Когда наследника вытащили, оказалось, что пуля, убившая лошадь, прошла под его коленом, задев кость. Юноша не мог ни согнуть, ни разогнуть ногу и мучился от боли. Асарау, с непостижимой для калеки ловкостью соскользнув с коня, осмотрел рану (Калле успел уже срезать с раненой ноги сапог и штанину).
Судя по выражению лица воина гаррани, рана была плоха.
- Я сделаю, что смогу, - сказал он. - Но я тут могу немного: мое опохве не такое сильное, чтобы лечить такие раны. - И он многозначительно оглядел собственные увечья. - Молодой воин, боюсь я, будет хромать всю жизнь.
Лишь бы выжил, - подумал Дорант, глядя на белое, как бумага, лицо наследника императорского престола.
Впрочем, были еще дела, которыми следовало заняться.
Прежде всего, где-то в лесу оставались не то один, не то два (а может, и три) наёмника, которые сторожили лошадей команды армано Миггала. Поэтому надо было прежде всего привести в порядок оружие, собрать и зарядить огнестрел и поставить кого-то дежурить. Или идти искать? С кем? С Калле?
Тут Дорант вспомнил про альвов.
Те по-прежнему спокойно сидели в траве, не глядя ни на людей, ни друг на друга.
Дорант подошел, с трудом вспомнил услышанные от Асарау альвийские слова и произнес, страдая от необходимости верещать и выворачивать язык:
- Благодарю тебя, воин, и тебя, женщина, за помощь в нашей битве!
Альвы как по команде повернулись в его сторону и воззрились с недоумением. Потом переглянулись - впервые с тех пор, как вышли на поляну - и Дорант поклялся бы, что они с трудом сдерживают смех.
Впрочем, самец непередаваемо изящным движением поднялся и прочирикал нечто, в чем каваллиер услышал два знакомых слова: воины и битва.
Дорант был в растерянности, поскольку понял, что его знаний языка не хватит, чтобы объяснить альвам, чего он от них хочет. Он обернулся с надеждой к Асарау - а тот уже ковылял к ним на своих изуродованных ногах.
- Объясни им, что тут в лесу остались еще два или три врага, при лошадях.
Асарау защебетал. Альвы снова переглянулись, и самец что-то быстро чирикнул в ответ. Асарау защебетал снова. Альв явственно кивнул, вызвав нескрываемое удивление воина гаррани, и опять полилась его мягкая, высокого тона, очень быстрая речь, похожая на журчание ручья. Он вытянул вперед переднюю лапу - или руку? - В ней были зажаты четыре явно человеческих уха, нанизанных на тонкий гибкий прут, свернутый в кольцо.
- Он говорит, что два воина прятались вон там, за скалой. С лошадьми. Он их убил.
Вот, значит, как. Доранта подспудно беспокоило, что ныне покойный армано не озаботился тем, чтобы перекрыть им путь отступления - оказалось, позаботился. Но резерв нарвался на альвов и потерял жизни - и уши.
Доранта даже не покоробила эта мысль. Честно сказать, его не удивило и то, что знакомые альвы оказались на этой поляне и вступили в бой на его стороне. У него была другая забота, главная: вытащить раненого примеса Йорре. Он пока не думал даже о том, что делать после этого: ведь примес действительно оказался досадным препятствием между дукессой Мастой (и стоящим за ней домом Аттоу) и императорским троном.
Но главное, было одно дело, которое надо было сделать прямо сейчас.
4
Примес Йорре был в сознании. Он лежал на попоне, второпях расстеленной рядом с тем местом, где его вытащили из-под гнедой, опираясь лопатками и шеей на заботливо подложенное седло - снятое с гнедой же.
И смотрел на Доранта взглядом раненого олененка. В этом взгляде была, как показалось каваллиеру, не так боль, как опаска и вопрос. Вполне понятный вопрос, между прочим: ничто не помешало бы Доранту тихо прикопать новоиспеченного императора, сказаться верноподданным незаконной императрицы и жить, как раньше жил.
Эх ты, парень, как же тебя прижало! И как же ты мало, должно быть, видел рядом настоящих людей, которые не меняют своё слово на власть и деньги...
Дорант подошёл поближе и громко, чтобы все услышали, заявил:
- Его императорское величество Лорий Сеамас Третий воссоединился со своими святыми предками! Да здравствует его императорское величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени! На колени, на колени все, и попросим его величество принять присягу от нас первых!
Харран, с недоумением разглядывавший длинную и глубокую царапину на левом боку своей кирасы, Асарау, копавшийся в снятой с коня седельной сумке, Калле, обтиравший коня бывшим плащом своего противника, и даже оба альва - вскинули головы и оборотились к каваллиеру.
А потом до них дошло. По крайней мере, до людей. И даже до Асарау, понимавшего на имперском через два слова на третье.
Дорант с удовольствием отметил, что ни один из оставшихся в его отряде ни на секунду не засомневался: все (кроме альвов, наблюдавших сцену в некотором недоумении) опустились на колени, склонив головы перед бледным как смерть императором.
На лице юноши проступило нескрываемое облегчение, и он зашевелился, пытаясь подняться. Асарау, который был ближе всех к нему, не вставая с колен, неправдоподобно быстро приблизился и помог ему встать.
- Клянемся тебе, император и вождь Йоррин, седьмой этого имени, служить верно и преданно, надёжно и добросовестно, тебе и твоим потомкам, и тем, кого ты нам укажешь, до самой смерти нашей! - Медленно, с длинными паузами, произнёс Дорант древнюю формулу присяги, а остальные, за исключением воина гаррани, не знавшего слов, повторили её вслед за ним.
Асарау, впрочем, кивал и тоже говорил что-то - на своём языке. Дорант не вслушивался, но это и не имело значения: он точно знал, что воин гаррани и без формальной присяги будет верен ему, а значит, и новому императору.
- Принимаю вашу присягу, доблестные воины, и клянусь вам, что буду ценить вашу верность, слушать ваши слова и защищать вас и ваших родственников, как своих!
Парень сумел-таки удивить Доранта: он произнёс ту формулу принятия присяги, которая положена была не простым воинам, и даже не простым дворянам - а высшей знати Империи. По спине каваллиера побежал неприятный холодок: он почувствовал, что за это придётся заплатить - и дорого: жизнь уже не будет такой, как прежде.
И он не ошибся.
- Встаньте, каваллиеры! Встань, Дорант, комес Агуиры! Дарую вам всем привилегию обращаться к императору, не преклоняя колен, и говорить свободно!
Дорант с трудом удержался от недовольной гримасы. Агуира была клочком земли размером с носовой платок у самых стен столицы Империи. Как комита она не значила ничего, дохода от неё получить не смог бы даже самый ушлый моррон[1]. Но комес Агуиры по традиции был одним из ближних императора, имел право постоянно жить во дворце, допускался на заседания всех советов, а главное - ему подчинялась личная охрана императора. Так что его только что назначили на одну из самых завидных должностей в Империи, причём на должность, требующую постоянного присутствия в столице, что никак в планы бывшего каваллиера не входило. Со всеми вытекающими последствиями в виде зависти придворных, ненависти дома Аттоу и обиды нынешнего комеса Агуиры, кстати сказать, четвероюродного дяди Доранта.
Впрочем, учитывая обстоятельства - вопрос ещё, жив ли он, подумал Дорант.
И как отнесется к этому светлейший дука Санъер из Фломской Ситы, весьма ревнивый к чужому влиянию на императора и терпящий нынешнего комеса Агуиры только потому, что тот очень стар, болен и уже ничего не хочет?
Но Йорре ещё только начал, оказывается:
- Каваллиер Харран из Кармонского Гронта! За верность и защиту императора жалую тебя всеми землями Кармонского Гронта и Альвиана в наследственную собственность! Владей ею и распоряжайся во славу Империи!
Тут все, кто понимал, что происходит - то есть все, кроме альвов и Асарау - пришли в полное изумление, и более всего Харран. Земли Марки считались личной собственностью императора, которая передавалась в пожизненное или наследственное владение, или в аренду, но никак не в собственность. Кусок, только что отданный Харрану, был больше пяти из восьми королевств, когда-то вошедших в Империю. Харран, тем самым, по размеру владений как минимум сравнялся с маркомесами, которые по традиции считались первыми среди имперской знати - поскольку предки их были в своё время королями. Больше земель, кроме как у самого императора и троих из маркомесов, было только у дома Аттоу, но именно у дома в целом, а не у кого-то из его членов.
