего в поиске, и моих разведчиков в преднамеренной трусости. Я психанул, вытащил «парабеллум» из кобуры, хотел пристрелить капитана, говорю ему: «Сейчас я тебя, сучий потрох, за…..!», но ребята накинулись, отобрали пистолет со словами: «Плюнь ты на это дерьмо! Не марайся об эту падаль!» Принесли меня в санбат дивизии, а там «конвейер». Врач посмотрел на ногу: «Надо ампутировать!» Я отказался, лучше помереть, чем на костылях остаток жизни провести. Меня перенесли в сторону. Пришел санбатовский «особист»: «Что ты артачишься! Зря ты так. Пустое все это. Будет у тебя хороший протез!» Я – ни в какую, не соглашаюсь. Так меня просто перенесли в соседний сарай, кинули там на нары, и никто вообще ко мне не подходит! Остаюсь в сознании, но крови много потерял, меня мутит, чувствую, что скоро впаду в небытие. Сполз с нар, у меня из кармана галифе санитары не вытащили гранату, с ней дополз до выхода из сарая и заорал: «Почему никто не подходит!!! Разнесу всех к е…. матери!» Сразу стали обрабатывать рану, потом по «узкоколейке» отправили в тыл, и доехал я до госпиталя в Валдае. Старый хирург осмотрел меня и сказал: «Ай-яй-яй! И такую ногу хотели оттяпать! Терпи, сынок, постараюсь твою ногу спасти». Обезболивающих не было, так хирург просто резко рванул «жгут» из раны, у меня аж искры из глаз посыпались. Пролежал два месяца в госпитале. Возвращался после выписки на фронт с маршевым пополнением. На подходе к передовой попал под бомбежку. Бомба разорвалась совсем рядом, и я потерял сознание. Потом рассказывали, что когда меня откопали, то сочли за убитого и отнесли в сторону, где отдельно складывали «мертвяков» для погребения, да кто-то перед самым захоронением заметил, что я вроде дышу… Лежал в госпитале в Пскове, сам ходить не мог. Говорить не мог, слова застревали в горле, и меня начинало трясти мелкой дрожью. Через несколько месяцев меня комиссовали из армии как инвалида 2-й группы по статье № 95. И прошло еще немало лет, пока я снова смог спокойно ходить и разговаривать. После демобилизации и последующей учебы я оказался в Волгограде. Там поселился и работал до пенсии на металлургическом заводе «Красный Октябрь».
Кто-то из Вашего взвода полковой разведки выжил на войне? Кого-то встречали?
Только Ефремова, своего друга. После войны он жил в Донбассе. А тогда, в конце 1944 года, раненого Толю, смелого разведчика, тоже привезли в псковский госпиталь, и мы благодаря этому счастливому стечению обстоятельств встретились. Он рассказал, что лежал по ранению в санбате, а в это время весь взвод разведки 1025 СП ушел во главе со старшиной Дубиной на задание в немецкий тыл, и никто живым не вернулся… Вечная память погибшим в боях за Родину!..
Интервью и лит. обработка: Г. Койфман
Белоклоков Анатолий Ермолаевич
Анатолий Белоклоков, 1945 год
Родился я 8 февраля 1926 года в Башкирии. Была такая деревенька Гумбетово в Федоровском районе. Мама рожала много раз, но несколько детей умерли еще в младенчестве, и нас осталось четверо: сестра Феня, я, Катя да Ефим.
Белоклоков А.Е. (1942 г.)
Семья была крестьянская, и до того как началась коллективизация, жили мы крепко. О том, как нас раскулачивали, можно целую книгу написать, но я не хочу об этом вспоминать… Когда отобрали и землю и скот, отец категорически отказался вступать в колхоз, и мы переехали в Стерлитамак. Вначале отец работал плотником на лесозаводе, а потом стал рубщиком мяса в «Базаркоме».
Как Вы узнали о начале войны?
Были летние каникулы, и мы с друзьями на лодке доплыли по Белой до самого Белорецка. И лишь когда вернулись назад, мать мне сказала. Но я даже не удивился, ничего. Нам-то, пацанам, чего?
