Заполучив пленников-англичан, евангелие Иеронима и «Фьорд-Эльк», что шел теперь следом за нами, мы легко и мерно налегали на весла. «Змей» двигался на юг вдоль суши, но не жалась к ней: Сигурд не хотел, чтобы мы натолкнулись на какое-нибудь франкийское судно, охраняющее прибрежные воды, или чтобы рыбаки, вернувшись к своим очагам, сообщили, что видели два корабля-дракона. Нам было велено смотреть, не покажется ли остров, или устье Секваны, или уединенный монастырь, спрятанный в зелени, как спелое яблочко, упавшее в траву: ни один истинный викинг не оставил бы без внимания обитель, утопающую в серебре и охраняемую одними лишь монахами. Если бы первой на нашем пути показалась река, нам следовало развернуться и плыть на восток, ибо земля франков – не место для язычников. Ну а остров был нужен нам, вернее Сигурду, для того, чтобы воздать должное старинному обычаю хольмганга.

– Хольмганг? – произнес Пенда, вертя на солнце свой меч и проверяя, нет ли на лезвии зазубрин. – Что еще за языческое дерьмо?

Кинетрит тоже посмотрела на меня. Я поднимал свое весло, двигаясь согласно с Арнвидом, сидевшим передо мною. Лицо Кинетрит выражало страдание, губы были поджаты, и я догадался, что у нее новый приступ морской болезни.

– Это поединок, Пенда, – ответил я. – Между двумя мужами. Он, видно, должен быть на острове.

Не сумев к этому ничего прибавить, я обратился к Бьярни.

– Это бой за честь, – сказал викинг, плавно и как будто без малейшего усилия работая веслом. – Честь как весы, чаши которых должны быть выровнены. Нельзя допускать, чтобы равновесие нарушалось. Если такое случается, мужчина теряет уважение людей, и всю его семью могут презирать. Любой, кто достоин носить свою шкуру, станет биться с оскорбившим его и отвоюет поруганную честь. Но это не просто свара. Есть правила. Бой должен происходить на необитаемой земле или в особом удаленном месте. В моей деревне такое место есть. – Голубые глаза Бьярни расширились. – Там трава сразу вырастает красной, потому что испокон века на нее лили кровь.

Флоки Черный, сидевший у меня за спиной, пробормотал:

– Честь мужчины кровожадна.

Я перевел Кинетрит и Пенде то, что рассказал мне Бьярни. Мой друг не смог припомнить, чтобы в Уэссексе или другом английском королевстве был подобный обычай. Там кровная вражда катит, как колеса телеги, устилая путь все новыми и новыми мертвыми телами, поколение за поколением, даже когда обиды, с которой все началось, никто уже не помнит.

– Обыкновенно поединок завершается, когда один из противников калечит другого ударом в ногу, – продолжал Бьярни, – однако порой бой становится последним для обоих. Лучший хольмганг, какой мне довелось увидеть, произошел, когда я был еще безбородым мальчишкой. Из деревни до того места было четыре дня ходу, но все мужчины взяли своих собак и пришли: уж очень непростые люди собирались драться. – Толстые губы Бьярни искривились в улыбке. Не глядя ему ниже шеи, никак нельзя было понять, что он гребет. – Одного звали Гнупа. Этот сукин сын вставлял каждой женщине, которая только поглядела в его сторону, и некоторым из тех, что никогда на него не глядели. Еще все знали его как убийцу, потому-то кувыркание с чужими женами и сходило ему с рук. Гнупа часто являлся в нашу деревню продавать оленью кость, медвежьи шкуры и всякое такое. Заработав немало деньжат, он напивался и устраивал заваруху. Противника его звали Краки. Это был сын нашего вождя, сильный и ловкий парень, которому сулили славное будущее. Уж не знаю, с чего вдруг его молодая женушка (не помню имени сучки) вздумала раздвинуть ноги перед Гнупой, но она это сделала. Так, по крайней мере, говорили люди. Вождь твердил, будто все это грязные торговые сплетни и дело лишь в ценах на товары Гнупы. Старик пытался замазать трещину в добром имени сына. Но Краки потребовал хольмганга, и, думается мне, отец гордился им, хотя и не желал поединка.

Я остановил Бьярни, чтобы, пока чего-нибудь не позабуду, передать его рассказ Пенде и Кинетрит. Потом я кивнул, и викинг продолжил:

– Так вот. Они встретились в месте, которое выбрал Гнупа. Было оно у черта на рогах. Верно, торговцу хотелось расправиться с сыном вождя без свидетелей. Нам пришлось побросать работу, но, как я уже говорил, мы все пришли смотреть поединок. Краки в деревне любили, и многие надеялись, что он сделает то, для чего у них кишка оказалась тонка. Женщины тоже притащились. – Бьярни усмехнулся. – Видно, Гнупа был по нраву их срамным местам. – Этого я не перевел. – Вопреки обычаю, противники не взяли щитов…

– Бараны безмозглые, – вставил Флоки Черный.

– Да, зато храбрые, – ответил Бьярни. – Начали они осторожно. Кружили друг вокруг друга, точно волки. Опыт против молодости. Оба правши. – Он усмехнулся: – Мы ждали славной долгой битвы и аж чесались от нетерпения. Но Гнупа и Краки разом закричали, сделали выпад, замахнулись и начисто снесли друг другу головы! Из обрубков шей на нас хлынула кровь, головы, дважды подпрыгнув, укатились в грязь. Глаза, заляпанные всякой дрянью, были огромные, как земной диск. Гнупа повалился набок и трясся, как рыба, а Краки упал на колени да так и остался стоять, будто скала, сжимая меч в руке. Мы были как громом поражены и даже не почувствовали досады оттого, что битва вышла такая короткая. Просто таращились и ловили ртами мух. На этом все и кончилось. Больше я ничего подобного в своей жизни не видал. До ближайшей полной луны вождь умер. Бабка моя сказала, что от разбитого сердца.

Я сделал вдох и перевел окончание рассказа на английский.

– Какая ужасная история, Ворон! – простонала Кинетрит.

Мне показалось, что она с трудом сдерживает рвоту.

– Не я ее рассказал, – ответил я, оправдываясь.

– А мне понравилось, – протянул Пенда, задумчиво почесывая шрам на лице. – Особенно конец. Однажды я видел, как один идиот чуть сам себе не отрубил ногу топором. Но чтобы так… Занятная история! Попроси язычника, пусть расскажет еще.

Я взглянул на Кинетрит. Она подошла ближе к борту, ожидая, что ее вот-вот вывернет.

– Может, попозже, Пенда, – сказал я.

Он возразил:

– Девушку просто укачало, Ворон. Хороший рассказ ее отвлечет.

По правде говоря, я сам не хотел больше слушать таких историй. Мои мысли без того почернели, и ни к чему было лишний раз пятнать их кровью. Сигурду предстояло драться с Маугером, первым воином Уэссекса. Наш ярл мог разделить участь тех, о ком рассказывал Бьярни. Что бы мы стали делать без Сигурда?

В тот день викинги приметили три лодки у берега и одну ладью, что шла к востоку вдоль северного края моря. Ветер был слабый и теплый. Мы гребли, по пояс раздетые, наслаждаясь тем, как воздух обдувает наши тела, высушивая струйки пота. Небо все еще оставалось почти безоблачным, и в его голубизне мы уже различали коричневый дымок, поднимавшийся из-за прибрежных скал и холмов. Не сегодня, так завтра мы подошли бы к Секване, поэтому Сигурд велел в последний раз бросить якорь, перед тем как повернуть на север. Нужно было покончить с нашим делом. Пролить кровь. Будь мир совершенен, мы подыскали бы для хольмганга скалистый остров, не принадлежащий никому из людей, однако мир не совершенен, и такого острова нам не встретилось. Сигурд должен был сразиться с Маугером на франкийском берегу.

– Хольмганг на христианской земле? – вскричал Асгот, брызнув слюной и так тряхнув жидкими лохмами, что вплетенные в них кости застучали. – Не к добру это, Сигурд! Человек, с которым ты дерешься, – христианин. Там его бог силен. – Жрец кивком указал на берег.

Мы продолжали грести, но наши уши жадно ловили все, что до них долетало. Сигурд провел рукой по золотой бороде:

– А что говорят кости, годи?

Жрец скривил рот.

– Неясно. Будущее сокрыто. Надо подождать. – Он указал на англичан, сидевших под головой Йормунганда. Они разговаривали меж собою, стараясь, по-видимому, поднять боевой дух Маугера; лица их были тверды и свирепы. – Увези англичан на север, убей их и брось в наши холодные воды. Богам это будет угодно. Ты ничего не должен врагам. Так и не давай им ничего, кроме смерти, мой ярл. Они обошлись бы с нами так же.