И снова тот же поток несся, сметая все и вся, и в очереди мужики хватались за грудки, продавщица метнулась в угол и заорала: "Гады!" Вокруг матерились, но до мордобоя дело не дошло. Семену стало противно. "Я даю им свою ненависть, как донор дает кровь. Ладно, какой к черту пророк? Просто донор. Донор дурной крови. Кстати, на меня все чаще накатывает. Кто-то говорил мне, что донор, давая кровь, так привыкает, что уже не может не отдавать. Это как наркомания. И ненависти будет все больше, как крови у донора".
В тот вечер Губанов напился вдрызг. Полувидения, полусны - та же труба (или вена?), полная черной, липкой крови. Она толчками вытекает, заливая все вокруг... А за спиной сосед, хрипя, рвал подушку и захлебывался в ярости.
Проснулся Семен поздно. Голова гудела, есть не мог, только глотал воду из крана. Тяжело ворочались мысли - вялые, жеваные. Вспоминать, что случилось, не пришлось. Все помнил, все. "Так и свихнуться недолго, а, донор? Если сейчас накатит, кому передавать будешь? Надо бы на улицу. Может, на работу? Нет, только не туда. Сил нет смотреть на рожи эти опостылевшие. Да и, чего доброго, в окна друг друга повыбрасывают. Нет, на улицу!" - решил Семен.
Но там стало еще хуже. Все эти спешащие по делам люди, пенсионеры на лавочках, гомонящие дети раздражали его. "Сволочи благополучные! У них все в порядке, даже печень - они ведь не пьют. Всем на меня плевать. Я был талантливый, веселый и самоуверенный, а мне платили ненавистью. Нате, берите ее обратно, подавитесь, залейтесь!"
У дверей ЗАГСа невеста переломила букет гладиолусов, резко швырнула в еще улыбающееся, глуповатое лицо кандидата в благоверные. И, путаясь в белом подоле, кинулась к такси.
Губанов отвернулся. "Зря я это! Женились бы, наплодили благополучных детишек, те стали бы благополучными дядями и тетями. А может, и такими, как я. Злыми неудачниками".
Он медленно брел солнечной улицей, неторопливо глядя по сторонам, и тут увидел женщину с дочкой. Женщина что-то зло выговаривала, девочка смотрела исподлобья, а получив шлепок, заплакала.
"Так, девочка, ты получаешь первые уроки ненависти, потом ты научишься ее копить, беречь, а потом и отдавать. А я тебе помогу, в добрый путь, малыш!" - подумал Семен и напрягся. Девочка вырвалась, неловко, но изо всех сил ударила мать по бедру, отступила на шаг, а потом разревелась еще сильнее и, рванувшись к маме, порывисто, как могут только дети, обняла ее.
Губанов покачнулся - улица вдруг поплыла перед глазами, боль резанула по сердцу. Он сделал несколько неуверенных шагов и почти повалился на лавочку рядом с какой-то старухой.
- Что с тобой, сынок? - опустила она вязание. - Плохо? Может, валидолу дать?
- Спасибо, не стоит, - выдавил Семен.
"Я дал этой девочке столько ярости, а ее не хватило. Может, она еще просто не умеет ненавидеть по-настоящему?" - подумалось ему.
- А я смотрю на тебя - вот и внук у меня такой же. Жалко вас, молодых. Все дела какие-то, бегаете, все в заботах. Где это видано, чтоб молодой за сердце хватался?.. - Бабка все бубнила - о молодых, о внуках, о заботах, о сумасшедшем времени - и боль отпускала.
"Хорошая старушка, - подумал он, - не злая, не кликуша. Просто говорит о любимых, близких людях - тепло, заботливо. Эх, кто бы обо мне так говорил?.."
- Спасибо вам, - неожиданно сказал он.
- Да за что же?
- Спасибо.
И пошел, не оглядываясь. На глаза наворачивались слезы, подступала обида за свою нескладную жизнь. До комка в горле хотелось участия, любви, простого внимания, наконец. "Ну почему так? Все люди как люди - симпатии, привязанности. Вон тот мужик почему-то нужен, а я?"
А толстый лысоватый человек нагнулся, достал из-под куста дрожащего испуганного котенка, растерянно оглядел лохматый комок с когтями и ушами, затем на его лице заиграла дурацкая улыбка, какая бывает только при сюсюканьи с детьми, аккуратно положил котенка на сгиб локтя и, почесывая его за ухом, пошел дальше.
Опять заныло сердце, и Семен поспешил присесть. Оглушенный и растерянный, он сидел на скамейке, тяжело уронив руки на колени.
"Что же это? Неужели моя ненависть кончается? Ну нет, шалишь! У меня ее много, на всех хватит! Корчиться будете, ненавидеть, бить - за меня, за мои провалы и мою тоску!.. Стоп! А кто сказал, что за мою? - вскинулся он. - Почему за меня? Нет, никто за другого ненавидеть не станет - все и за себя глотки перегрызть готовы. И никакой я не донор, ничего им не даю. Просто подталкиваю, помогаю преодолеть здравый смысл, страх, обязанности все то, что держит их на привязи. Теперь понятно, почему на ту девчонку почти не подействовало - нет у нее еще своей злобы. Может, я что-то и отдаю, только мало - ту самую последнюю каплю. Но почему мужик приласкал котенка? Получается, что я могу передавать и еще что-то, кроме ненависти? Мне было так одиноко, тоскливо. И ему тоже захотелось быть нужным немедленно, хотя бы котенку. Я обречен отдавать все - ненависть, любовь, страх, горе, радость. Надолго ли меня хватит?"
Он дрожащими пальцами вытянул сигарету, вдохнул голубой горький дым и вдруг понял!
"Я ведь отдаю то, что дают мне, расплачиваюсь той же монетой! И ответом на ненависть будет злоба, а за добро отплатится любовью. Господи, как мне надоело ненавидеть! Люди, я хочу любви, радости, добра - хоть чуть-чуть!"
Семен Кириллович Губанов откинулся на спинку скамейки, закрыл глаза и вдруг увидел мяч, тот самый яркий огромный мяч из детства. И он бежал к нему - долго, через всю комнату, нет, через всю жизнь - опять, как тогда споткнулся. Но падая, увидел, что мяч подскочил, вырос, вытянулся и мягко, упруго подхватил его.
Сигарета выпала из ослабевших пальцев. Губанов сглотнул, и мокрая дорожка показалась на щеке.
Мимо шли люди.
- Вам плохо? - наклонился над ним какой-то парень.
- Да нет, ничего, все в норме...
И подумал: "Все в норме? Хоть бы это была правда..."
