Константин ЛЕСОВИКОВ
ДОНОР
Фантастический рассказ
Семена поздравили сухо. Сослуживцы желали здоровья, счастья, успехов - короче, обычный дежурный набор, да и улыбались наигранно. "Ну и черт с ними!" - подумал Губанов. Своих дней рождения он не любил, как и многие, но все-таки тридцать три! Есть в этом какая-то тешащая душу символика... "Приволок вот полный портфель всяких конфет и печенья, а сядут ли они со мной за стол - неизвестно". Ему стало неприятно, накатила злоба - на себя, на всех. "Тоже мне, мессия хренов!" - выругался. Немного полегчало.
Вдруг Ирочка Бадяева за соседним кульманом вскрикнула, схватила скальпель и с остервенением искромсала почти готовый лист. "Ненавижу! Гадость!" - кричала сквозь стиснутые зубы. Скальпель, звеня, отлетел под батарею, Ира, захлебываясь слезами, медленно села, и только тогда к ней кинулись люди.
"Во, дошла баба!" - Семен перевел дух и, нащупав сигарету, бочком подался в коридор.
А перед глазами все летела из-под блестящего лезвия короткая серая щепка.
Вскоре подошли и отдельские курильщики.
- Ну, ты видал, - обратился ко всем сразу Гарбуш, - чего это с ней?
- Нервы, - пожал плечами Семен, - бывает.
- Но из-за чего? Может, у нее дома нелады? - недоумевал тот.
- Или в личном плане, - глядя на Семена, ляпнул записной пошляк Бобылев, по прозвищу "Кобелев". - Профессор, ты бы подошел, утешил, у тебя получится!
Губанова как ударило: "Намекает, скотина, на незаконченную аспирантуру, да еще и эти слухи кто-то запустил!" И опять злоба залила все - руки сжались в кулаки, но никто и рта открыть не успел, как Игорек, молодой очкастый парень, заорал: "Сволочь, убью!" и неумело, но сильно врезал Кобелеву куда-то за ухо.
Семен растерялся. Да и все замерли - так быстро и неожиданно это случилось. Потом разом загалдели, задвигались, помогали встать скулившему что-то Бобылеву, кричали на растерянного Игоря, в коридор выбегали из отделов, собиралась толпа, обвиняли, шумели, шумели... Но Семена это словно не касалось. Он стоял с потухшей сигаретой и чувствовал, как поток ненависти утихал и только злость шумела тонкой струйкой в огромной трубе, по которой только что неслась страшная, огромная волна ярости. Отшвырнув окурок, Губанов незаметно выбрался из толпы сотрудников...
Все, конечно, были взбудоражены. Роились слухи, плодились мнения. Сплетни, плюя на Эйнштейна, носились быстрее света. Ну разве тут до чаепития в честь чьего-то там дня рождения? Семен подошел к Гарбушу, и тот неожиданно быстро отпустил с перерыва. На его уход, конечно, внимания не обратили: отдел шепотком связывал в любовную интрижку Ирочку и Игоря...
Семен неторопливо - руки в карманах куртки - вышагивал по полупустым в это время улицам: "Ну что, Семен Кириллыч, убедился? Никому ты на фиг не нужен. Подумаешь, еще одному неудачнику тридцать три стукнуло. Неудачнику? Да, конечно. Господи, как все надоело! И главное - все помню: "Молодец, Сеня, ты идешь на золотую медаль!" (золотой не получилось, но и серебряная - это вам не просто так!) - "Губанов, вы один из лучших на факультете". - "Молодой человек, подойдите, пожалуйста, сегодня ко мне на кафедру". - "Сеня, защищаться вы, конечно, будете у нас". - "Да, слыхал, а у Семена застопорилось - и ни в какую". - "Это все понятно, но письмо Сенька зря накатал". - "Знаете, Губанов, это подлость". - "...по собственному" - "Ниче, Сема, не горюй! За ту науку худой был бы и без штанов, а так - еще один сезон яблочки, даст бог, уродят и будешь уже на колесах упакован..." - "Извините, Семен Кириллович, но Славик у вас больше заниматься не будет. Нет, может, вы физику и знаете, но, простите, Славик ее возненавидел..." - "Конструктором на сто тридцать..."
Не могу, не могу больше! Письмо написал, сподличал. А со мной не подличали? Моя тема перекрывала диссертацию "очень уважаемого человека". И другие, тоже уважаемые люди, потихоньку перекрывали мне клапан - ласково так, по-отечески: не торопись, Сеня, не лезь поперед батьки... За что со мной так? Все, даже Светка. Стоп, нельзя об этом! - Семен аж головой замотал. Огляделся - ничего себе забрел, самая окраина! Низкие домики за ветхими заборами уже лет двадцать просились на слом. Во дворах бродили куры - ну село и все тут! И тучи тяжелые, наверное, скоро хлынет, надо бы домой... Он повернулся и пошел, слегка сутулясь, втянув шею в стоячий воротник.
Опять накатывала горечь и злоба. "Светка, Светка, ты ведь не любила никогда, просто молодой, перспективный. А когда полетело все кувырком, поняла - просчиталась. Или нет? Было ведь самое начало, так нельзя притворяться. Но потом становилось все хуже и хуже. А когда ушел из аспирантуры - плохо мне было, очень плохо. А ты ударилась в истерику, ну и я хорош был. Так все и кончилось. Девули яблочно-репетиторского периода все на одно лицо, ко всем только презрение. А ты... Ты добила меня... Я тебя любил. А сейчас... Ненавижу! Господи, как же я вас всех ненавижу!"
И опять ему почудилось, что страшный поток понесся по трубе, он покачнулся... А во дворе бабка перестала сыпать корм, внезапно неловко пнула грязно-белую курицу, схватила какую-то палку и изо всех сил ударила по куче леггорнов, те кинулись врассыпную, а старуха с жутковатой гримасой тяжело побежала за ними. Семен услыхал хриплое, тяжелое старческое дыхание, и его передернуло. И казалось - по громадной трубе вновь течет слабая струйка не то злобы, не то страха. Он резко повернул и почти побежал к центру.
"Неужели это делаю я? - стучало в такт шагам. - Нет, не может быть. Но ведь и раньше бывало, помнишь - вдруг переругаются при тебе друзья или на стадионе драка. Да нет, чепуха! А сегодня на работе? Так что, Семен, ты заразен? Бациллы ненависти. Ха, ты все-таки стал не таким, как все. Не таким - дальше некуда. Что ж, с днем рождения, Сеня... Едина ненависть, и Губанов - пророк ее... С явлением! Высокопарно? Ничего, для внутреннего употребления сойдет! Ладно, надо отметить такой день".
В магазине стояла всегдашняя очередь, он пристроился в хвосте. Тоскливо огляделся и задумался: "Но почему именно я? Вроде жил как жил ну, неприятности, неудачи накапливались, запоминались. Но ведь все люди лучше запоминают именно плохое - обиды, унижения, оскорбления. А из меня вот наружу поперло. Неужели я получил уже столько зла, что больше просто не уменьшается? Я же вправду все до мелочей помню. Даже тогда, в детстве: мяч - огромный, яркий, прекрасный. Я бежал к нему через комнату, но не добежал - споткнулся. Было больно, но главное - я ненавидел этот мяч, он обманул меня... Ненавидел. Ненавижу!"
