– Хотелось сорвать с ее головы бант и выкинуть его в окно! – выкрикнула Лилия возмущенно. – Милович, дурак, ну какой же ты дурак! – И притворилась, что сейчас ударит, но вместо этого нырнула рукой под его расстегнутую куртку, поглубже, в тепло, будто бы так и надо, впрочем, так действительно было надо, чтобы он посмотрел на нее и продолжал смотреть.
Но он не сдался. Не тогда. Стоял с ней в обнимку и упрямо, до рези в глазах таращился на окна. Трое однокурсников, которые собирались навестить старика-учителя и вообще увидеться впервые за столько лет, внезапно обнаружили неотложные дела – Лилия уже ждала на берегу – а ведь знай он об этом заранее, то тоже бы отказался, а так пришел, и встретил ее в маленьком кафе киноклуба – она ждала – где наливали хорошее и дешевое пиво, а потом поднялись по гулкой лестнице в квартиру, неловко помалкивая, и дружно обрадовались тому, что некогда грозный и до сих пор еще чуть-чуть наводящий трепет Шидловский сразу взял на себя светскую часть беседы. Сам того не заметив, Роберт проболтался и о работе, и о грядущей выставке, хотя совсем не собирался этого делать, ведь хвастать ему было нечем, а заодно и узнал, что взлелеянный лиловый лилейник по фамилии Гордиева два года как в разводе и два месяца как руководит художественной студией – кто б подумал.
– Фрейлина, ну конечно, – сказал он невпопад, не решаясь сменить тему, которая так ее развеселила. – Фрейлина по фамилии Березка.
– Листопад! – щелкнула пальцами Лилия. – Я точно помню, потому что кто-то из наших нажаловался на нее в деканат, мол, ее истории слишком откровенны и ставят в неловкое положение… некоторых.
– Это мог быть только Вальцев.
Нужно было сказать это раньше. Горячая ладонь обиженно сползла с его бедра, и Роберт быстро запахнул куртку.
Давно погасшие сигареты синхронно упокоились на дне урны. Лилия достала из сумочки ключ от машины, покрутила его в руках, проводила взглядом тщедушную собачонку, ведомую девочкой лет десяти.
– Роберт, скажи… – Он покорно остался рядом в надежде, что порыв ветра отгонит в сторону медовый, злой аромат ее духов, но ветер не пришел. – Ты доволен тем, что делаешь?
Роберт беспокойно покосился на грязные манжеты и постарался прикрыть их, сложив руки на груди. Мысленно посмотрел на себя откуда-то сверху и мысленно же пожал плечами. Если в чем его и можно было заподозрить, так это в тотальном погружении в работу, пренебрежению ко всему сиюминутному, отказе от внешнего в пользу внутреннего, но никак не в нищете, нет, бедняком он не выглядел: куртка как куртка, джинсы как джинсы – значимость того и другого одинаково меркла в сравнении с вечностью, которая ждала его впереди (во всяком случае, самому ему хотелось на это надеяться).
– У меня есть заказы. – Голос дрогнул, что не осталось незамеченным – Лилия вопросительно вздернула бровь, вцепилась в локоть и увлекла Роберта к набережной. – Государственный проект, памятник для областного центра… – На лбу выступила испарина, но он постеснялся ее стереть. – Я работаю с Каревым – архитектор, может, знаешь… Будет бронзовое литье: фигура ангела, который поддерживает раненого солдата и… Укрывает его крыльями. На самом деле это метафора… В-вот.
– Метафора чего?
– Бессмертия души.
– Ах, ну да. – Стук ее каблуков ввинчивался прямо в мозг. – И тебе этого достаточно?
– Городские чиновники довольно консервативны, я не мог позволить себе ни малейшей абстракции…
– Да нет же, я не о том.
Она поправила сползший с плеча кардиган, и Роберт, некстати вдохнув, едва не закашлялся. Мед. Ладан. Что-то еще. Китайские чернила? Перцовый пластырь? Десятки холстов, запертых в каморке под лестницей в ожидании своих первых встречных – кобальт синий, набрызганные пальцами пятна киновари, потекший аурелион… И еще кто-то плачет в этой подлестничной тьме, но не жалобно, а истерично и зло, и долго всхлипывает, и всхлипы эти легко перепутать со звуками любви… Возможно, так оно и есть.
– Если ты не слишком спешишь, я бы хотела кое-что тебе показать. Здесь недалеко, это не займет много времени.
Он не спешил. Не спешил настолько давно, что даже если куда-то опаздывал, уже не мог заставить себя поторопиться.
На сигнал брелка откликнулся приткнувшийся к обочине белый внедорожник. От мысли, что придется доверить свою жизнь женщине, Роберт почувствовал в животе тянущую пустоту. Вначале он долго пристегивался, потом боролся с желанием закрыть глаза, но автомобиль уверенно спрыгнул с бордюра и тут же влился в поток себе подобных. Встречный ветер сдул с лобового стекла сухую листву, свет фонарей расчертил темноту салона яркими белыми прямоугольниками, и он немного расслабился, и даже нашел в себе силы разжать стиснутые на ручке двери пальцы.
Спустя два светофора звуки скрипки сменились клавишными аккордами – и понеслось. Зал был не то, что…
– Ich verlasse heut’ Dein Herz, – не выдержал и зашептал Роберт. Злой мед что-то с ним делал. – Verlasse Deine Nähe…1
– Wie Kinder waren wir, Spieler – Nacht für Nacht2, – хрипло поддержала она.
«Da ich Dich liebe» они пропели вместе. Сзади длинно просигналили, и их нестройный хор мгновенно смолк, однако молчание продлилось недолго.
– «21 грамм», – сказал Роберт, долго и мучительно вспоминавший.
– С Наоми Уоттс и Бенисио дель Торо, – сказала Лилия, будто бы и не забывая.
…Зал был не то, что полу-, а совершенно пуст, не считая него, еще нескольких таких же полуночных любителей артхауса и смешной одногруппницы, которую он почти не замечал в академии. А тут встретил у кассы – вдруг, и она сказала «привет» – тоже вдруг, а потом, получив билетик, деликатно заняла свое место в дальнем ряду и на ином не настаивала. Роберт вспомнил о ней только после сеанса – делать вид, будто они незнакомы, в огромном безлюдном холле было бы странно, поэтому он подал ей куртку и спросил, как фильм, и она спросила тоже; по пути к метро выяснилось, что впечатления удивительно схожи, и «Ох, „Сука-любовь“! Ах, Иньярриту!», и взаимные недоумения по поводу предыдущих встреч, которые должны были случиться, но отчего-то не случились, а потом еще «Зайдем в кафе? Холодно очень» и «Ты тут пока выбирай, а я сейчас». Сквозь окрашенное вином стекло бокала он разглядел, что у нее резкий профиль и горбинка на носу, по которой он вскоре водил пальцем и говорил: «Не вздумай исправлять», а она целовала его в шею чуть ниже мочки уха, и раздавала обещания так же легко, как часом раньше – восторги в адрес режиссера.
Впрочем, с носом она ничего не сделала.
– Ты все еще слушаешь мою музыку, – сказал он, и это прозвучало строго.
– Я слушаю, потому что это хорошая музыка, а не потому что она твоя. О тебе я не думаю.
Удивительно, но за все эти годы он так ни разу и не вспомнил, а вспомнив, уже не смог выбросить из головы, как протянул ей наушники, и пока она стояла – растерянная, оглушенная, пока пыталась уместить внутрь себя то, что ей дали, наблюдал за прохожими и голубями. Запрокинув голову, рассматривал перевернутые русты и пилястры, прикидывал, где раздобыть денег и вообще куда бы и с кем свалить на выходные, но вдруг почувствовал ладонь в ладони и отозвался на эту странную просьбу – танцевать прямо здесь и сейчас, заранее зная, что путь до метро окажется длинным, но даже не представляя, насколько. Она выглядела совершенно убитой, и он чувствовал в этом свою вину – да ладно, от выражения ее лица любой бы испугался, особенно когда всегда один и в декадентском черном, с Тинто Брасом и Стенли Кубриком, а тут она – губы, пальцы, волосы, и все так сразу, что бросить бы в карман и унести… Вот только за «сейчас» неизбежно следует «потом», и это «потом» -то его тогда и остановило. Он не собирался осложнять себе жизнь людьми, а с ней – просто так получилось (на самом деле она уже выходила ему навстречу из воды, а он, дурак дураком, стоял и смотрел). Бесконечно целовались у метро. До завтра, спасибо за вечер. Да, странно, что он забыл…
