Обречённость, звучавшая в речи парня, разозлила меня. Подумаешь, нарушил данное слово родителям и сразу пришёл в уныние – и учёбу бросит, и подрабатывать придётся, и ребёнка, как ярмо, всю оставшуюся жизнь на себе вынужден будет тащить! Да я с него ни копейки не возьму! Разве он забыл о моём обещании освободить его от всех материальных обязательств о ребёнке!

Между прочим, многие студенты женятся, рожают детей и спокойно заканчивают вуз, не впадая в панику. Ведь вдвоём легче с родительскими заботами справляться, чем одной женщине.

Впрочем, я не смогла это произнести вслух, почему-то мне подумалось, от этого Валера ещё больше впадёт в гнев и закричит. Не дай Бог, сталкиваться с рассерженными мужчинами! Ещё ударит! Но всё-таки мне хотелось его задеть чем-нибудь, ведь ему наплевать на мои чувства и переживания маленького человека, который станет его продолжением. И я съязвила, вспомнив вдруг, возможно, и не к месту, слухи о невесте Валеры:

- Интересно, а какие обещания ты давал своей невесте, оставляя её дома? Хранить верность по понедельникам?

- Чёрт бы тебя побрал и твоего ребёнка тоже! – взорвался гневно Валера и, больно сжав мне плечи, притянул к себе; сузившиеся и потемневшие от злости глаза оказались прямо перед моими. – Не смей даже говорить о ней! Моя невеста тебя не касается!

Я резко отстранилась, сбросив его руки со своих плеч. Маленькая надежда, теплившаяся где-то на задворках моего сознания, что когда-нибудь Валера примет нашего малыша, медленно растаяла, как льдинка в горячем молоке.

Какая же я дура! Этот парень испорчен до мозга костей, настоящее исчадие ада! Ему дела нет до меня и нашего ребёнка, а я страдаю из-за этого бездушного эгоиста и даже ревную! В ущерб малышу – он тоже волнуется у меня в животе и, наверное, его сердечко бьётся от гнева чаще обычного. Врач говорит, что ребёнок в утробе всё видит, слышит и чувствует.

- Провались сам в преисподнюю, а моего ребёнка никогда не смей посылать к чертям! – рассвирепела я больше на себя, чем на Валеру – ему до моих переживаний, как говорится, до лампочки, и мне так же к нему следует относиться. – Теперь я тебя не вижу и не слышу! Ты исчез для меня. – Я рукой изобразила поднимающийся к небу дымок. -Проявишься из толпы, когда понадобится разводиться, до тех пор ты – «за пеленой другого дня». – Пришла на ум фраза одной из песен. - Прощай! – выпалила и пулей полетела из холла в направлении своей комнаты.

В этот же день позвонила Артёму Борисовичу, он послал водителя микроавтобуса дядю Лёшу, тот помог мне перевезти вещи на новое местожительство – к тёте Марусе.

Новый год мы встретили вчетвером. Тётя Маруся, обрадовшись, что есть на кого оставить квартиру на праздники, со спокойной душой умчалась к сестре, в свою Косулиху. Ко мне пришли девчонки из общежития – Оля Борзова и Наташа Звонкова. Около десяти часов, когда праздничные хлопоты были завершены и пора было провожать старый год, неожиданно позвонил Глеб Миролюбов и напросился в гости. Девчонки были в восторге. Я тоже обрадовалась – разбавит нашу девчачью компанию.

Глеб был в ударе. Он приготовил для каждой из нас подарки – и когда успел -сыпал анекдоты и шутки, тосты его были смешны и неизбиты. А уж пел так, что мы уши развесили и напрочь забыли о телевизоре, который без надобности мерцал при выключенном звуке. После часа ночи девчонки и Глеб ушли на площадь, я же прилегла отдохнуть. И тут по сотовому телефону позвонила Оксана – моя мачеха.

- Едва пробилась, набирала раз двадцать, - кричала она в трубке взволнованно, -отец в командировке, вот только звонил, до тебя не может дозвониться, переживает. Таечка, он в горячей точке, но к твоим каникулам будет в Москве, приезжай, пожалуйста!

Голос мачехи был печальным. Я не виделась с отцом почти год, ездила в Москву в прошлом году на зимние каникулы, да и то пробыла там всего пять дней, остальные дни провела в Самаре, у тётушки, а летом отдыхала у бабушки в Сочи.

- Вам надо помириться с отцом, - уже в который раз стала уговаривать меня Оксана.

- А мы помирились давно, разве ты не заметила, - не в первый раз ответила я на её уговоры.

- Ты же понимаешь, о чём я говорю, - не унималась Оксана. – Вы, как чужие, перебрасываетесь вежливыми словечками, а прежнего доверия между вами нет, вы же самые родные люди!

- Доверие следует заслужить! – упорствовала я.

- Боже, какая же ты всё-таки несговорчивая! – воскликнула Оксана, в голосе её ощущалась горечь. - Надо уметь прощать близких людей, мало ли что они наговорят в гневе!

- Именно в сказанном в гневе иногда больше правды, - не уступала я, - вам втроём лучше без меня.

- Как ты так можешь говорить! – рассердилась Оксана. – Отец по ночам вздыхает из-за тебя, у меня тоже сердце изболелось. Ты так редко звонишь! – Голос мачехи дрогнул. – Иногда думаю, из-за меня ты уехала из дому…

- Какие глупости! Я вас с Данилкой обожаю, - принялась успокаивать её.

- Мне бы хотелось, чтобы ты по-прежнему больше всех любила отца, - сказала мачеха жалобно и, всхлипнув, произнесла умоляюще: - Пожалуйста, люби его как раньше!

- Я люблю его. - Проглотила я вдруг возникший в горле комок, непрошеные слёзы навернулись на глаза. – Оксаночка, всё будет хорошо, но должна тебе сказать, - я решила признаться в беременности Оксане: кому, как не ей, первой узнать, она всегда меня понимала и защищала перед отцом. – Я вышла замуж и жду ребёнка, то есть я сначала забеременела, а потом вышла замуж, - торопливо выпалила я и замолчала, ожидая реакции Оксаны.

Но та пропала в тишине.

- Оксана, ты слышала меня? – прервала я установившееся молчание. – Ребёнок будет у меня. Отец не хочет его. Мы расписались, чтобы ребёнок не был безотцовщиной, но разведёмся после его рождения. Ну, скажи что-нибудь! Распеки в пух и прах, скажи, что яблочко от яблони недалеко падает!

От гнетущего безмолвия мачехи я начала уже злиться: хорошо любить приятных и пушистых, а как только эти «пушистые» оступаются или противоречат, так и любовь проваливается в тартарары, на её место приходит осуждение. Оксана постоянно твердила, что любит меня, пусть не как дочь – ей самой всего-навсего 32 года, но как сестру точно. Вот теперь видно будет, какова цена её любви, найду ли я в ней поддержку.

- Ты не яблочко, - вдруг сердито раздалось в трубке, - скорее ананас, вся в шипах и терпкая на язык, когда тобой объешься. - Оксана, не удержавшись, хихикнула своей шутке. – Что случилось, того уже не изменишь! – Помолчала секунд пять, потом восторженно заговорила, быстро-быстро, словно убеждала саму себя: - Ребёнок – это же здорово! Другие годами ждут да не могут родить, а у тебя будет малыш к окончанию университета, и не надо будет в декретный отпуск ходить, в редакции, где будешь работать, не будут возмущаться. Я думаю, отец тебя поймёт, мы поможем тебе… У нас и коляски две от Данилки остались, одна зимняя, другая летняя, мама никому не отдала – думала, я второго рожу. А теперь вот тебе пригодятся – какая радость!

Я обрадованно засмеялась: на душе стало так легко, как будто долго шла по лесу по неверной дороге и вдруг вышла на знакомую тропинку. Если Оксана приняла, то быстро расставит всё по своим местам, отцу придётся лишь согласиться. Она умеет его убеждать, до моих каникул у неё есть ещё время.

Глава V

При тусклом свете, падающем из узкого окошка сверху, мне было видно, как мальчик напуган. Несмотря на то, что был старше меня и выше на полголовы, он захлёбывался в рыданиях каждый раз, когда люди в чёрных шлёмах-масках заглядывали в подвал. Попытки его разжалобить наших с ним похитителей оборачивались только оскорблениями с их стороны. И хоть язык был непонятным, по тону кавказцев можно было об этом догадаться.

- Не надо плакать, это их раздражает, они ценят стойкость! – сказала я громко мальчику. – Лучше сядь со мной рядом и поговорим. Мне девять лет, а тебе?

Мальчик не захотел отвечать, демонстративно отвернулся к стене. Но всхлипывания его стихли. И кругом вдруг установилась неприятная тишина, страшная тишина. Никто уже к нам теперь не заглядывал. Мы остались вдвоём – и больше нет никого в мире! Мы замурованы под землёй, под бетонными плитами. Кричи – не докричишься!..