И в то время, пока Ивешка бродила около него, выказывая ему свое раздражение и недовольство, как будто его попытки понять происходящее так или иначе вселяли в нее ужас, ее присутствие затеняло и его собственные мысли.
Тут он припомнил, что она умерла почти в его возрасте.
Он отметил этот факт в своей памяти, в той ее части которая была отведена для всего, связанного с Ивешкой.
Фактически она оставалась молодой все эти годы, потому что, как казалось ему, она могла лишь узнать очень многое о разных сторонах окружающего мира, так и не сумев познать на деле ни одной из этих сторон, временами поступая так, как и следовало поступать шестнадцати летней девочке, по его мнению, особенно в отношении Петра…
«Нет» — чувствовал он ее протест, доносившийся к нему через пространство над костром.
Возможно, продолжал рассуждать он, что и в отношении собственного отца она тоже поступала таким образом, и отложил в памяти очередной «узелок». Может быть, для взрослых людей Ивешка была более сложной загадкой, чем даже он сам: работая в «Петушке», он смог повстречать очень многих людей, тогда как она встретила за всю свою жизнь лишь несколько живых душ, да и те были колдунами.
С тех пор, как она умерла, подумал Саша, она могла встречать и других, на их собственное горе и беду…
Теперь она оказалась еще ближе к нему и была еще более раздраженной, о чем Ууламетс прекрасно знал. Он понял это, даже не оглядываясь по сторонам. Ууламетс неожиданно потерял нить рассуждений, и он тут же вспомнил про кувшин, который он непреднамеренно заколдовал: ведь это был самый успешный опыт его собственного колдовства. Небесный Отец! Кувшин уцелел от катастрофы и едва не стоил жизни Петру, все произошло точно так, как и предупреждал его учитель Ууламетс: Волшебство слишком просто дается молодым…
Но ведь ничто не препятствовало в тот момент его колдовству над кувшином: ведь не было никого, кто мог пожелать, чтобы кувшин разбился, никто даже не имел на этот счет противного мотива, и Бог свидетель, что в его голове не было никаких сомнений в тот момент, когда кувшин летел по палубе, а он хотел, чтобы тот остался цел.
Волшебство давалось чертовски просто, и кувшин доказал это: он был весьма равнодушен к таким малым проявлениям колдовства, находясь в самой гуще колдовства большого и опасного, которое рассеяло его внимание заставило уверовать в то, что и он может не задумываясь выпускать в окружающий мир безопасные желания…
Но его колдовство над кувшином не было, на самом деле, столь безвредным. Оно, несомненно, было более мощным, чем те средства защиты, которые он в этот момент предоставил самому Петру, и причины этого он не мог пока полностью понять… если…
Если только его колдовство над Петром имело трещины, например, в виде сомнений…
Но это была не та нить рассуждений, с которой он начал. Он неожиданно обнаружил какое-то беспокойство в своем сердце, чувствуя, как вокруг него нарастает волна желаний, которые он почти ощущал как прикосновение щетки к собственной коже, или как некий иллюзорный круг, который он часто представлял себе.
Сзади него раздался голос Ууламетса:
— Русалка и есть желание уже сама по себе. Ведь желание никогда не умирает. Желание отомстить, например. Именно так можно описать мою дочь.
— Но леший помогал ей, — очень осторожно сказал Саша и чуть повернулся, чтобы взглянуть на него. — У меня не было никаких отрицательных ощущений… относительно лешего. Наоборот, он, на самом деле был…
— Бывало, около нашего дома появлялся, один, — сказал Ууламетс. — Но вот давно уже его нет. Спроси у моей дочери, почему?
— Но в этом не было ее вины? Она не просила этой помощи…
Небесный Отец, неужели в рассказе старика о своей дочери есть какая-то брешь? Эта мысль неожиданно пришла к Саше, а по какой именно причине, он так и не понял. Не имело никакого значения, что рассказывал Ууламетс в первый раз, Саша никогда не верил в самоубийство его дочери: если колдун, на самом деле, захочет умереть…
Все наши мысли приходят к нам от Ивешки, подумалось ему. Возможно, что это и рассказы белого Призрака, а возможно, что и рассказы самого водяного, передаваемые прямо через нее. Петр был прав: слишком много колдунов, и слишком многие из них врут…
— Не стоит попусту тратить свои силы, — сказал Ууламетс, неожиданно поднимаясь со своего места, а Ивешка при этом чуть отступила назад. — Что я только что говорил тебе, девочка? Помнить и не забывать? Не желать ничего не обдуманно? Но ты знаешь только себя, и не думаешь, и не вспоминаешь о своих ошибках.
— Я пытаюсь, — прошептала Ивешка. — Папа, я пытаюсь…
— Для кого? — едва не крикнул Ууламетс. — Вам следует объединиться. Да, он выбрался из своего угла… Малый, ты чувствуешь его?
Саша почувствовал… он неожиданно узнал едва уловимый холодок, которым потянуло от ближайших кустов, такой же подвижный и неуловимый, как змея, в облике которой водяной являлся временами. Саша хотел встать и предупредить Петра…
— Приведите его сюда, — прикрикнул на них Ууламетс. — Пожелайте, чтобы он оказался здесь. — Заставьте его прийти сюда!
В этот момент Сашу охватил испуг от одной лишь мысли о безопасности Петра, и Гвиур бросился наутек.
Остановись! — тут же подумал он про себя, теперь уже одновременно и с Ууламетсом, и с Ивешкой, и тут же почувствовал, как это скользкое существо начинает сжиматься, стараясь выбросить свои желания в их сторону, и извивается как змея, прижатая палкой. Петр тут же проснулся от сильной боли и закричал: «Боже мой!", выражая таким образом свое единственное желание и, стоя на коленях, старался сжать свою больную руку, в то время как собравшийся было в бега черный поток, чем-то напоминавший пролитые чернила, хлынул из кустов прямо в его сторону…
Остановись! — так в очередной раз приказал Саша, и так же сделал и Ууламетс, и так же сделала Ивешка. Тогда передний край чернильного потока начал подниматься и очень быстро оказался на уровне головы Петра и толстел буквально на глазах по мере того, как очередные волны набегали из темноты, подпитывая его.
Он должен был удержать это существо, должен удержать, пока оно пыталось любыми доступными ему путями добраться до Петра, который, спотыкаясь при каждом движении, поднимался на ноги, с обнаженным мечом, который держал теперь в левой руке, пытаясь — о, Небесный Отец, нет! Не позволяй ему этого!… — атаковать подвижную черную массу…
— Обманщик! — кричал Ууламетс. — Решил обмануть меня, так? — Темная масса опустилась на землю, свернувшись в кольца, и напоминала безголовую змею, как раз в тот момент, когда Петр неуверенными шагами направился в ее сторону. — Обмануть меня?! — Ворон покинул свою ветку и ринулся сверху на водяного, а Малыш, взлохмаченный мохнатый шар, весь с головы до ног в листьях, ощетинился, зашипел и пытался ухватить его зубами.
— Не трогайте меня! — закричал Гвиур, корчась на земле. — Не трогайте, не трогайте! — Он начал прятаться, превращаясь в дым, который рассыпался на мелкие облака по мере того как водяной усиливал сопротивление. — Остановите его! — завизжал Саша на Ууламетса. Сейчас даже Ивешка перестала помогать старику мучить водяного, и он, воспользовавшись тем, что давление на него ослабло, вновь двинулся в направлении Петра, сделав быстрый по-змеиному изворотливый бросок намерений своей злой воли около замешкавшегося Саши и пытаясь оторвать его желания от желаний Ууламетса, но Саша продолжал думать только о безопасности Петра, и побежденный водяной взвыл: — Не я делал, не мне и отвечать. Нет здесь моей вины. Никогда…
— Говори правду! Немедленно! — закричал на него Ууламетс, и мерзкое существо тут же превратилось в узловатый дымовой шар, размером не больше человека.
И, не переставая, продолжало гнусавить:
— Человек заставил меня сделать это. — Голос становился все тише и тише. — Я не убивал ее. Забрал лишь ее кости, только и всего. Он сказал мне, что я могу забрать ее кости. Она может владеть этим лесом, я же тогда смогу владеть этой рекой, вот и все.
