- А как же твое рисование и танцы?
- А с этим все в порядке. На танцах-то и встретили мужика, которому толкнули старую тачку. Рисую я сейчас очень много. Деревянные тарелочки и подносы расписываю, потом будем их продавать. Еще Гунар купил стульев деревянных, чтобы я их расписала норвежскими узорами по синему фону. Представляешь, у нас - по черному, а у них - по синему. В гостиницах любят такие стулья и охотно покупают. Нравится тебе мое платье? Вместе с Гунаром покупали по возвращении. Подарок мне на день рождения. Чистый шелк особой выделки.
Ее новое платье фактурой и цветом слишком уж напоминало холсты, по которым в былые времена она маслом писала свои картины.
- Удивительная ткань, ничего подобного раньше не видела. Никогда и не подумаешь, что это шелк. Скорее напоминает мешковину.
- Знаменитый норвежский дизайн. Последний писк моды. Стоит, конечно, бешено. Ой, я совсем заболталась. Почти пять, и мне идти надо. В церкви мама Гунара ждет, там сегодня собрание общины.
- Слушай, если ты в понедельник к доктору едешь, может, захватишь меня в Арендал. Мне в "Винмонополию" надо. Игорь должен вернуться аккурат к своему дню рождения. Хочу хорошее вино купить. Здесь ведь ни черта нету.
- Не смогу я, наверное. Бензин ведь такой дорогой, да и неудобно это может быть Гунару.
- Послушай, Оль. Это ведь не дальше твоей видеотеки. Тебе все равно фильмы обратно завозить.
- Ну правда, никак не могу, ты же знаешь, как Гунар в лесу устает. Я даже приезжать к тебе пока не смогу. Денег нет, сама понимаешь. Может быть, сама как-нибудь соберешься. В принципе раз в день автобус школьный ходит или такси можно взять. Я понимаю, ты скучаешь, но мне выбраться к тебе сейчас непросто. Может, потом как-нибудь... Но ничего, все будет хорошо. Поскакала я, пока.
Оля уходила от меня все дальше и дальше летящей, волнующе неровной походочкой, ловко балансируя на своих излюбленных каблуках. Кричали чайки, выискивая в волнах рыбу. Не банально-тривиальное, а золотисто-бирюзово-сиреневое с легчайшими оттенками алого и изумрудного море мерно набегало на деревянную пристань.
Я вдруг остро почувствовала, что прошлое кончается и неведомое, но хорошее будущее стоит у моего порога. Именно почувствовала, а не подумала. Голова же была совсем легка и свободна, и в ней только вертелись две последние строчки стихотворения, в далекой юности написанного моим мужем и посвященного мне:
И тени чаек, вторящих волне,
Плывут неясно в глубине. Глава двенадцатая
Муж решил сделать сюрприз и вернуться с корабля, не предупреждая заранее. И вот как-то раз, возвращаясь с детьми с вечерней прогулки, в наших окнах я увидела свет. Еще сама себе попеняла на забывчивость.
При виде улыбающегося отца дети с оглушительными визгами и расспросами о подарках повисли у него на шее. А я немного растерялась от неожиданности.
- Как же ты сумел попасть в наш новый дом?
- Стареешь, хвостик мой. Памятью слаба стала, вот и забыла дверь в сад запереть. Я походил вокруг да около, потом в доме посидел, и ты знаешь, во всем этом что-то есть!
На мотив цыганского романса он красиво запел:
- Где ж тревога и раздор,
Я в душе спокоен.
Только разум, черный вор,
Действует разбоем.
Только черный уголек
Памяти дымится,
Но ветра нет, и уголек
Не воспламенится.
Я поинтересовалась именем поэта, сочинившего данный шедевр.
- Шедевр принадлежит вашему покорному слуге с мировым именем Игорь. Сочинил их аж во время семибалльного шторма в самом Северном море, ответил, посмеиваясь, мой супруг и без всякого перехода продолжил: - Тебе огромный привет от твоего "Текиллы". Фирма обещает устроить по поводу Пасхи новый вечерок в ресторане, так он заранее вожделеет встречу с тобой. Уж как тебя расхваливал, так расхваливал... Смотри у меня!
Неприятные подробности последнего разговора с бывшей американской подругой вновь всплыли в памяти. Все эти "задержания в аэропортах" и другие глупейшие домыслы окружающих людишек о моей суперскромной персоне тяжелым камнем все еще лежали на сердце. С искренними пожеланиями всем местным сплетникам гореть синим пламенем, я отказалась наотрез принимать какое-либо участие в совместных с такими личностями мероприятиях.
- Ты просто засиделась дома, вот всякая чушь и мерещится. Если не взлюбила мужа подруги, то его двоюродный брат здесь совершенно не при чем. Выдумала еще, что хозяйка выгнала ее из-за сплетен. Да, у тебя фантазия богатая. Даже на корабле все знали, что дантист связался с этим знаменитым рисорским женолюбом Пером и загулял от жены по-черному. Вот она и захотела от него уйти... Ну, да Бог с ними со всеми. С новосельем тебя! Теперь поцелуй и поздравь: меня, наверное, скоро переведут в центральный офис в Осло.
От всего услышанного я впала как бы в легкую прострацию. Видимо, в мозгах на короткое время произошло короткое замыкание. Но потом ничего, рассосалось и стало можно жить дальше.
* * *
Одним из тех томящих сладостными предчувствиями майских вечеров, когда так хорошо мечтать о любви и только о ней, совершенно некстати раздалось стрекотание входного звонка. Я решила, что это балуются бегающие на воле детишки и не заторопилась открывать. Но стрекотание настойчиво повторилось снова и снова. С сожалением о невозможности дольше погрезить я открыла дверь и... чуть не потеряла дар речи, а заодно и некоторые другие дары. На пороге стояла американская подруга и улыбалась мне своей широченной зубастой улыбкой. Почему-то мое внимание сконцентрировалось именно на крупных, ядреных, беззастенчивых зубах.
- Вот мимо проходила и решила заглянуть, - заявила бывшая подруга с так и лучащимся, так и сияющим оптимизмом фейсом. Я не стала приглашать ее в дом, как это бывало раньше, загородила путь на входе. Помявшись секунду, Дэби сбавила бодрый тон, но лишь на самую малость. - Плохо, конечно, что у нас все тогда так получилось... Но это дело прошлое. Я, Наташа, зашла сказать, что теперь нам ничто не помеха и мы должны опять стать подругами.
- Должны?!
От такой простоты я чуть не задохнулась. Не склероз ли у нее развился на почве жития с ее "подарком судьбы"? Да за кого она меня принимает?
- Ты не представляешь, как я мечтала с тобой увидеться, дорогая моя! Только ты одна меня здесь и понимала. - Совершенно для меня неожиданно американка крепко и больно прижала меня, настороженную, к сердцу. Я и пикнуть не успела. - А я, Наташа, беременна!
Чуть ли не слезы стояли у нее в глазах, когда я сумела наконец освободиться из медвежьих объятий подруги. Сдержанно ее поздравила. Как бы отвергая мой прохладный прием, цветущая, как майская прерия, блудная дочь Америки и в самом деле прослезилась от полноты переполняющих ее чувств.
- Ты ничего не понимаешь! Совсем ничего, мой Бог... Ведь вовсе не Банк, а Эрик отец моего маленького!
В немом изумлении я застыла статуей. Никак не могла сообразить, что следует делать с этой новостью, при чем здесь я и отчего это мне может быть так потрясающе любопытно. Дэби улыбалась и ждала. Потом запросто меня отодвинула, по-хозяйски прошла в дом, устроилась поудобнее на изогнутом диване у стеклянной стены с видом на море и потребовала чаю с молоком и тостеров, пообещав все-все выложить, как на исповеди.
Я почти сомнамбулически выполняла ее распоряжения. С видимым удовольствием потягивая чаек и закусывая тостерами с шоколадным маслом, начала Дэби слагать для меня сагу о женской своей судьбе и ее причудах.
- Помнишь ли ты тот ледяной февральский день, когда переезжала в этот дом? Я обещала тебе прийти и помочь, но так и не смогла... Ты помнишь?
- Еще бы!
Столь завлекательное начало быстро привело меня в чувство и всю превратило в обостренное внимание и слух.
- В тот самый черный и одновременно счастливый день в моей жизни я в первый и в последний раз поссорилась с Банком. Я ведь его заранее предупреждала, что собираюсь к тебе. Однако с утра он настоял поехать по объявлениям осматривать лодки, а потом купленную лодку стало нужным вывезти к его родителям срочно. Я несколько раз упоминала о тебе и пыталась отпроситься. Банк только сердился, и я, боясь разозлить его окончательно, уступала час за часом. Глупая я была. Мой Бог, до чего же я была глупая.
