Я почувствовала, что меня ждет три недели глубокого рабства.

Женщина кому-то кивнула. Снова откуда-то сзади вынырнула девушка. Синих прядей у неё не было, но была голливудская улыбка. Меня опять затошнило.

- Маргарита Васильна, - я попыталась высвободиться из её слишком крепких объятий. – Я с радостью вам помогу, но мне нужно знать, что делать.

Женщина отпустила меня и я, наконец, глубоко вздохнула. Она тут же подхватила меня под руку и потащила в какой-то коридор.

- Наш лагерь находится на территории бывшего поместья. Мы его отреставрировали, оно в замечательном состоянии. Пока шёл ремонт, мы наткнулись на обширную систему подвалов. В подвалах книги. И бумаги. Целая туча пожелтевших бумажек! – она хихикнула. – Это, как у вас, информационных работников говорится -  огромный архив. Я думаю, это может быть очень полезно для истории и чего-нибудь еще. Они очень хорошо сохранились. Поэтому мы и попросили нашу дорогую Надежду Петровну прислать нам её лучшего работника...

Я тихо хмыкнула про себя. Мы шли по узкому коридору, который уходил вниз. Он мягко изгибался в полукруге, и я поняла, что путь проходил по внешнему полому пространству башенки. В полу появились ступени. Директор остановилась и опустила руку в карман, выуживая фонарик.

- Мы пока что тут не провели электричество, - сказала она, поворачиваясь ко мне на ходу. Тоненький луч фонарика скакал по красным стенам и каменной лестнице. – Но внизу оно есть. Там удобно поставили щитки, правда, пришлось пробивать пол, чтобы их спустить туда. Но так все хорошо. – Маргарита Васильевна непрерывно улыбалась и меня это начало пугать. – Чуть позже должны прибыть еще насколько специалистов. Они, как вы, имеют красные дипломы в информационном деле…

Мы встали на площадку перед тяжелой деревянной дверью. Женщина щелкнула кнопкой – затхлая темнота охватила нас. Тяжело заскрипело ржавое железо.

- А какого-нибудь другого входа нет? – я представила, как мне ежедневно придется спускать по темноте, изо всех сил тянуть за ручку тяжеленой двери в полной тишине и одиночестве, а потом пытаться пролезть сквозь узкий проход, который мне удалось открыть. В щель пробился теплый уютный свет настольной лампы. Едва различимая в темноте директор отошла в сторону, пропуская меня внутрь.

- Пока что нет, мы работаем над этим, - ответила она.

Я вошла. Горел торшер. Темное, передо мной раскинулось подвальное помещение. Оно утопало в густой черноте – лампа освещала письменный стол и совсем небольшой участок места вокруг себя.

- На потолке установлены лампы, которые включаются… - женщина, облокотилась на стену, ощупывая её. Наконец, она нашла выключатель. – Вот здесь, - закончила она и дернула крючок вверх. Загудело электричество. Неровно загорелись лампы тусклым сероватым светом. Я задохнулась.

Стеллажи, заполненные разрозненными бумагами, свитками и книгами, тянулись далеко вглубь помещения. Если честно, я даже не смогла сразу понять, как далеко уходят ровными рядами шкафы.

- Я могу отказаться от этой работы? – спросила я, оборачиваясь к директору. Женщина стала серьезной, и я снова увидела, какие у неё грустные глаза.

- Можете, конечно, но вы нужны нам, - женщина покачала головой. – Мне вас рекомендовали. И скоро приедут еще…

Все её слащавость и псевдоглупость стали мне совершенно понятны – она не представляла, как себя вести со мной.  Я усмехнулась про себя, прикидывая на сколько времени эта работа.

- Сколько здесь шкафов?

- Две тысячи восемнадцать.

Я опустила голову, задумавшись о том, что не увижу солнечного света еще несколько лет даже с опытной командой информатиков-аналитиков.

- Сколько у меня времени?

- Самое большее – год.

Наши взгляды встретились. Она серьезно смотрела на меня, ожидая, наверно, что я сейчас сбегу отсюда с криками и больше не вернусь.

- Зачем это?

- Не спрашивайте.

Я улыбнулась.

- Детский лагерь «Дружные жеребята»?

- Вам, наверно, лучше вообще не задавать вопросов по этой теме.

Я кивнула.

- Что со мной будет потом?

Женщина мягко улыбнулась.

- Не бойтесь. Вы поедете домой, в свой маленький городок, будете работать в школь-ной библиотеке и никогда больше не будете отказывать себе в булочках.

- Насколько никогда?

- Двадцать пять лет с окладом в семь раз превышающим ваш сегодняшний.

Это прозвучало почти смешно. Те, кто знает, сколько зарабатывает школьный библиотекарь, посмеялись бы вместе со мной. И что же, они думают, я больше двадцати пяти лет не проживу?

- Я полагаю, из своего городка я никогда не выеду, а вся моя личная переписка будет тщательно проверяться?

- Да.

Что ж, это не так плохо. Я даже смогу позволить себе стать толстой, чтобы потом провести пару операций липосакции.  Выглядело немного глупо и сюрреалистично все происходящее. Я знала, почему выбрали именно меня. Непонятно было только кто. Да и просто это было немного бессмысленно. Тут ведь помимо работников с информацией нужны были как минимум химики, чтобы следить за сохранностью бумаг, кто знает, сколько им лет. Непонятно было, как лампы оказались над всей этой территорией и не повредили шкафам, если это такое секретное дело, кто их вешал? И, наконец, дезинфекция! Никто не ручается, что среди листов нет какой-нибудь проказы позапрошлого века. Хотя помимо этого было множество других проблем, например, освещение. Ведь с подобными лампами не работают. К тому же, я до конца не поняла, чего именно они хотят? Для составления архива мне необходимо будет ознакомиться со всеми документами и… о, боже!.. Я с тоской подумала о зеленой траве и тени леса.

- У меня будет официальный контракт?

Женщина кивнула и облегченно вздохнула. Кажется, она до конца не верила, что я соглашусь.

- Я принесу его вам после обеда завтра.

Она аккуратно щелкнула выключателем. Серый тусклый свет погас. Механически я шла за ней по каменным ступеням. Значит, у меня день отдыха, а затем я окажусь в прямом смысле под землей.  Интересно, о чем подумают мальчишки и биолог, когда я просто исчезну из лагеря и буду видеться с ними только на приемах пищи. И какой по часам будет теперь мой рабочий день? Мы вышли в светлый просторный вестибюль. Над широкими расходящимися лестницами нависала громоздкая стеклянная люстра. Её бы в бальные залы, а не над детьми в мятых футболках.

43-74-213

Мы устали. Мы говорим с ними. Они расцветают из семян иных. Такие легкокрылые и беззащитные. Они очаровывают тех. Мы смеемся над их плясками и сами танцуем с ними. Но они не те, кого мы ждали. Иногда сны других проясняются, и мы видим прекрасные миры, которые мы могли бы подарить им, если бы они только понимали нас. Мы даем им сигналы, посылаем им знаки, разговариваем с ними. Они не глухи, но не слышат. Их зрение не такое, как наше, они не понимают, что мы хотим им показать.

Но мы верим, что однажды они поймут. И тогда мы станем тем, чем должны быть – единым целым. На западе другие поселения рассказывают, как иные смогли понять их, как они стали помогать им. Мы верим. Мы ждем.

4.

После обеда мне показали лагерь. Он состоял из двух частей: дом с садом и небольшая спортивная территория. Место было как следует оборудовано для детей и подростков: по всем правилам техники безопасности, особняк был поделен пополам – женская и мужская половины, на первом этаже находила небольшая библиотека и светлая столовая с высокими потолками. В глубине сада прятались кухня и ванный домик, работавший в строгие часы для мальчиков и для девочек. Сад почти сливался с лесом, который начинался сразу за кирпичной кладкой забора. Они отличались только аккуратно посыпанными песком дорожками – в лесу этого не было.

К вечеру людей стало значительно больше. Приезжали еще ребята. Своих я не видела, как и биолога, хотя, на самом деле, и не искала. У них своя программа пребывания здесь, у меня своя.

После того, что я увидела, мне сложно было на чем-нибудь еще сосредоточиться. Теперь меня могло спасти только белое винтажное платьице и долгая прогулка по холодному простору. А еще чай с имбирем, лимоном и тремя столовыми ложками сахара. Я ходила по песочным дорожкам сада, смотрела, как солнечное небо играет листьями деревьев, как даже трава поддается вздохам ветра и дышала с миром в унисон. Было удивительно тепло, но изредка откуда-то из глубины моего беспокойного нутра поднимался мороз, и я вздрагивала, словно от прикосновения льда. Хотелось плакать.