Где теперь та Буянова? В Италии - где. Апельсины кушает на побережье Адриатики. А он жует здесь, не прожует баланду, от которой хочется заржать, как та лошадь, - овес да овес... Поперек горла он уже... А когда теперь придется черненькой икры на серебряной тарелочке попробовать да шампани холодной из чаши бронзовой, с ледком глотнуть...
Нет, бежать, бежать...
В Турцию, сразу в Турцию, оттуда в Италию, к Буяновой, в Неаполь.
Я этой крале вмиг мозги вправлю, сладко думал Филин, чувствовавший себя здоровым сильным мужиком, знающим себе цену, ждущий свободы, воли, жизни ждущий...
Только вот должки с этих быдл получить, и в дорогу, Аркаша, - разогревал он себя...
ЗОНА. ФИЛИН
Жду своего Пятнадцатилетнего Капитана, придурок цыган идет, конкурент в бизнесе, блин, тоже анашой приторговывает. Бирка красная на груди, произвели, значит, в стукачи. Надо поздравить. Подваливаю к нему, закидываю удочку:
- Привет, цыганский профсоюз!
- Здорово, цыгарь...
Заулыбался. Но я его сразу осек.
- Скурвился, - говорю, - гаденыш... А помнишь, что карточный долг - свят. Это хоть помнишь, что мне должен, стукач хренов?
Кивает, улыбочки сразу сошли с лица. А потом говорит, да нагло так, дерзко:
- Аркаша, я любовника своей жены из-за угла заколбасил, рука не дрогнула. А тебя и не пожалею, если приставать будешь, клянусь. Волков твой не поможет. Сам все сделаю, если торпеду под меня будешь посылать...
- Я и без торпеды справлюсь, - отвечаю. - Значит, ссучился?
- Значит, так, - отвечает. - Сколько можно мучиться, пора уже и ссучиться, - в рифму прямо отбрехался. Зубы свои гнилые мне щерит. - Учти, - говорит, - и быка в консервную банку загоняют.
Тут холодок у меня по спине пошел... Понял, не шутит цыган... зарежет, и спрос какой с него... Страх напал. Дергать надо на волю. А этот черномазый как гипнозом давит, словно мысли прочел, добавляет:
- Я тут в картишки гадал, выпала на тебя крестовая... шестерка! Кранты... Скоро хвостик свой козлиный откинешь... мусор...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Юркий сорокалетний цыган не боялся здорового, дебелого Аркаши Филина.
Оттого зло харкнул последний в сторону уходящего представителя свободолюбивого народа. Что сделать с таким фуфлогоном? Кому пожаловаться? Паханам? Волкову?
А долг свят, надо выбить с цыгана, любой ценой. Квазимоде пожаловаться? Но тот совсем обабился, отплыл на льдине... не хочет ни во что вмешиваться, не желает ни видеть, ни слышать никого. Может, в ПКТ дурь сойдет...
Лебедушкин-то ходил сам не свой после сообщения о смерти мамаши. А до того не то что подогрев, ксиву боялся написать даже Бате своему, Мамочка так его застращал.
Надо мне подогреть Кваза да совета спросить, как быть с новым активистом? Залить его в бетон, как морячок себе придумал побег? А я другое выдумал, у меня получится, только вот подельника толкового надо... Все к черту! В бега! Если Волк опалится, меня первого уберет... руками этого цыгана...
ВОЛЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
Ни до чего уже было Квазимоде, так до каких еще цыган? Им владело новое, невиданное доселе чувство, и он маялся оттого, прогоняя и приближая его, стеснялся, как школьник, и злился на себя за слабоволие.
Кажется, влюбился Воронцов Иван Максимович.
ЗОНА. ФИЛИН
Так, вот и Мерин мой, капитан ненаглядный. Семенит, стручок. Пойду. Дождался, пока рассосется очередь за почтой у его кабинета, да вхожу.
- А, Филя! - меня приветствует. - Заходи, дверь прикрой.
Суетится сам, попкой крутит, загорелся прямо весь, знает, башли приплыли.
А зачем ему хрусты? Бабы на него не клюют - маленький, жиденький, за это и кличку свою обидную получил, на подростка в чужой форме похож. Правда, брюшко вот поперло, солидным хочет показаться, усики мышиные отпустил, а не растут, совсем плохо ему. Это вот у меня усищи раз были на гражданке - гусарские, закрученные. Смешной был, бабы заставили сбрить... Так, сейф свой детский открыл.
- С Одессы ответ пульнули? - спрашиваю.
- Получил, получил, - суетится. - Телеграмму отбил им, как ты велел. Бабки принес?
Протягиваю ему пачку десятирублевок. Они резиночкой перетянуты, от бабских трусов; смешно - деньги есть, баб нету, а трусы есть. Вот как в Зоне все запутано, не каждый здесь просечет, как жить. А вот эта дешевка просек, вон как шары блестят, как у зверька хищного. Хорек...
- Пятихатка, - говорю. - И штука еще с меня, так ему и скажешь.
- Проверять не буду, - смеется кусочник, - верю тебе. Так, бери, протягивает десять плиток шоколада "Гвардейский" - мой любимый. - Много пронести не мог, извини. Сторожат на вахте, суки. Боюсь я их.
- Волчара выручит, - бросаю. - Тебе-то чего бояться?
- Того, - сердится, тоже как-то по-детски. - Чижов вон вчера на полигоне что отмочил, еле спасли дурака. Наши таблетки-то. Львов стрелки разводит сейчас на планерках - ищите, откуда наркомат! Ищут.
- Волков впаривает, Волчара и найдет, кого посчитает нужным... - бросаю я, усмехаясь.
- А вдруг кто другой меня подловит. Нет, пока поосторожней надо... Валя поможет, в ларьке. Продукты тебе подкинет, я договорился с ней. На крючок ее посадишь, а потом... сам знаешь как... Она на бабки падкая. Только трахать ее не лезь, там старик подсобник - продажный, все докладывает. Понял? - Поправил воротник рубашки, что явно мешал его второму подбородочку. - Ко мне тоже только по большой надобности теперь приходи.
- Когда Волк еще дурь подкинет? - главное спрашиваю.
- Не знаю. Она у него тоже в огороде не растет. Найдет тебя, не торопись.
- Не торопись... - передразниваю. - Может, мне "капуста" нужна...
- Зачем тебе деньги? - искренне так спрашивает. - Все у тебя есть. Тут кормят, поят, в баню водят...
Смерил я его взглядом, ничего отвечать не стал. Знал бы ты, гнида бумажная, зачем человеку деньги. Ах...
Прячу шоколад под резинку трусов.
- Чего ты письмо Джигита Мамочке-то вложил? - спрашиваю.
- Чего? - вздыхает. - Надо - отдал, отчитываться перед тобой, что ли? Тебе и лучше, расплачиваться он не хочет, в другую зону стремится. Теперь ты хоть знаешь это.
- Никуда он не денется. Это от него шоколад... - усмехаюсь тут.
- Как? - удивляется. Даже испугался, глазищи выпучил.
- А от кого же? Ну, не от него, а с воли, от барыг его. Да никто не знает... А Чижов дурак, всех подвел, Волку ничего не оставалось, как сдать его. А письма Джигита Мамочке больше не отдавай, хорошо?
- Волков не знает?
- Тихо... - приложил я палец к губам, - всем достанется.
Я заспешил от него, а когда вышел, засек - из окна Мамочка на меня внимательно смотрит. Даже ручкой мне помахал - зайди, мол, вот же сука...
Я сразу за барак, еще не хватало... зайди.
ЗОНА. МЕДВЕДЕВ
Позвонил я по внутреннему, чтобы передали по репродуктору: явиться заключенному Филину к майору Медведеву. Срочно. Что ж такое, все вразнос... Вчера Дроздова-куролеса не мог дождаться, сегодня этот хитрый меня заставляет нерв-ничать. Да когда ж власть почувствуют, черти!
Нарисовался вскоре Филин.
- Почему не пришли, когда я вас позвал? - спрашиваю.
- Не видел... - Ангел прямо безвинный.
Понимал я уже всю бесполезность обыска сейчас, после того как он исчезал куда-то, понимал... Но все же повел его на вахту, Шакалову кивнул - обыщи.
- Чего прячешь? - осведомился тот у Филина.
- Майору лучше знать... - Ухмыляется, сволота.
Обыск ничего не дал, понятно.
- Что делал у цензора? - спрашиваю.
- Ну а что можно там делать? Ясно. Письмецо пришел спросить, - нагло лыбится.
Сейчас я это и проверю, думаю. Пойдем сейчас к Меринову, как они его кличут... Пятнадцатилетнему Капитану.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
"Заначил дурь" - это значит спрятал принесенный наркотик, для несведущих.
Заначку Филин сделал в кинобудке, отодвинув лист фанеры, вытащив три кирпича - два внутрь и один вниз. Туда перекочевали... нет, не шоколадки... каждую он разломил, и под золотинкой оказались уложенные ровно белые пластины кукнара - сырца мака, собранного где-то далеко, на Иссык-Куле, и переданного дружками лихого Джигита сюда, за тысячи километров.
