— Куда мы идем? — спросил наконец Петр, когда они отошли на значительное расстояние от дома. Но старик ответил ему не более того, чем ответил ему Петр на предложение остаться дома.
Тогда Петр поймал в темноте сашину руку и остановил его.
— Куда мы идем? — задал он вновь все тот же вопрос. Но Саша лишь попытался высвободиться, зная, что нет смысла пытаться убеждать в чем-то Петра, и уж наверняка никакого смысла нет в том, чтобы пытаться в чем-то убедить Ууламетса. Он лишь хотел удержать обоих от попыток выдвинуть свои ненужные сейчас аргументы, сделать то, чего хотел старик, и вернуться назад вместе с ними, целым и невредимым.
Старик тоже замедлил шаг. Казалось, что он растворился среди лесной чащи, превратившись в ее часть. Он стоял согнувшись, опираясь на свой посох, и ухмылялся с тревогой и беспокойством.
— Эй, малый? — позвал он негромко. Его голос стал еще более глухим и низким, так что задевал за живое, напоминая чем-то голос дяди Федора: — Ведь у нас с тобой была заключена сделка. Разве ты забыл об этом, парень?
Саша хотел поскорее догнать старика, а Петр все продолжал удерживать его.
— Куда мы идем? — в очередной раз спросил он, и тогда Ууламетс, опираясь на посох двумя руками, ответил:
— Вверх по реке. Нам осталось очень немного. — Теперь это был спокойный, даже безмятежный голос, в котором звучала уверенность, отгонявшая все детские страхи. Ууламетс даже добродушно улыбнулся. Вполне возможно, что всего лишь минуту назад его улыбка могла изображать и оскал вурдалака. Скорее всего, это была лишь игра лунного света, и мимолетное наваждение, вызванное беспричинной паникой. Нужно быть полным дураком, чтобы представить себе, что в этом лесу, через который они шли совершенно спокойно столько времени, могло быть какое-то зло. Ууламетс делал им знаки рукой, продолжая улыбаться.
Здесь следовало либо идти, либо чувствовать себя полным дураком. Саша предпочитал первое. Петр попытался было безуспешно остановить его, с отвращением повторяя: «… Очень немного». Он стоял совсем близко от него, когда Ууламетс повернулся и, нащупав посохом дорогу, вновь начал прокладывать перед ними путь.
— Но ведь он сумасшедший, — пробормотал Петр, переводя дыханье. — Отправляться ночью в такое место, чтобы выкапывать корни…
Ветки то и дело били их по лицу, будто кто-то невидимый все время размахивал перед ними метлой. Корни задевали за ноги. Саша без особого успеха пытался всякий раз ухватить ветку, которую отпускал Ууламетс, и она тут же била его по щеке. Он поминутно вздрагивал, но продолжал идти, иногда смахивая слезы, наворачивающиеся от боли, но торопился, опасаясь потерять в темноте фигуру старика.
— Сумасшедший, — продолжал выражать свое неудовольствие Петр. — Мы все сумасшедшие, раз выбрались из дома в такое…
Звуки, доносившиеся с реки, заглушали треск раздвигаемых кустов, особенно на близком от воды расстоянии. Течение здесь было быстрым, вода постоянно подмывала берег, и они шли, разбрызгивая грязь и часто попадая в многочисленные лужи. Особенно сильно страх охватил мальчика, когда он полностью потерял из виду Ууламетса, и в его воображении тут же возникла ужасающая картина того, что старик решил просто подшутить над ними, оставив их на растерзание тем страшным существам, которые могли обитать на этом затянутом ночным мраком берегу.
Он провалился в воду, и остановился, увязая в грязи по самые лодыжки. Петр оттащил его назад и некоторое время продолжал удерживать.
— Давай вернемся назад, — сказал Петр. — Он хочет, чтобы мы заблудились. Оставь его! Идем назад, к дому.
Но Ууламетс вновь возник впереди них, словно серый призрак, приглашая следовать за собой.
И Саша пошел вперед. У него не был объяснений на тот счет, почему он делает это. Наверное просто потому, что ему казалось невозможным повернуть назад на глазах у старика, стоящего впереди и наблюдающего за ними. Да и глупо было бы делать что-либо такое, что могло повлиять на безрассудство Петра или на характер Ууламетса. Он не имел представления, почему Петр все-таки отпустил его и почему сам решил следовать за стариком и мальчиком. Возможно потому, что Петр думал о том же самом, что и Саша: о страшном существе, которое подстерегало их прошлой ночью за стенами дома. И поэтому Петр мог прийти к выводу, что идти назад, к дому, не такая уж безопасная вещь. Казалось, что сейчас для них нигде нет безопасного места, и, разумеется, его не было и там, куда сейчас шел Саша, где их ждал Ууламетс, и где лунный свет и звуки реки сплетались в удивительное кружево, обманом действующее на глаза и уши.
Единственной надеждой в этом пугающем пространстве был сам старик.
— Вот сюда, — сказал Ууламетс, придерживая мальчика за плечо, — сюда, сюда, мой добрый малый… — и неожиданно повернул Сашу лицом к воде. — Видишь вот этот куст боярышника?
— Что ты собираешься делать? — спросил старика Петр, пытаясь ухватить его за руку. Но тому стоило лишь взглянуть на него, как весь облик Петра резко изменился: сейчас он был напуган и обескуражен и всем своим видом напоминал человека, который по ошибке ухватил за руку какого-то незнакомца.
В этот момент сердце мальчика тяжело забилось, особенно когда он увидел, как Петр Кочевиков был в одно мгновенье укрощен и запуган, и он чуть было не ощутил, как костлявая ладонь старика сжала руку Петра с такой силой, что узловатые цепкие пальцы проникли едва ли не до костей, прямо сквозь рукав кафтана. Но тут Ууламетс посмотрел ему в глаза, ослабил давление на руку, а затем похлопал его по плечу. И в загадочном лунном свете все представилось так, что нигде и никогда вам не удалось бы увидеть более мягкого обращения и нежного отеческого взгляда, как сейчас между этой парой.
— Добрый малый, — сказал Ууламетс и, сжав теперь уже руку мальчика, вложил в нее нож. — Вот здесь, здесь, вот на этом месте, как раз около реки… здесь надо копать.
— Для чего? — спросил тот, хотя, казалось, и не был настолько глуп, чтобы не понять этого. Сейчас все окружающее постепенно отдалялось и представало перед ним, будто во сне. Он оглянулся и увидел Петра, стоящего с несчастным видом сзади него, на самом открытом месте, слева от деревьев.
— Для того, чтобы ты мог кое-что отыскать там, парень, — сказал Ууламетс, сдавливая его плечо. — Копай здесь, да следи за тем, чтобы не свалиться в воду…
Саша приблизился к самой прибрежной кромке и опустился на колени, ощущая, как вода пропитывает штаны и полы кафтана. В этом месте все звуки реки особенно громко и отчетливо отдавались в его ушах. Он не исключал возможности, что эта часть берега могла быть сильно подмыта, и отметил про себя этот факт лишь с той целью, чтобы не забывать о нем, не наклоняться очень низко и не особенно доверять тому, что было под ногами.
Он начал рыть землю острием ножа, и только теперь почти в полной мере смог осознать все происходящее, особенно когда Петр сказал, обращаясь к нему:
— Разве каждый из нас уже сошел с ума?
На что Ууламетс ответил:
— Тише, веди себя спокойно и будь терпелив…
Старик не успел договорить до конца, как неожиданно отпрянул назад. Река заглушила все окружающие звуки, кроме шума сухих колючих ветвей, когда они трещали и ломались, цепляясь за его кафтан. Случай, казалось, был самым обычным, но здесь он показался весьма примечательным, возможно потому, что после всего случившегося с ними, был бы не менее примечательным и всякий другой случай, на этом заколдованном участке берега, в такую лунную ночь, когда в дело вступают волшебные силы. Но ничего, кроме странного бормотанья старика больше не нарушало привычную тишину, и Саше даже показалось, что Ууламетс разговаривает сам с собой, напевая очень тихую, даже нежную песню.
«Этот волхв, этот колдун», говорил сам себе Саша, «этот волшебник заставлял их сохранять тишину и говорить шепотом. Он наверняка сам мог поддерживать и окружавшую их тишину и даже успокоить саму реку». Старик продолжал негромко петь, и журчащие звуки его слегка гнусавого голоса, казалось, словно укутывали их в полупрозрачную ткань из безжизненных веток и мертвого лунного сияния. Он, видимо, и сам не мог очнуться скорее всего, даже и не имел такого желания. Земля и покрывавшие ее листья пахли влагой и гнилью, серебряное лезвие ножа поблескивало в лунном свете и монотонно врезалось в хитросплетения корней, которые бежали от куста к самой кромке берега.
