- Побрейтесь сначала, - посоветовала она и с легкой, немного насмешливой улыбкой добавила: - С такими лицами не только женщин, но и медведей испугать можно.

Мягкая улыбка озарила красивое, но жестковатое лицо, когда, убирая бритву, она заметила:

- Мужняя... Сколько русских лиц эта бритва побрила!.. Приходят обросшие, страшные, а побреются - видишь: хорошие, добрые лица. Измученные, правда... Но как тут не измучиться?

Пожилая осмотрела нас после бритья, полюбовалась еще Георгием и почему-то укоряюще заметила, обращаясь на этот раз ко мне:

- Мы вот принимаем, кормим, прихорашиваем... А примут ли нашего Луи где? Накормят ли? Дадут себя в порядок привести?

- Ну, что вы, мама! - поспешно вмешалась молодая. - Конечно, и Луи нашего примут. Я уверена в этом. Каждая жена, по-моему, должна принимать других так, как хотела бы, чтобы ее мужа принимали. Ведь верно? Всегда нужно поступать с другими так, как хочешь, чтобы с тобой поступали.

- Конечно, верно, - подхватил Устругов. - Это самое хорошее правило... И верьте, пожалуйста, если ваш муж попадет в русскую семью, он будет, безусловно, хорошо принят и обласкан.

- Да я-то не сомневаюсь в этом, - отозвалась молодая. - Беда всех нас вместе свела, вроде как бы сроднила. Я это чувствую, и ваши жены - или ваши матери - это тоже чувствуют. У вас, у мужчин, разные дела, разные заботы и разные желания. У женщин забота одна: муж и дети, желание тоже одно: держать их поближе к себе и чтобы они сыты были, чтобы здоровы были...

Она провела нас в тот же лесок, откуда пришли. Туман совсем рассеялся, и редкий лес казался прозрачным. Хор пернатых не стал стройнее, хотя, безусловно, многоголосее и мощнее. Лишенные дирижера, певцы заливались каждый по-своему, в меру своих сил и талантов. Все вместе они создавали ту чудесную музыку леса и весны, которая никогда не надоедает, никогда не утомляет слуха. Проникая в наше сердце, она вызывает то успокоительно-радостное настроение, какое музыке, созданной человеком, вызвать часто не удается.

По лесной дороге, указанной бельгийкой, мы добрались до маленького поселка, стоявшего на развилке дорог. Красностенный и краснокрыший, он вытянулся между двух лесистых холмов, изогнувшись по маленькому быстрому и прозрачному ручью. Поселок был пустынен и тих. Его жители прятались за кирпичными стенами и занавешенными окнами, и нам показалось, что тут никого нет.

И даже когда мы постучали в дверь крайнего домика, где жил брат бельгийки, никто не отозвался. Пришлось стучать еще раз, стучать более настойчиво и громко. Только после этого, громыхнув в сенях чем-то тяжелым и с силой дернув внутрь дверь, перед нами предстал грузный мужчина лет сорока, небритый, с бельмом на правом глазу.

- Ага, еще пара птичек, - объявил он, едва выслушав мое сообщение, что нас прислала сестра, которая просила переправить дальше. - Издалека летите?

Мы переглянулись, не зная, говорить ему правду или соврать. Георгий пожал плечами: будь что будет.

- Из концлагеря Бельцен.

Одинокий глаз удивленно уперся в мое лицо.

- Где это?

- Недалеко от Мюнстера.

Бельгиец присвистнул даже.

- Далеко улетели. Молодцы... А теперь в наших горах запрятаться поглубже хотите? Что же, прячьтесь, прячьтесь... Раз вырвались из неволи, погуляйте в наших лесах и горах. Тут места хватит... Сильно устали? - И, не приглашая в свой дом и не уступая прохода, продолжал сыпать: - Горы наши, конечно, не Альпы и не Пиренеи, но спрятаться в них вполне можно. Глубоко и надолго. Тут есть такие деревни, куда только пешком да верхом пробраться можно. Да и то, если дорогу твердо знаешь. Тут можно так спрятаться, что ни один черт не найдет. Отдохнуть хотите?

Мы не успели ответить, как он опять забормотал:

- И народ у нас тут хороший, приветливый. На чужих-своих не делит. Да и как делить, когда у нас тут, в Арденнах, смесь? Сплошная смесь. Валлонцы. Фламандцы. Французы. Голландцы. Немцы. И люксембуржцы. Вот еще странный народ, эти люксембуржцы. Помесь немцев с французами. Но немецкое явно перевешивает. Три к одному. Не меньше. Не случайно немцы из всех западных только люксембуржцев арийцами признали. Ни голландцев, ни фламандцев, близких им по языку, а только люксембуржцев. Может, покушать хотите?

Теперь мы даже не пытались отвечать, покорно стоя перед ним. А он говорил, говорил, говорил. Продолжая говорить, жестом пригласил в дом, так же жестом представил жене, полной женщине с маленькой черной, очень подвижной головкой, и жестом усадил за стол. Он говорил, пока хозяйка кормила, говорил, провожая на отдых в мансарду, говорил на всем пути к перекрестку дорог за поселком, говорил, пока ждали обещанную им грузовую машину. Когда впереди послышалось гудение мотора, воющего на подъеме, мы бросились к кустам.

- Не бойтесь, - остановил он нас, - немцев у нас почти не бывает. Это единственный в наших местах грузовик, и ведет его человек, который нужен. Он уже немало беглецов разных перевез и сегодня вас увезет.

- Куда?

И только тут этот человек, страдающий недержанием речи, не нашел слов, коротко буркнув:

- Это вы скоро сами узнаете...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Шофер грузовика оказался молодцеватым, красивым парнем лет двадцати пяти - двадцати восьми. Осадив машину почти на полном ходу, он высунул в окно приветственно поднятую руку и крикнул:

- Еще пара птенцов?

Как и одноглазый, он отнес нас к семейству пернатых, но тот назвал нас "птичками", а этот "птенцами". Посмотрев на Георгия со стороны, я невольно ухмыльнулся; "Хорош птенец, косая сажень в плечах".

- Еще пара, - быстро отозвался наш провожатый и тут же посыпал: Прилетели издалека. Исколесили половину Германии, Голландию сначала с востока на запад, а потом с севера на юг. Здесь уже порядочно отмахали. Летят хорошо и смело. И просто удача, что ты именно сегодня приехал. Я знал, что ты обратно этой дорогой поедешь, и привел их сюда. Они испугались, заслышав шум мотора, да я успокоил их. Сказал, что Шарля бояться нечего, что ты уже много людей перевез, и всех без единой неприятности...

- Одного могу в кабину, - сказал Шарль, воспользовавшись тем, что говорун вдруг закашлял, - другому в кузове придется.

Нам не хотелось разъединяться.

- А можем мы оба в кузове ехать?

Шофер подарил мне понимающую и одобрительную улыбку.

- Вы, оказывается, по-французски прилично говорите. Это очень хорошо. Тогда, может, вы сядете со мной, а ваш товарищ - в кузове?

- Товарищ тоже говорит по-французски.

С той же одобрительной улыбкой Шарль посмотрел на Георгия и показал через плечо большим пальцем левой руки на кузов: полезайте, не мешкайте.

Одноглазый уцепился за наши руки, протянутые из машины, и затараторил:

- Тут дорога хорошая, извилистая, правда, но не избитая. По ней немцы в сороковом году на Францию прошли. Прошли быстро, без задержек и осложнений. Их тут, чертей, не ждали, и боев никаких не было. Думали, что немцы ударят через канал Альберта или на линию Мажино, южнее пойдут. Об этом тогда наши газеты каждый день трезвонили. Об Арденнах молчали, будто их и вовсе не было. А немцы выбрали Арденны. Сумасшедшие! Ведь газетные вояки говорили, что в Арденнах один наш солдат сто немцев остановит. Взорви один мост в горах, и все наступление сорвется. Или скалу на дорогу повали, чтобы стратегически важное движение прервать. Действительно, только сумасшедшие могут выбрать этот путь. Иначе наши газеты тогда не выражались. И настолько убедили наших генералов, что те оставили Арденны совершенно без войск. А немцы не поверили газетам, совсем не поверили.

Уже отпустив наши руки, он шел рядом с машиной и выкрикивал:

- Они выбрали Арденны. И прошли... Прошли без задержек и осложнений. Каково, а?

Шарль послал ему восхищенную улыбку, повернулся, посмотрел в заднее окошко кабины и кивнул в сторону оставшегося на дороге: видели вы где-нибудь такого? Он был слишком разговорчив, наш случайный хозяин, но все же гостеприимен, рисковал из-за нас, и мы не могли не ответить Шарлю улыбкой сочувствия и симпатии.