Я представил себе теплый край, где мужчины лениво лежат в больших каменных котлах. И пока они трут друг другу спины, воины с дикими очами грабят и жгут их дома.

– Дураки, – пробормотал я, зачерпывая горсть песку, чтобы потереть себе под мышками. – От теплой воды мужчина раскисает.

При этих словах я вздрогнул от холода и снова нырнул, а когда вынырнул и стал оглядываться, ища Кинетрит, то увидел лишь ее ступни: они поднимали брызги и оставляли после себя дорожку на воде. Я позвал девушку, но шум волны, плеск от собственных движений и тюленьи крики помешали ей меня услышать. Я поплыл следом, лягаясь и словно норовя уцепиться за воду руками.

Когда Кинетрит остановилась, я был изнурен. Прежде мне и в голову не приходило, что от плавания сила вытекает из мужчины, как кровь из перерезанной жилы. Потеряв уважение к римлянам, я зауважал рыб. Мы уплыли не очень далеко, но оставили позади «Змея» (Бьорн и Бьярни, снова поднявшиеся на борт, проводили нас гиканьем) и обогнули небольшой каменистый мыс, о который плескались волны. За камнями мы увидели укромную бухточку, где можно было перевести дух.

– Тебе… пора… отдохнуть, – с трудом проговорил я.

К моему облегчению, Кинетрит уже направилась к бухте.

Когда я выбрался на берег (полоса песка была так коротка, что от одного ее края до другого легко долетело бы копье), Кинетрит сидела, обхватив колени и встряхивая волосами. Я сел на мелководье, лицом к восходящему солнцу, и притворился довольным, хотя, по правде, просто не хотел вставать. Внезапно песок у меня под рукой зашевелился. Отшатнувшись, я увидел камбалу, которая стремительно бросилась прочь, подняв вихрь песчинок. Белые чайки кричали и кувыркались в бледно-голубом небе, напоминая нам о том, что в этой бухте мы незваные гости.

– Такое купание отмыло, наверное, даже тебя, – крикнула Кинетрит.

– Ты права, – отозвался я, глянув через плечо. – Эту грязь я долго на себе носил, и она стала упрямой, как Брам Медведь.

Я снова принялся себя скрести и вдруг вздрогнул от прикосновения женских пальцев к моим плечам. Подняв голову и посмотрев Кинетрит в глаза, я с усилием сглотнул. Потом взял протянутую мне руку и встал. Несколько мгновений мы оба молчали, слушая крики чаек и плеск волн, кусавших берег. Затем Кинетрит повела меня к травянистой прогалине, поросшей астрами. На упругих листьях и цветах сидели бесчисленные черно-оранжевые бабочки. При нашем приближении они всполошились, словно подхваченные ветром лепестки. В первом свете дня глаза Кинетрит были зелены, как изумруд, и казались бесконечными, будто не знали никаких границ. Ее взор скользил по мне, как корабль-дракон по дороге китов. Ее пальцы коснулись моей щеки, затем бороды, и я задрожал так, будто мы никогда раньше не притрагивались друг к другу. Когда мы опустили веки, чтобы зрение уступило место осязанию, моя душа поплыла, точно лодка, снявшаяся с якоря. Кинетрит обхватила мою голову, я наклонился, и наши губы сомкнулись. По спине у меня пробежали мурашки, когда я понял, что мое возбуждение стало очевидным и теперь его уже не скрыть. Она приоткрыла уста, мы соприкоснулись языками, и, едва я ощутил ее вкус, кто-то, сидящий в глубине моих помыслов, разразился бранью: эта женщина привязала меня к себе прочнее Глейпнира.

Вдруг поняв, что глупо стоять, когда мой уд нацелен на живот Кинетрит, я толкнул ее вниз, на песок. Она, не противясь, сняла с себя сорочку, обнажив маленькие груди с темными сосками, твердыми, как желуди. Едва Кинетрит откинулась на спину, я легко вошел в ее влажное лоно. Она глотнула воздух, жадно подавшись бедрами мне навстречу. Мною правил голод. Кинетрит не издала ни звука: лишь дыхание, обжигавшее мне шею, вырывалось из ее уст. Я толкнулся глубже, наши языки переплелись. Я знал, что потом придет стыд, но сейчас мне не было до него дела – каждая моя жилка хотела слиться с Кинетрит. Издав возглас блаженства, сплавленного с болью, я рванулся вперед. Мое тело безудержно задрожало. Она, тоже вскрикнув, запрокинула голову, и я укусил ее белую шею.

После я перекатился на песок, а Кинетрит, лежа на боку, водила рукой по моей груди, на которой пот смешался с солью. Я смотрел в небо и, как слабоумный, улыбался: теперь я снова замечал и чаек, и пчел, и тюленей в соседней бухте. Казалось, Кинетрит приятно было лежать со мною, купаясь в утренних лучах, но вдруг я увидал слезу, быстро скатившуюся по ее лицу.

– Что с тобой? – спросил я, внезапно испугавшись. Я совершил ошибку? Разве лоно возлюбленной не приняло меня? Мой желудок сжался, когда я вспомнил развалины замка Диффрин и лицо юной валлийки. – Что не так, Кинетрит? Чем я тебя обидел?

Горячая кровь прилила к моим щекам. Кинетрит подобрала сорочку и, встав, ее надела. Я тоже поднялся. Я был еще как дикий зверь, но уже застыдился оттого, что оставил в соседней бухте одежду, которой следовало бы прикрыть срам. Взяв Кинетрит за плечи, я снова спросил, чем она огорчена. Она закусила нижнюю губу, подняла на меня взор и вот-вот заговорила бы, но вдруг глаза ее расширились при виде чего-то, возникшего у меня за спиной.

– Что…

Я посмотрел на море, и в груди грянул гром, словно два щита ударились друг о друга. Показался «Фьорд-Эльк».

Несколько мгновений мы молча слушали удары наших сердец. Корабль-дракон скользил по гладкому морю так близко от берега, что до него долетела бы стрела. Однако теперь его едва ли можно было назвать драконом: вместо оскаленной деревянной головы на носу водрузили крест – знак того, что на борту рабы Белого Христа. Изящное тело судна легко резало пенящийся океан. Длинные еловые весла погружались в воду не так ловко и плавно, как если бы ими управляли викинги, и все же искусства гребцов вполне хватало для того, чтобы вести корабль по спящему морю. Я крепко сжал кулаки и стиснул зубы, приходя в ярость от подступивших воспоминаний. Когда я видел «Фьорд-Эльк» в последний раз, люди Эльдреда связали меня, как борова, и перед отплытием Маугер, приближенный олдермена, велел им перерезать мне горло. Эти жалкие слабаки заодно со мною убили бы и Кинетрит.

«Meinfretr!» – тихо выругался я по-норвежски. Скалистая коса, отделявшая нас от товарищей, могла помешать им увидеть «Фьорд-Эльк» и вовремя выскочить из засады. К тому же я боялся, что они не узнают корабль при спущенном парусе и без дракона на носу. Эти мысли привели меня в отчаяние. Плавал я чуть получше, чем камень, и не смог бы быстро вернуться к своим по воде. Но и бежать по скалам без башмаков совсем непросто.

– Ты можешь вплавь добраться до нашей бухты, Кинетрит? – спросил я.

Она кивнула, закрыв и открыв глаза. Ее трясло, как от холода, на губе замерла оброненная слеза. Я проклял случай за то, что «Фьорд-Эльк» показался именно сейчас, когда все, чего я хотел, стояло передо мною. Бросив еще один долгий взгляд на лицо Кинетрит, я повернулся, подбежал к скалам и стал карабкаться. Камни, уходившие под воду во время прилива, были устланы скользкими почерневшими листьями, и я не раз падал, разбивая колени и ладони. Я прыгал или продирался через скопища кусачих рачков и ломких мидий, перебегал разогретые солнцем лужи, где прятались существа, напоминавшие сгустки крови. Голый, с растрепанными темными волосами, к которым привязано вороново крыло, я, надо полагать, был похож на дикого зверя. Несясь вперед, я чувствовал, как по моему лицу расплывается усмешка, перерастающая в оскал, волчий оскал: червяк Эльдред приполз, сейчас прольется кровь. Перепрыгнув последнюю расселину, я приземлился на гладкий камень, а с него соскочил на песок.

Викинги уже собрались в огромную бурлящую толпу. Полностью снаряженные, в кольчугах и со щитами, они стояли перед Сигурдом. Шлем ярла сверкал, а рука сжимала огромное копье. Он походил на всемогущего Тюра. Увидав меня, многие воины засмеялись над моей наготой, но Сигурд лишь прорычал, вздернув верхнюю губу и блеснув белыми зубами:

– Ты похож на горного тролля, Ворон.

– Господин, я воротился так быстро, как только смог, – отозвался я, тяжело дыша и морщась от боли.