Сергей вышел ей навстречу, обнял ее.

– Как от тебя хорошо пахнет морозом, – сказал он, проводя ладонью по ее лицу и волосам, в которых растаяли снежинки. – Кажется, пошел снег? Да?

– Да, но он быстро тает.

Рита переобулась, и Сергей сразу же принес тряпочку и принялся протирать ее сапоги. Глядя на него сверху вниз, на его спину, обтянутую тонким свитером, ей захотелось его обнять, прижаться к нему и все ему рассказать. Но она не имела права портить и его жизнь.

Она переоделась в спальне, надела домашние штаны, кофту.

– Ну что, будем ужинать?

Сергей в ожидании жены сидел на кухне с ноутбуком, смотрел футбольный матч.

– Конечно, будем! Я картошку сварил, селедку почистил.

Когда в издательстве, где она работала, ей приходилось слышать, как ее коллеги по работе начинают хаять мужчин, когда рассказывают о них какие-то ужасные вещи, да еще и обобщают, мол, все мужики такие-разэтакие, то ей всегда хотелось остановить их и рассказать о том, что ее муж вовсе не такой, что он вообще не вписывается в те формулы и жизненные принципы мужчин, которые, по их словам, отравляют существование женщин. Ее Сергей – замечательный. Умный, добрый, красивый, хорошо зарабатывает, не эгоист, преданный. Хотя она слышала, конечно, и такие истории, когда такие вот замечательные мужья могут иметь не одну, а еще вторую, параллельную семью и что именно эти их прекрасные человеческие качества и не позволяют им оставить, к примеру, случайно забеременевшую от них женщину.

Коллектив был женский, разговоры велись постоянно, и время от времени, слушая очередную женскую историю, Рита спрашивала себя, а как бы она повела себя, как бы отреагировала, если бы узнала, что у Сережи есть любовница? Вряд ли сидела бы спокойно, не принимая участие в разговорах, а выложила бы сгоряча и свою историю, а потом лихо примкнула бы к рядам обманутых женщин, соглашаясь с тем, что «все мужики одинаковые».

Но пока она ничего не знала (да и не хотела знать), пока она жила в любви и не ведала разочарования, ей хотелось просто тихо наслаждаться семейным счастьем, и она молила бога о том, чтобы ничего в ее жизни с мужем не изменилось. Разве что она забеременела бы. Оба были здоровы, оставалось только ждать.

– Картошечка! – Она потерла ладони, глядя на дымящуюся картошку. – Как хорошо ты придумал – картошка и селедка. Давно их не ели. Ты молодец. Как у тебя вообще дела?

Ей показалось или действительно ее голос дрожит?

– Да ничего, все в порядке. – Он посмотрел на нее, и она вдруг почувствовала, как глаза ее начали наполняться слезами. А что, если все раскроется и ее мир, который они с мужем выстроили, рухнет?

Еще совсем недавно она сидела на чужой постели в объятьях другого мужчины и говорила ему страшные глупости. Даже в самых дешевых фильмах не услышишь всего того, что пришло ей в голову сказать своему «любовнику» сегодняшним вечером. Кажется, она плела что-то про платоническую любовь, что эта любовь более возвышенная, по сути, что это и есть настоящая любовь, а все эти сексуальные утехи – чушь собачья, что они только портят отношения между мужчиной и женщиной.

Она себя не помнила от стыда, когда раздевалась… Возможно, ей было бы легче, если бы за стенкой была та девушка, Таня. Да, с ней трудно, она может до утра просидеть за пианино, но лучше уж так, чем тишина, свидетельствующая о том, что Тани дома нет, а это значит, что условия ее свидания изменились. Она очень, очень рассчитывала на то, что ее соседка по квартире будет уже дома. Тогда и свидание можно было бы сократить или же совсем от него отказаться.

Она вдруг вспомнила эту девушку, вернее, девчонку. Таня. Хрупкая, большеглазая, просто очаровательная. Такая может кому угодно голову вскружить. Однако всегда одна. Зубрит день и ночь свои гаммы и этюды. Они редко сталкивались на кухне, Таня там почти не появляется, разве что выпить чаю. Иногда Рите казалось, что она живет своей музыкой, что почти ничего не ест, хотя в холодильнике (Рита как-то полюбопытствовала) есть все необходимое для домашнего питания, и молоко, и яйца, и масло. Скорее всего, она ничего не готовит и ест в своем музыкальном училище, в буфете или где-нибудь в городе.

– Наверное, я вам мешаю своей игрой, – сказала Таня в их первую встречу, когда они только познакомились. – Но я сделала все, что могла, наняла мастеров, и они обили комнату специальным звукоизолирующим материалом.

– Да вы не переживайте, я с удовольствием вас слушаю. Даже и не думайте, занимайтесь себе спокойно.

Рита тогда сказала чистую правду. Музыка ей совсем не мешала, больше того, слушая фортепианную игру, она отвлекалась, пыталась думать о чем-то другом, не о том, что волновало ее и мучило.

Она ждала от Татьяны каких-то обычных для этой ситуации вопросов, мол, почему снимаете комнату, где работаете, кто вы по профессии, но ничего такого не последовало. Налив себе чаю и сделав бутерброд с сыром, Таня вернулась к себе в комнату, где продолжила занятия. Вероятно, ее ну нисколько не занимала ее соседка по квартире. Что ж, тем лучше.

Хотя при других обстоятельствах Рита сама бы порасспрашивала девочку о том, откуда она сама, как оказалась в Москве, как ей вообще живется, да и о личной жизни можно было бы спросить, просто так, почему бы и нет?

После ужина Сергей расположился на диване перед телевизором. Наступил момент, когда можно было расслабиться, просто отдохнуть. Рита сказала, что ее знобит, что она хочет полежать в горячей ванне. Сказала чистую правду. Ей действительно хотелось в горячую воду, чтобы смыть с себя слой за слоем свою беду. Чтобы унять боль.

Она уже подошла к двери с полотенцем в руках, как вдруг услышала:

– Как Наташа? Ты ее навещала?

Сердце заколотилось так, что Рите пришлось остановиться.

– Да, навещала. С ней все в порядке, просто надо еще полежать немного. Сам понимаешь, перитонит… Так сразу не выписывают. Но выглядит она значительно лучше. Щечки порозовели.

– Я рад.

Все? И это все? Кажется, да.

Рита заперлась в ванной комнате, разделась и забралась в полную зеленоватой горячей воды ванну. Плеснула туда душистой розовой пены.

Потом начала медленно погружаться в воду с головой. Как хорошо. Тепло, даже горячо. Вот сейчас она вынырнет, и вдруг окажется, что все то, что с ней произошло, – сон. Она придумала это сама. Мало ли что человек может придумать?

Она вынырнула, отдышалась. Слезы потекли по щекам. Наташа. Что с ней теперь будет? Как она там, бедняжка?

Промыв от пены глаза, она уставилась на выстроенную по периметру ванны батарею красивых пластиковых пузырьков с шампунями, маслами, кремами и подумала о том, что неизвестно, настанет ли такой день, когда ей будет приятен весь этот женский мир, состоящий из ароматов и комфорта, сможет ли она когда-нибудь насладиться им, как и многим другим? Потому что сейчас ее прежняя, недавняя жизнь, состоящая из великого множества больших и мелких удовольствий, дала трещину, обескровила ее, лишила чувств, сделала все вокруг бесцветным, пресным, скучным. Если прибавить к этому леденящий ужас, сочащийся из всех ее темных уголков души, то получится полная картина предсмертной агонии.

Распаренная, закутанная в толстый махровый халат изумрудного цвета, она вошла в спальню, где в свете ночника лежал с книжкой на груди ее муж, и застыла. Что, если она видит его в последний раз? Или нет? Что, если она находится в этой спальне последний раз?

Она мысленно перекрестилась, сняла халат и нырнула под теплое одеяло.

На следующий день я уже собрал некоторую информацию о мертвом человеке, который так испугал моих друзей – Игоря и Клару Светловых.

Его труп обнаружила, как это водится, соседка. Увидела, что дверь в квартиру приоткрыта, вошла, позвала и увидела примерно такую же картину, что и Игорь, – труп на полу в кухне.

Вадим Соболев, тридцати пяти лет, холостой, проживал в квартире один. По предварительным данным, он отравился неизвестным веществом, остатки которого были обнаружены в бокале с недопитым красным вином.