– Что, к твоей Кире уже такие хахали ходят?

Этот вопрос, видимо, не только повергает в шок меня, но и заставляет сдвинуть ход мыслей матери Киры, она, будто бы даже несколько трезвеет и начинает шипеть на подошедшую:

– Дура, чего несешь! Какие хахали?! Это ее учитель из школы, – потом она оборачивается ко мне и говорит:

– Она наверху, в своей комнате. Я вас провожу.

И меня, наконец-то, впускают в квартиру. За столом на маленькой кухне сидит еще одна женщина, такого же замызганного и потрепанного вида, как и две другие. На столе бутылки, явно не с лимонадом. Мать Киры ведет меня узеньким коридорчиком к лестнице. По пути я успеваю рассмотреть, что квартирка маленькая. Помимо кухни на первом этаже есть еще одна комнатенка. Все пространство забито какой-то бесполезной старой мебелью, которая, возможно, когда-то была совсем неплохой и, даже, дорогой. Обои в некоторых местах оторваны и свисают живописными клочьями, дома не прибрано и грязно. Мы поднимаемся по старой, скрипучей, не внушающей абсолютно никакого доверия лестнице. Вот и второй этаж. Тут всего одна комната – комната Киры. Женщина долго копается в карманах своего халата, и, все-таки достав оттуда ключ, трясущимися руками отпирает дверь. Но дверь оказывается запертой еще и изнутри.

– Кира, открой, к тебе пришли, – с трудом связывая слова, говорит женщина.

В ответ полное молчание.

– Ты слышишь или нет, пришли к тебе, говорю! Учитель из школы какой-то. Открой!

– Кира, открой, это я! – говорю, а самому с трудом верится в происходящее. Все будто в странном и страшном сне. Щелкает замок. В щели слегка приоткрытой двери видна тонкая фигурка Киры и ее взволнованное лицо. Она бросает взгляд на меня, потом на мать, и тихо произносит:

– Входите…

В маленькой комнате горит только настольная лампа. Но и этого освещения достаточно, чтобы заметить, что, в отличие от остальной квартиры, здесь чисто и уютно, хотя и бедно. У окна письменный стол, узкая кровать у стены, небольшой платяной шкаф и полки, на которых стоят книги и несколько игрушек: старенький плюшевый мишка с алым бантом на шее, кукла, по виду старая, но в новом красивом платье и забавная розовая лошадь с выпученными глазами и улыбающимся белозубым ртом. На стене над кроватью несколько картинок с изображением танцовщиц, а на столе в простой деревянной рамке фотография молодой красивой белокурой женщины и зеленоглазого мужчины. А между ними стоит маленькая девочка лет четырех – пяти – это, должно быть Кира. Фотография солнечная, очень светлая и все на ней улыбаются. Осмотр комнаты занимает у меня секунд десять, не больше, пока Кира снова запирает дверь. Я оборачиваюсь и гляжу на нее, а она, как всегда, опускает глаза и краснеет. Моя маленькая Кира… Я немного растерян и сбит с толку происходящим. Я не ожидал того, что увидел, и не знаю, как себя вести и что делать… Слышу, как за дверью сердито скрипят ступени. Ее мать спускается вниз, к своим гостям.

– Кира, почему ты не ходишь в школу и на звонки почему не отвечаешь?

Кира поднимает голову и смотрит на меня, ее распущенные волосы сдвигаются с лица назад, и тут я замечаю большую ссадину на ее щеке и розовый отек вокруг нее. Я поднимаю руку и едва касаясь, провожу по изуродованной щеке. Кира слегка отводит голову в сторону. Должно быть, ей больно. Я тут же отдергиваю руку.

– Извини… Ты из-за этого не ходишь?

Она кивает головой и одними губами произносит:

– Да…

– Тебя мама так?..

Кира отвечает не сразу, но через некоторое время утвердительно кивает.

– За что?

Но Кира молчит. Она вновь потупила взгляд и спрятала лицо, опустив голову и закрывшись своими длинными волосами. И у меня возникает чувство, что вытянуть из нее что-либо будет сложно. Но тут я вижу, как на пол падает слезинка, оставив мокрый кружочек рядом с носком моего ботинка. А за ней вторая, третья… И я начинаю осознавать, что у этой девочки, возможно, никого кроме меня нет. И сейчас я, наверное, единственный близкий для нее человек. Поддаваясь эмоциям и толком не соображая, что делаю, я подхватываю ее, легкую, как пушинку, на руки и отношу к кровати. Она немного пугается, но не сопротивляется. Я сажаю ее на постель, сам сажусь рядом с ней и беру ее, оказавшиеся очень холодными руки в свои.

– Кира, расскажи мне все. Что произошло? Расскажи, не бойся, прошу тебя…

Я стираю рукой слезы с ее щек и пытаюсь поймать ее взгляд, но она прячет его, ниже опуская голову.

– У тебя мама часто пьет?

Через какое-то время Кира кивает головой.

– И она тебя уже не первый раз избила. Я в прошлый раз синяк заметил – это тоже она была?

Кира снова кивает.

– За что она тебя ударила? – я осторожно провожу пальцами возле ссадины. На этот раз Кира не отворачивается.

– Это…

– Не бойся, говори.

– Это из-за того, что я на конкурс в воскресенье ходила.

– Она не хотела тебя отпускать?

– Мама недавно в столовую посудомойкой устроилась работать, здесь, недалеко. А в выходной там народу больше бывает, я ей помогаю, и нам доплачивают. Я не пошла… Я сказала, что у меня конкурс, а она рассердилась, телефон у меня забрала, не хотела пускать, но я убежала. А вечером мне досталось от нее…

– И телефон она тебе не вернула? Я тебе звонил – никто не отвечает.

– Нет, не вернула… Она его бросила, и он разбился.

– Тебе нужно было мне рассказать. Я бы с ней поговорил.

– Бесполезно. Только хуже бы было.

Я соображаю, как ей можно помочь, но ничего не приходит в голову. И еще меня сильно мучает то, что сказала собутыльница ее матери, но я никак не решаюсь спросить.

– Кира, а давно твоя мама пьет?

– Сильно пьет с тех пор, как папы не стало, года три с лишним.

– А что случилось с твоим папой?

– Он заступился за женщину с ребенком на улице, к ней хулиганы приставали. Они его избили, и он умер в больнице… – слезы снова начинают течь из ее глаз. – Он такой хороший, добрый был, – она судорожно всхлипывает. – Если бы он был жив, все бы хорошо было. И мама бы не пила.

– Ты же сказала, что она и до этого пила.

– Нет, почти нет, немного совсем, – я чувствую, что она начинает нервничать.

– Ты мне говорила, что раньше вы не здесь жили, – перевожу я разговор.

– У нас большой дом был с красивым садом. Я там играла. У нас качели в саду стояли, и папа качал меня на них… высоко-высоко… – Кира подняла голову. Она больше не прячется. Но у меня такое чувство, что она сейчас не здесь, а где-то далеко отсюда, в другом времени и пространстве, в своем раннем детстве. Ее взгляд устремлен на противоположную стену комнаты, но видит она лишь картинки прошлого. Ее глаза будто начинают лучиться мягким светом, а губ касается едва заметная улыбка. И я понимаю, что она живет своим прошлым, и, наверное, еще танцами, потому что вокруг нее больше ничего нет, лишь одна беспросветная темнота. Чем же я могу помочь этой маленькой, беззащитной девочке? Кира скрывает то, что ее мать пьет. В школе об этом не знают, даже врач. Диета для фигуры… Да ей просто есть не на что…

– Кира, а деньги за уроки танцев тебе мама дает?

Кира вся съеживается. Я даже жалеть начинаю, что спросил. Она пытается утвердительно кивнуть, но врать у нее не получается. Она неровно дышит и опускает голову так, что ее лица почти не видно за длинными волосами.

– Ты на еде экономишь?

Я чувствую, как подрагивают ее руки, на которых я все еще держу свою ладонь.

– Кира, ты же с голоду так умрешь. Наверное, ты и дома-то толком не ешь. И еще танцами умудряешься заниматься.

Она вдруг вскидывает голову.

– Я не брошу заниматься! – в ее голосе слышится металл. Танцы – это ее мечта. А за свою мечту она готова пожертвовать всем.

Я спешу ее как-то успокоить.

– Конечно, не бросишь. Раз тебе это нравится, и у тебя это замечательно получается, не надо отступать. Только нужно подумать, как сделать так, чтобы ты при этом не умерла с голоду. Ты согласна со мной?

Кира неуверенно кивает и немного успокаивается.